Красота утомляет…

Между 2-м и 3-м этажами курортного отеля «Valomar Lacroma», что под Дубровником, по пути к «хлебу» — ресторану «общественного питания», хозяева организовали немного «зрелища» — устроили небольшую выставку 5 современных хорватских художников.
Народ, по-моему, не особо оценил культурную инициативу руководства гостиницы. Да и то сказать, по дороге на завтрак и ужин, натощак, как-то не до этого; по дороге же обратно – тоже: спешки уже особой нет, но сытое брюхо, как известно, к искусству глухо…
Мне же эти художники и их работы были интересны, в смысле привлекли мое внимание, во-первых, постольку, поскольку мне живопись вообще интересна, а, во-вторых, потому, что за несколько дней до этого я посетил дом-музей патриарха хорватской живописи Влахо Буковаца в Цавтате – основателя хорватской художественной школы в целом. Вот мне и интересно стало, что же за «ягодки» завязались из цветочных орнаментов «модерна», что плел Буковац на своих панно и картинах.
Подробнее с творчеством Буковаца и моими впечатлениях от него читатель может ознакомиться в очерке «Влахо Буковац: на рубеже столетий». Здесь же хочется только напомнить, что, в моем представлении, Буковац – это средоточие и отражение практически всех стилей и направлений, царивших в живописном искусстве Европы второй половины XIX – начала ХХ веков. При этом к чести Буковаца нужно сказать, что, будучи воспитан в духе академической традиции, он, даже частично изменив этому духу, все же остался в русле традиций фигуративной живописи. То есть не пошел по пути искажения, а затем и откровенного разрушения действительности, что стало однозначным признаком т.н. «авангарда» в ХХ веке. А дожил он все-таки до 1922 года и не побоялся прослыть «завзятым консерватором».
А что же его «ученики» — современные художники Хорватии? Точнее ученики его учеников и даже ученики учеников его учеников? Самому старшему из них, из числа представленных в «Лакрома», — Иосипу Тростману (Iosip Trostman)– сейчас 73. Самому младшему – Саше Шакоранье (Sasha Shekoranja) – 32 года. Среднее поколение – Иван Джино Витич (Ivan Gino Vitic) – 51 год. Двум оставшимся – Роберте Вилич (Roberta Vilic) и Тисье Клякович (Tisja Kliakovic) – представительницам прекрасного пола – чуть больше, чем Саше Шекоранье. И хватит об этом. О возрасте женщин — либо два слова, либо ничего!

