Рассказ, написанный несколько лет назад, но все как-то не попадавший в «сезон»: то рано было — лето, то, наоборот, уже слишком поздно — осень или тем более зима, а в сам бархатный сезон — забудешь, да так и оставишь до следующего года… Я бы и на этот раз не вспомнил, если бы, спускаясь намедни вниз по эскалатору в метро на станции «Октябрьская» и, как ни странно, не читая и не заглядываясь на девушек, вдруг увидел на стене рекламный щит, а на нем аршинными буквами «Бархатный сезон». Вспомнил, пришел домой и тут же направил Левону этот рассказ для публикации. Так что, размещаю с «благодарностью метрополитеновцам и рекламщикам.
Александр Бабков.

Он заслужил этот отдых. Кто бы как ни трудился, но неделю отдыха в год заслуживает любой, а он уже больше года не был в отпуске. Но при этом не чувствовал усталости, хотя и работал по 9-10 часов, да еще и дома прихватывал часок-другой. Работа ему нравилась, он сравнивал ее скорее с игрой, чем с работой, а посему… Разве может надоесть или утомить игра?
Еще в детстве настоящую степень своей усталости он мог осознать лишь тогда, когда его, грязного и чумазого, загоняли с улицы чуть ли палкой домой. Он переступал порог и, толком не умывшись и не поев, готов был рухнуть на диван и заснуть мертвецким сном. Вот тогда-то он и осознавал степень своей усталости, и лишь непреклонная воля бабушки была в состоянии заставить его сотворить невозможное – умыться и перекусить.
«Потерпи еще минуту» – говорят стоики. Изо дня в день ему приходилось претерпевать час… Вот и сейчас, только сейчас, оказавшись на берегу Лигурийского моря, он осознал степень своей усталости. В том числе физической, после долгого переезда… Он вошел в море, оттолкнулся ногами от каменистого дна и… нет, он не поплыл – руки и ноги не слушались его, он держался на воде лишь в силу инерции и высокой концентрации соли в воде. Но он уже представлял, как эти два фактора перестают действовать и как он виражами уходит в морскую пучину… Странно, но это не испугало, а напротив, чуть ли не обрадовало его. «Уснуть… и видеть сны…» Дешевый пафос происходящего отрезвил его, и он заработал руками и ногами. Неожиданный прилив сил, моральных и физических, – он в Лигурии! – занес его сначала далеко в море, благо купальный сезон уже закончился, «баньини» — спастели разъехались и некому было его остановить, а затем вынес из этой прозрачной бирюзовой воды на гостеприимный уютный берег.
Теплый, пронизанный ароматом экзотических растений и трав ветер окутал его, как махровым полотенцем, ласковое сентябрьское солнце протянуло к нему свои ладони. Взгляд разом охватил всю эту фантастическую панораму – небо и море, практически слившиеся в единое лазоревое пространство, и полосу гористого побережья, покрытого густой зеленой растительностью.
Жизнь и энергия этого райского уголка вновь наполнила и переполнила его. Вместо того, чтобы растянуться на мягкой простыне, как ему мечталось, он захотел вдруг пуститься вприпрыжку по этому покрытому галькой берегу и бежать, бежать, бежать, затем идти, идти, идти, затем ползти и наконец просто лечь и остаться здесь навсегда…
Добежал он лишь до ближайшего бара, здесь же на пляже, заказал и с наслаждением выпил чашечку вязкого с густой-прегустой пенкой эспрессо. Слизнул эту пеночку языком, не стесняясь понимающего взгляда бармена. «Come’e’ bello!» — «E’ bello davvero,» — радостно согласился с ним бармен, но что он, итальянец, мог понимать в состоянии и чувствах нашего героя – он, проведший здесь весь сезон и изо дня в день наслаждавшийся здешними прелестями?
