Вступительное слово к слайд фильму под названием «Моя Италия»
Здание цивилизации строится не сверху, не с дворцов и не с парадных выездов, а снизу. Это то, чего никогда не понимали и не понимают наши «потемкинцы».
Мы, русские, всю жизнь пытались поразить заезжих иностранцев царь-пушками, останкинскими башнями, подземными дворцами, полетами в космос… Заезжие обыватели ахали и охали, но в глазах у них застыл немой вопрос — «Зачем?», особенно на фоне той неустроенности жизни и быта, что царила вокруг.
А ведь наша жизнь, жизнь обычных, да и не совсем обычных людей состоит в основном из быта, из того, что нас окружает.
На этом-то мне и хотелось сделать акцент в предлагаемом вниманию фотографическом цикле. Столь не свойственном для меня. Но в какой-то момент, после частых поездок в Италию, где я то и дело оказывался среди всех этих малых прелестей и обустроенностей быта, я осознал глубокий смысл этой малоприметной и мало кому из российских туристов видимой жизни, в которой по существу и кроется самая суть Италии и итальянцев. Хрестоматийные достопримечательности, как правило, полностью затеняют ее. Смысл же состоит в том, что не в большом, а в малом кроется истинное величие той или иной нации. И как мне, столь страстному поклоннику Италии и ее народа, было не поделиться этим открытием со своими соотечественниками, для которых Италия — это преимущественно Колизей, Форум, Дуомо и т.д.
На все эти расхожие, еще по школе знакомые памятники архитектуры и зодчества у нас имеются свои Кремль, Красная площадь, Эрмитаж… Да, имеются и, может быть, даже что и похлеще найдется. Но как найти миллионы, миллиарды ответов на каждый оригинальный архитектурный фриз или архитрав, на каждую живописную деталь, на каждый элегантный жест или элемент одежды, на каждую непроизвольную улыбку или непринужденную шутку, что с неимоверной щедростью рассыпаны на каждой пьяццетте, вьяле или вие любого итальянского городка или даже деревушки. И, что характерно, чем захолустнее место или местечко, тем щедрее оказывается этот подарок Судьбы и Истории, тем большее впечатление он на тебя производит.
Не знаю, донесу ли я до зрителя выношенную мною мысль и впечатление, но если он завтра посмотрит на окружающий его мир чуточку другими глазами, я буду считать свою задачу более чем выполненной.
«L’Italia che mi piace» — (photo presentation — Alexander Babkov, music — Fabrizio de Andre — Anime salve)
ОСЕННЕЕ ОТКРОВЕНИЕ
«То, что видишь, напиши в книгу. …Я обратился, чтобы увидеть…
«Откровение Св. Иоанна Богослова»
Я находился в Москве и в Подмосковье, в районе Звенигорода, а также Одинцова и Александрова; на Кленовой горе, неподалеку от селения со странным для российской глубинки названием Шелангер; в парке и в окрестностях Шумерли; на берегу реки Суры; в Летнем саду Петербурга и на берегах озера Комо, что в предгорьях Альп. Я был во Владимире и в Нижнем Новгороде: и там, и там с высоченных утесов наблюдая открывающиеся мне широкие, поистине бескрайние российские просторы…
И вот, что я могу засвидетельствовать, побывав этой осенью во всех этих местах.
Metamorfosi…Непрерывный поток перевоплощений, трансформаций — в природе, в жизни, в настроении…
Отдельные первые приметы осени появились как-то вдруг и сразу, поначалу, правда, не вызвав особого беспокойства: «до того ли было»… «в мягких муравах»… Кроме того, все мы, конечно же, знаем, а к середине августа уже начинаем проникаться пониманием того, что осени быть, что лето – не вечно…
Пока еще легкая желтая проседь начала постепенно появляться то здесь, то там на по-летнему еще густой зелени лесов и перелесков. Но внимательному взгляду уже видно: нет, зелень не та, не та, что в августе, а тем более в июле… Она утратила прежнюю свежесть, и я бы сказал, — не побоявшись гастрономических ассоциаций, — «слезу».
С течением времени этот процесс постепенной утраты густоты и свежести только усилился: уже не отдельные участки зелени, которые можно было бы почесть за где-то даже живописные исключения, а практически вся зелень повсеместно начала подавать признаки того, что готова смириться со своей судьбой. В ней вдруг как-то не стало более вызова, да-да, в ней перестала чувствоваться готовность стоять до конца в противостоянии грядущим природным катаклизмам. Тоскою вдруг повеяло от прежде дышавших весельем и оптимизмом лесов, аллей, полян, рощ, нив… Мрачноватая тень в виде легкой пока еще непогоды набежала на все это природное пространство и, казалось, прочно утвердилась на нем.
