БОРЬБА МЕЖДУ БЕСЦЕЛЬНОСТЬЮ И БЕССМЫСЛЕННОСТЬЮ
«Я жить устал, я прозябать хочу» – Вяземский в возрасте 62 лет.
«Я устал принимать решения. Очевидно, эта человеческая способность не безгранична» – Л.Бабаян в возрасте 55 лет.
«Я хотел бы снизить интенсивность проживаемой мною жизни и оставшиеся мне годы прожить с большей степенью созерцательности», – Солженицин в возрасте 55 лет.
Налицо схожесть состояния, настроения между этими людьми. Я бы не обратил на это внимание и не писал сейчас об этом, если бы и сам не переживал чего-то подобного.
Дело тут, скорее всего, не столько в усталости от жизни, от до сего момента прокламированной и проводимой активной жизненной позиции, сколько во внезапном ощущении недостаточной значимости того, чем ты до сих пор занимался. Особенно на фоне каких-то иных ценностей, которые тебе открываются в жизни. Действительных ценностей. На фоне суеты сует, заклейменной еще Экклезиастом в библейские времена.
Эти новые действительные ценности, возможно, еще и не открылись тебе, возможно и не откроются, но ты уже предчувствуешь их, а главное – осознал пустячность и зрящность тех, что ты пропагандировал и отстаивал до этого.
Мы, люди западной цивилизации, живем в условиях линейного времени, предполагающего постоянное развитие, эволюцию. А после определенного момента, наверное, – и деградацию, закат. В такой же линейной прогре… то бишь регрессии теперь уже. Восток живет в другого рода времени. Это время условно можно было бы назвать цикличным, и связано оно с постоянным вращением и возвращением в начальную точку. В философском смысле такая жизнь, жизнь на Востоке, в большей степени привержена принципам созерцательности, а может, и созерцательного анализа.
Анализа – это хорошо, приятно было бы сознавать, что с возрастом ты стал аналитичнее, что ты уже не просто идешь напролом в надежде рано или поздно выйти на новые, более светлые и радостные рубежи, а пытаешься разобраться в смысле своего движения, в его направлении и конечной цели. Плохо то, что однажды задумавшись об этом, ты будешь вынужден остановиться, ибо поймешь бессмысленность пути своего и всего мира в целом. Ты ясно осознаешь конечность и твоего маленького, и всеобщего большого пути. И это неизбежно деморализует, – не сможет не деморализовать, – тебя. В этом смысле западный подход – пусть и близорук, но зато оптимистичен, в то время как восточный, хоть и дальнозорок, но определенно пессимистичен.
Так что же. Нет никакого выхода? Что так плохо, что эдак – тоже нехорошо? Это было бы так, если бы все заканчивалось жизнью на земле, если бы не было еще одного пути – на небо, к вечной жизни…
К компании перечисленных в начале данного этюда лиц следовало бы добавить юбиляра этих дней – Л.Н.Толстого, у которого примерно в том же возрасте 55-60 лет случился аналогичный разлад с прежней жизнью, мыслями и настроениями. Он даже серьезно задумывался о самоубийстве. Но, слава Богу, прожил после этого еще лет 20-25. Строя Царство Божие внутри своей души. Тут, правда, тоже все было не однозначно: он полностью оставил свою литературную деятельность, переругался со всеми близкими, нажил себе анафему от Церкви… Обрел ли он мир в душе своей, заплатив столь немалую цену? Ответ, к сожалению, неоднозначен с учетом драматических событий последних лет и дней его жизни. Полагаю, все дело в гордыне. Графу был дан величайший талант, гарантировавший ему жизнь на Парнасе. Но ему этого показалось мало, он в ложу самого Господа захотел попасть. Не каждому Архангелу-то право такое дается, а человеку оно подавно заказано. За то и поплатился!