… О беспредметном вне зависимости от того, наделено оно какими-то формами или нет. Речь в данном случае пойдет больше о содержании, чем о форме.
Совершенно верно заметил как-то А.Кулагин, что природа и происхождение беспредметности могут быть двух видов. Рационального – при всей своей видимой бессодержательности и даже абсурдности. На самом деле, как правило, смысл есть, но он глубоко упрятан и скрыт за символами и архетипами объективного или субъективного характера, которых мы не знаем или до которых нам трудно, а зачастую и просто невозможно докопаться.
И второй – эмоционального. Это уже ближе к экспрессионизму, немецкому, скажем, где выше идеи и смысла тот чувственный или эмоциональный заряд, что «взорвал» душу художника и выплеснулся на полотно. В известном смысле, французский импрессионизм это тоже чувство и тоже настроение, и здесь мы можем воочию наблюдать два разных подхода и два разных темперамента – немца и француза. Но это так, к слову.
В свою очередь, я в прошлый раз указал на третью цель беспредметного искусства – декоративную, когда картина или панно призваны создавать определенную атмосферу. Но это, опять-таки, не суть. Сутью в данном случае являются те два типа, что указаны выше – принципиально содержательное и чисто эмоциональное, хотя, по идее, как правильно заметил теперь уже Левон, одно не может существовать без другого: рацио без эмоций и эмоции без рацио. Просто всегда одного больше, а другого меньше; поэтому одно является ведущим, другое — сопутствующим.
В первом случае художник, осознанно или бессознательно, зашифровывает свою идею, вследствие чего произведение становится своеобразным ребусом или шарадой, разгадывание которой интересно в основном лишь знатокам живописи и искусствоведам. Зритель же, в массе своей не имеющий соответствующей подготовки, ни времени или умения разгадывать подобные шарады, недоуменно пожимает плечами, и настроение у него от этого не улучшается.
Во втором случае тот же зритель, пусть и пережив, допустим, то же настроение, что было у автора, не всегда окажется способным этим удовлетвориться и потребует большего: попытается докопаться до сути – до смыслового содержания картины. То есть найти «черную кошку» в темной комнате, где зачастую ее просто нет. В итоге потерпит фиаско и тоже уйдет недовольным – художником, искусством, собой…
Таким образом, художник, творящий в этом жанре, жанре беспредметности и формализма, должен быть изначально готов к непониманию и неприятию его картин со стороны широкой публики. Готов он к этому – хорошо: он знает, что творит для себя и для узкого круга знатоков – для избранных… Не готов, и тогда его ждут сплошные разочарования…
Все относительно, как говаривал Эйнштейн. Но все имеет право на существование – это уже говорю я, предвосхищая привычные уже в мой адрес обвинения в отсутствии толерантности и даже запретительном, якобы, характере моих суждений. Да, я могу критиковать и часто это делаю, но запрещать… Нет, решительно нет и никогда! Ибо уверен: правда в любом случае победит неправду, а добро – зло. И это произойдет тем быстрее, чем меньше будет участия и «помощи» со стороны тех, кто наделен правом миловать и наказывать, разрешать и запрещать. Есть вещи неподвластные Кесарю и его приспешникам, и чрезмерное с их стороны желание что-то здесь «улучшить», а там «подправить» ведет к прямо противоположным результатам.
Искусство абсолютно свободно. Как птица. И тем больших достигает оно высот, чем в более тесный закуток или клетку стремятся его загнать или упрятать. Любое действие непременно натолкнется здесь на еще большее противодействие.
Взять хотя бы Левона. Чем больше критики и непонимания его компилятивных работ, тем упорнее он над ними работает и тем настойчивее он нам их предлагает. А масштаб? Масштаб тоже постоянно растет, причем чуть ли не в геометрической прогрессии. Следующим шагом теперь, наверное, будет уже «весь Бурлюк» или «весь Богомазов»… Шучу, конечно. Нравится, и пусть себе занимается – быть может, кто-то когда-то, не чета нам, по-настоящему оценит. А, может, кто-то уже ценит достаточно высоко. Так что продолжай, Левон, на здоровье.
В этой связи. У искусства, и в частности у искусства беспредметного и абстрактного, имеется определенное свойство: в течение долгого времени оно может не трогать и не волновать. Но наступит, непременно наступит день и час, когда та или иная идея, та или иная форма, то или иное настроение, заложенное в произведении, будет вызвано к жизни и произведет заложенный в нем автором эффект. Это как то пресловутое ружье у Чехова или бомба замедленного действия или просто не разорвавшаяся со времен войны и ждущая своего часа.
За примерами далеко ходить не надо. Из совсем недавнего прошлого это панно М.Ротко в последней Юлиной повести «Ландыши, Ротко…», которые при определенных обстоятельствах производят неизгладимое впечатление на героиню, чуть не революцию в ее душе совершают. Сколько раз до этого Вероника или та же Юля вполне равнодушно просматривала альбомы Ротко или едва проходилась взглядом по его картинам в музеях и картинных галереях…
Еще более показателен пример выбранной мною абстракции в качестве иллюстрации к последнему рассказу, опубликованному мною на блоге — «Начало нехорошего дня».
Не буду говорить, как долго думал я над тем, что это должно быть и выискивал подходящую картинку в Интернет. И это не то, и то не это… Все – не то! В крайней степени раздражения встал я из-за стола, обернулся и… Вот она! Все это время, да что там «это время» – двадцать лет, наверное, – висела эта картина за моей спиной. Как то ружье… И вот, наконец «выстрелило». И кто может сказать, что выстрел не попал в цель? По-моему, так в самое яблочко!