Р.Вилич. Локрум

С.Шекоранья. Гербария 1

С.Шекоранья. Гербария 2

Т.Клякович. На мысу

Т.Клякович. Пароход

Большие, едва ли не миросозидательного масштаба, вопросы, волновавшие простого паренька, сына моряка, из Богом забытого Цавтата, не трогают более, даже близко, его наследников из современного мира, получившего громкое название «глобального». Сознание, якобы расширившееся до состояния общемирового, на самом деле демонстрирует поразительную узость, дабы не сказать «узколобость». Причем, если Тростман, старейший из представленных художников, еще вдохновляется мотивами природы и человеческой деятельности на уровне хотя бы “locus” и “urbis”, то для праправнука Буковаца Саши Шикораньи мир свелся к стилизованным стеблям репейника, очень схематично, углем, процарапанным по полотну из склеенных между собой листков обычной писчей бумаги (если бы и в экономике мы были так же рачительны и получали столь же высокий коэффициент прибыли от вложенных средств!), а мир Роберты Вилич – это вообще нечто малофигуративное и отдаленно напоминающее то ли страничку еженедельника, то ли бланка какой-то анкеты. Шаблоном проставленные цифры в верхней части «картины» «3 00 1 2009» могут, конечно, намекать на модную нынче «цифру», на «отцифрованность» мира и на то, что все богатство мира в итоге сведется к такому вот цифровому реестру, но в правильности такой интерпретации ровно столько же уверенности, сколько может ее быть в том, что это не означает ровным счетом ничего – «Нэма ништа», как говорят хорваты. Это же подтверждается названием картины – “Bez nazyva”, т.е. «без названия». По иронии судьбы ли, а может, и оформителя, картина эта, единственная, висит по соседству с окном, из которого открывается шикарный вид на Адриатическое море, на небо, сосны… Жалко, неимоверно жалко все это «отцифровывать»!..
С черно-белыми тонами Роберты перекликаются черно-белые же Тисьи Клякович… Точнее, наверное, было бы сказать «Кляксович», поскольку жирные черные полосы и пятна на белом фоне действительно напоминают непроизвольные кляксы. Правда, утратив элементы бордового и став однозначно «монохромом», картины Клякович приобрели взамен элементы некоторой фигуративности и даже объемности – мыс на одной из картин и пароход на другой выложены из мелкой щепы или полосок картона, впоследствии покрытых краской, что и придает картинам некоторый объем. Тем более жалкими и потерянными выглядят одинокие фигурки людей, тончайшими линиями процарапанные на самом мысу на одной и на самом носу корабля на другой картине. Как ни одна другая из представленных, картины эти вписываются и сочетаются с архитектурным стилем и формами интерьера гостиницы, сообщая им известную декоративность и соперничая в этом с темно-зеленой листвой цветов и кустарников.
При желании, при очень большом желании пароход можно вообразить ветхозаветным ковчегом, на борту которого Ной и его жена, а прочие твари – в трюме. Тогда одинокая фигура с воздетыми к небу руками на краю мыса на другой картине будет символизировать остальное человечество, обреченное на гибель в результате глобального потепления и всемирного потопа.
Но это как-то несовременно, не авангардно, и услышь нас Тисия Клякович, я думаю, что она на нас очень бы обиделась за подобные ассоциативные аллюзии и желание придать ее картинам какой-то смысл. С нашей же точки зрения, как современный художник ни пытайся глубоко запрятать свое сознание в недра подсознательного, «уши» – смысловые категории – все равно будут торчать наружу.
Поэтому художники более зрелые и опытные не будут прятаться за ширмами мало или ничего не значащих названий. Таких как «Без названия», «Композиция», «Этюд» и т.д., а подобно Ивану Витичу дадут картине вполне конкретное и семантически значимое название, например, “Zgrafi u koloru” – «Згради в цвету», а вот сам предмет изображения упростят и исказят до неузнаваемости. С одной стороны, этот смысловой мостик – название – удерживает буйную фантазию художника в пределах видимого, если и не мира, то, по крайней мере, смысла, привязывает ее, фантазию, как веревка воздушный шарик к предмету изображения. С другой же, привязка к определенно существующему предмету или явлению выдает явно негативные, деструктивные инстинкты художника. Его желание разрушить, частично или даже полностью, реально существующий объект.
Несколько совестливее, осторожнее и деликатнее в этом случае представляются абстракционисты, которые прячут свои агрессивные инстинкты и намерения за полностью безассоциативными сюжетами и названиями! «Композиция», она композиция и есть, а «Герника» – это уже Герника! И разбомбил ее в данном случае не германский «Люфтваффе», а сам художник, с гордостью еще и подписавший картину – деяние рук своих.
Нам более по нраву пришелся старина Тростман, который тоже – да, порядком модифицирует действительность, но модифицирует в конструктивном духе, перенося на полотно лишь самое яркое, сочное, живое из того, что предлагает его глазу окружающая действительность.
Тростмана не интересуют детали, детали он оставляет естествоиспытателям – пусть их изучают тычинки и пестики, рыльца и чашелистики… Тростман же пытается ухватить и передать самую суть увиденного и эмоционально прочувствованного, пережитого. И суть это не смысл, не идея и не содержание. Какой может быть смысл, какое содержание, какая логика в Природе? Только редкостные сухари-ученые могут искать это в Ней. Для художника же это – восторг, восторг и еще раз восторг! Перед творением Божественного Начала, перед творением сил нашему разуму неподвластных. Разум же – это как раз самый неудачный инструмент для познания этих Сил. Только интуитивно, даже не под-, а под-подсознательно мы можем подойти к восприятию Их присутствия и Их активности в этом видимом и ощущаемом нами мире.
Красота и восторг – вот два признака и свидетельства присутствия и активности Высших Сил в нашем мире.