Рай и будни – вещи явно несопоставимые. Эта мысль давно уже вселяла в него сомнения в истинных радостях Рая. Но впереди у него здесь, в этом земном раю, оставалось еще пять дней, и в том, что они будут райскими, у него не было ни малейшего сомнения…
И ожидания не обманывали его. Изо дня в день он просыпался в своем простом светлом номере, тут же, вопреки своему обыкновению, вскакивал с постели, энергично умывался, делал первую порцию физических упражнений и кубарем скатывался по лестнице на улицу – ждать лифта ему было невтерпеж. Здесь он набирал полную грудь свежайшего морского воздуха, полные глаза – необъятного морского простора, а уши – цокота цикад и криков чаек и мчался вдоль берега, обгоняя десятки своих сверстников и сверстниц, степенно прогуливающихся вдоль по набережной или сидящих на лавочках, подставив свои лица и руки ласковому осеннему солнцу.
Бархатный сезон… Он впервые в жизни ощутил на себе его благотворное действие и проникся истинным смыслом этого времени года. И этого явления. Да, за долгую и насыщенную жизнь это был его первый отдых в разгар бархатного сезона. Он только сейчас, с удивлением, это осознал. «Неужели еще есть в мире радости, которых он не познал?» Это меняло дело, он не хотел этому верить, но приходилось…
После завтрака на террасе гостиницы он шел на море и располагался на одном и том же месте, неподалеку от бара и, как ни странно, от детской площадки. Этот странный выбор лишь частично объяснялся «низким сезоном» и практическим отсутствием людей и детей. Основной причиной была та, что здесь с мужем и двумя детьми располагалась та, которую он сразу окрестил своей Евой. Иначе что бы это был за Рай, если бы там не было Евы? Его даже не смущало семейное положение избранницы. Для чисто платонических отношений это не имело ровным счетом никакого значения. Для эстетических, я бы даже сказал. Эстетического наслаждения от ее стати и легко угадываемых под парео форм ему было более чем достаточно, и представься ему возможность коснуться ее, он скорее всего отдернул бы руку – от кощунственности замысла и тем более попытки его реализовать. Своему воображению он давал чуть бОльшую свободу. Но тоже вовремя себя осекал.
Семья, судя по всему, была то ли из Бельгии, то ли из Голландии, а может быть, из Дании. Он, отец семейства, – господинчик довольно преклонных лет, и она вполне еще молодая женщина – само воплощение женской грации и изящества. Присутствие детей и ее к ним отношение дополняли образ чувством истинного материнства, делая его окончательно живописным и итальянским – мадонны Рафаэля и мадонны Леонардо соединились в нем, и даже присутствие старого и хромого «Иосифа» не нарушало, а лишь подчеркивало истинность и достоверность этой библейской картинки. Он тут же переименовал ее из «Евы» в «Марию».
Изо дня в день наш герой не читал, а наблюдал и даже переживал эту святую историю, вживую разворачивающуюся буквально в двух шагах от него. Умиление и благоговение в эти часы не оставляло его, и будь он практикующим верующим, по вечерам ему не было бы надобности ходить в церковь. Святость и благолепие и так переполняли его.
Вечного блаженства, однако, по крайней мере, на земле, не существует. Вот и сейчас оно начало иссякать даже раньше, чем закончился его импровизированный отпуск. Первым уехал «Иосиф», оставив «Марию» и детей в этом раю еще на некоторое время одних. От греха наш герой пересел подальше от этого осиротевшего «Святого семейства».
Это не осталось незамеченным «Марией», и на следующий день, кроме ставшего уже традиционным приветственного кивка, она спросила: “Sorry, we must have been too noisy and bothering you”. Этот вопрос застал его врасплох. Во-первых, он впервые услышал понятную ему речь «Мадонны», обращенную к нему лично. Во-вторых, он смутился и сразу не нашелся, что ответить на порядком забытом им английском языке. Да и на хорошо знакомом ему итальянском, думаю, он тоже нашелся бы не сразу.