Но лучи солнца разогнали эти первые признаки осенней хандры и скуки; развеяли хмурые тучи и вернули природе светлые и радостные тона. Улыбка Исаака Левитана пробежала по всем этим местам, внеся толику оптимизма в, казалось бы, безнадежную муть подступающего закатного времени года. Мнимая серость обернулась серебром позванивающих своей листвой осин. Потемневшие было ели просветлились от отблеска пожелтевших берез; клены так и вовсе вспыхнули яркими: от нежно-желтого до ярко-красного, если не вообще бардового оттенка — красками. В лучах временами по-летнему яркого солнца эти фантастические деревья, клены, то и дело вспыхивали то здесь, то там: подобно языкам пламени, предваряющим ужасный и безудержный лесной пожар. Так оно, впрочем, и было. Предвестники пожара уже пустили по ветру свои искры-листья, от них как-то вдруг и сразу занялось все кругом. Это все остальные деревья: липы, дубы, березы, тополя… — последовали примеру кленов. Это их осенние мотивы передались кустарникам. Это первый слой павших с деревьев листьев укрыл землю, от чего все вдруг стало одного ярко-желтого с оттенками нежного червонного золота цвета. Появились и первые жертвы: почерневшие от осенней влаги стволы кленов. Обгоревшими столбами, встали они повсюду, подобные крестам на погосте, подобные крестам вдоль римских дорог с корчащимися на них в предсмертных муках первыми христианами. Подобные… да мало ли в человеческой истории и других, не менее мрачных примеров?
При первом же порыве ветра, легкого пока, в воздух поднялись первые стайки облетающих листьев. Это еще первый «тополиный пух», первый легкий «ноябрьский снег»… Это еще первые «весенние бабочки», точно так же, — как-то вдруг и непонятно откуда, — берущиеся в первые погожие деньки. Листья берез и тополей, листья акаций и лип – все это еще мелкие и округлые формы, легко подхватываемые дуновением ветерка и влекомые им то вниз, то вверх, то влево, то вправо, а то и вовсе куда-то наискосок и, главное, все дальше и дальше от родных ветвей. Но им, этим маленьким и округлым листочкам, им весело от всего этого неожиданно случившегося с ними приключения. Они радостно кружатся, подставляя то один, то другой свой желто-розовый бочок ласкающим их струям воздуха. Они доверчиво вникают нежным звукам эола, они жадно впитывают в себя впечатления от увиденного. Картинки меняются ежесекундно, как в кино, а чем отличаются эти листики от людей? За свою короткую жизнь они тоже устали от окружающей их будничной действительности, и вот теперь их так же, как людей, завораживают и чаруют сменяющие друг друга кадры бегущей по кругу пленки. Легкими бабочками они кружатся в воздухе, красуются как совсем еще юные девушки на своем первом балу. В изнеможении время от времени присаживаются на шуршащую землю (нужно же перевести дыхание!), но лишь за тем, чтобы тут же вновь вспорхнуть и закружиться в новом танце.
Трубный глас тем временем уже не за горами. Пока мы в легком танце носились за бабочками-листьями берез, лип и акаций, общая панорама, да и общее настроение менялись. Вслед за лучниками и пехотой в атаку (на осень? на жизнь? на судьбу?) теперь уже понеслась кавалерия – листья кленов, дубов, ясеней… Это уже не бабочки, это – саранча, полет которой стремителен и целенаправлен. Она, саранча, знает, куда и зачем летит! Этим страшен ее полет, а еще тем, что он непреклонен как злой рок. Это полет Валькирий, сметающих все на своем пути.
Началась осенняя жатва, и теперь ее ничто не остановит. Тучи и тучи листьев низвергаются на землю. Подхватываемые порывами ветра, какое-то время они еще дают себя подхватить и кружить по земле в бессмысленной пляске смерти, но вскоре замирают и теперь уже навсегда.
Земля же и небо поменялись местами. Кроны деревьев оказались на земле: это тот редкий случай, когда деревья могут посмотреть на себя со стороны. Голые же ветви и верхушки деревьев подобно корням уходят в самые недра неба – такого же серого, мрачного и беспросветного, как когда-то, еще до нашествия листьев, была земля.
Небо оплакивает свою судьбу и судьбу всего живого вокруг, что расстается с былой беззаботной жизнью. Бесконечные потоки холодной, но почему-то не соленой влаги низвергаются на землю то сплошной, как из пульверизатора, моросью, то едва ли не летним ливнем. Даже когда не идет дождь, все вокруг все равно пропитано влагой, холодом, бесприютностью и отчаянием.
Лабиринты осени — эти бесконечные проходы, закоулки, тупики в желтой массе травы, кустарника и деревьев — постепенно распрямляются. Тайна сменяется явью. Иллюзии оставляют место суровой, непреклонной действительности. Свинцовые небеса низвергаются на ни чем уже, кроме серых остовов деревьев, не защищенную землю. Все мешается в сплошной серой, если не черной мгле холодной беспросветной осени.
Страха уже нет. Страх сменился чувством безнадежности и какого-то тупого смирения. «Ни страха, ни надежды»! Но при этом нет уже того, что у Караваджо: безрассудной ярости и протеста, безудержной готовности встать и сразиться сразу со всеми силами зла.
Рука невольно тянется к «Евангелию»…
«Лабиринты осени» — (photo presentation — Alexander Babkov, music — The Verve — Appalachian Springs)