Из всех 5-и художников лишь Тростман не столько осознал и тем более не столько понял, сколько интуитивно уловил и попытался, поелику ему это было дано, этот момент. Его картины «Зеленая калитка», «Осень в Дубровнике», «Ветер», «Пустынная улица» представляют собой живописнейшие композиции, радующие глаз и… Нет, ублажать душу они начинают тогда, когда ты прочтешь название и когда протянется некий смысловой мостик ассоциативности от глаза к соответствующим рецепторам мозга и обратно. Потом снова и снова, туда и обратно, туда и обратно… Художник не постигает окружающую его действительность, он просто восторгается ею и подобно зеркальной глади – воды ли, льда, металла – отражает ее. Но привнося уже свои, чисто субъективные модификации.
Но главное, он восторгается и молится – возносит хвалу Силе, вызвавшей к жизни подобную красоту.
Искусство, любое искусство, а не только изобразительное – это в первую очередь хвала и осанна Господу за созданный Им мир и за данную нам возможность лицезреть его.
Счастье же художника еще и в том, что он, избранный, получил возможность еще и поучаствовать в Творении. Свои даром, своим трудом и талантом оплодотворить Творение Божье и тем самым принять участие в создании новой реальности. В этом-то и состоит, по нашему мнению, назначение и роль человека. Он призван Высшей Силой к со-творению, к со-участию, к со-трудничеству с самим Господом в дальнейшем – нет, не совершенствовании, мир и без этого, изначально, совершенен, что бы ни нашептывал нам в обратном смысле наш низкий разум, – в дальнейшем развитии этого мира.
Для тех, у кого совсем уж плохо с воображением и с метафизическим восприятием действительности проведу простейшую аналогию, не оставляя при этом из сферы живописи, послужившей нам основным посылом в написании данного очерка.
Наш мир я сравнил бы с детской книжкой-раскраской. Господь позаботился о форме и содержании представленных в ней картинок мира. Он даже намекнул на те краски и цвета, которые необходимо нанести, на те их вариации и оттенки, которые дано нанести лишь избранным, наделенным для этого особым даром.
Наноси и доставляй тем самым радость и себе и другим! Нет, находятся люди, которые подобно испорченным, дурным и вредным детям берутся не за кисточку, а хватаются за все, что ни поподя – карандаш, фломастер, сажу, мастихин… – лишь бы не совершить акт со-творения и со-зидания, а разрушить. Уничтожить великое творение. Низвести его, по примеру нашей Роберты Вилич, к ребусу, ответы на который напрашиваются в первую очередь самые негативные и самые неутешительные. Низвести всю гармонию мира до уровня «базисных элементов» – молекул, атомов и прочих элементарных частиц – с тем, чтобы предложить зрителю повторить акт творения и все это воссоздать в первоначальном виде.
Но под силу ли это нам, простым людям, да хоть бы и не совсем простым, даже самым подготовленным из нас? Нет и еще раз нет! Не навреди – этот принцип следовало бы перенести и на область искусства!
Но вернемся к нашему ряду художников. Тенденция, как видно, не отрадная. По предложенной нами классификации, высокому званию художника со-зидателя соответствует лишь один человек, да и тот по своему рождению и по своему формированию как человек и как художник более других приближается к Серебряному веку изобразительного искусства и искусства вообще – концу XIX и самому началу ХХ века. Остальные же все дальше и дальше отходят от принципов со-зидания и уходят в сторону откровенной деструкции окружающего их, а, следовательно, и всех нас мира. Причем каждое новое поколение становится в этом процессе все радикальнее.
И агрессивнее… Как бы в подтверждение этого в вестибюле гостиницы я натолкнулся на еще одну картину Вилич – огромную, не менее, чем три на два метра, занимающую всю нишу в стене за и над стойкой регистрации. В отличие от первой и ранее описанной (напомним, «безымянной»), эта картина имела название – «Локрум». Для того, кто не знает, Локрум это живописнейший островок напротив Дубровника – излюбленное место отдыха дубровчан. Если бы у этого острова был остов, скелет, даже и тогда творение Вилич было бы неизмеримо далеким от предмета изображаемого. Про дух Локрума я даже не говорю. Это каким же буйным воображением нужно обладать – или, наоборот, каким отсутствием оного, – чтобы в живописнейшем острове увидеть крайне стилизованный остов абсолютно черного, как бы обуглившегося дерева на грязном серо-бело-желтом фоне? Минут пять я сидел как громом пораженный: «Как легко уничтожить, как трудно, а порой просто невозможно – восстановить замысел и творение вот по таким схемам, диаграммам, графикам… как еще можно это назвать?
Все оказалось намного проще. Как ни велика была по размерам эта «картина», панорама, открывшаяся мне в 15 шагах от нее, была несравненно больше и грандиознее. Уходящая вдаль панорама Адриатического моря и побережья с бесчисленным числом островов – все это во всем блеске прекрасного августовского дня… Белые чайки, паруса на фоне лазурного искрящегося моря… Зеленых сосен и пальм… Белого камня, терракотовых крыш…
Наваждение сегодняшнего утра кончилось. Великое творение открылось во всем своем блеске и величии. И произведения рук человеческих – архитектурные изыски из гранита, стекла и металла, разбитые человеком сады и клумбы, терракотовые крыши на холмах и белые яхты на горизонте – все это лишь подчеркивало природную красоту окружающего мира.
Мрачные видения сегодняшнего утра, даже самое большое из них – псевдо-Локрум – поблекли, свернулись, пожухли и подобно осенним листьям с картины Тростмана, влекомые его же ветром с другой картины, унеслись прочь в тенеты моей памяти.
Я облегченно вздохнул, встал, размял затекшие от долгого сидения ноги и неспешно направился в сторону приветливо поблескивающего, ласкового моря…