“You see… — процедил он, подыскивая мысли и правильные слова, — you see…” И тут неожиданно нашлись эти слова, и он выпалил их в каком-то кураже даже, как на уроке английского языка в школе: “How can I stay so close to… Madonna!” И тут же устыдился сказанного. И зарделся. Ему захотелось тут же, в сей самый момент, провалиться, и не просто под землю, а в самые-самые тартарары…
— I don’t like your joke. It’s not funny…
— It wasn’t a joke. I was serious.
— So, you go on to insist. Sorry, but I don’t feel like…
— Sorry, I really didn’t mean to… to… Как бы это?
— Что, вы говорите по-русски?
— ?!!
— Вы – русский?
— А… вы… Мария, вы тоже русская?
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Н-н-не знаю, я т-т-так вас окрестил…
Неожиданно она рассмеялась. «Не вы, не вы так меня окрестили, а мои родители… Но все же вы – наглец!»
В течение последующей четверти часа он объяснял, и не знал, как достовернее это объяснить, что наглость здесь абсолютно не причем и что он скорее, бы дал себя распять, чем проявить неуважение к ней и ее семье.
В быту, сойдя со страниц Священной истории, Мария оказалась простой и приятной в общении женщиной, которой к тому же было действительно приятно встретить пусть и чудаковатого, но соотечественника. «Поверите ли, я уже года два, как не говорю по-русски. Мои родители умерли, и на Родине у меня практически никого не осталось, а в Бельгии мы живем в удаленной деревушке и практически никуда не выезжаем. У мужа хозяйство, и он никому не доверяет его вести. Не каждый год и в отпуск-то собираемся. Я привыкла и даже перестала отдавать себе отчет в том, насколько мне важно говорить на родном языке! Только сейчас это поняла! Верите ли, вы для меня сейчас, как луч света!»
— Теперь, я так понимаю, настало ваше время шутить? I don’t feel like…” – постарался передразнить он ее утреннее возмущение.
– Нет, я искренне…

Дневные дела и заботы позади, теперь они сидели в небольшом уютном ресторанчике на террасе ее гостиницы. Дети, набегавшись и накупавшись вволю, уже спали. Они же, двое этих новых знакомых, говорили и все никак не могли наговориться. Она от одной только радости снова говорить на родном языке. Он же оттого, что вновь вдруг вообразил ее небесной посланницей, которую он на правах хозяина принимает на земле и которой по законам гостеприимства должен оказать все знаки внимания. Ощущение это усиливалось еще и тем, что она в Италии была первый раз, в то время как он за долгие годы работы объездил эту страну вдоль и поперек, знал ее как свои пять пальцев и мог говорить о ней бесконечно.
Он и говорил… Восторженно и не прерываясь… На него вдруг нашел такой приступ красноречия, что время от времени, когда он сам прислушивался к себе как бы со стороны, то не верил, что это говорит действительно он…
Она сидела и слушала его как завороженная. Да она и была заворожена.
— Вы – удивительный человек…
Он осекся, и зрачки его глаз сошлись с ее зрачками. Из них струилось непонятное для него чувство, которое поразило и тут же отрезвило его. И вместе с тем напомнило ему, кто здесь на самом деле тщеславец, а кто святой.
— Извините… Я, похоже, чересчур увлекся. Иногда меня заносит.
— Нет, нет. Продолжайте. Я слушаю вас, как… как музыку… Когда-то, в далеком-далеком детстве музыка завораживала меня, я впадала в какое-то сомнамбулическое состояние и вместе со звуками музыки уносилась куда-то далеко-далеко от нашей неприглядной действительности. Мы жили плохо и бедно… Отец пил, мать была не совсем здорова…
— Но видите, ваша сказка оказалась со счастливым концом…
Она немного помолчала.
— Да, я люблю детей и сделаю все для того, чтобы их жизнь сложилась иначе… Моя же…
— Только не говорите, что что-то не так. После не столь счастливой жизни на родине оказаться в самом центре Европы, в самом центре цивилизации и культуры, в эпицентре благосостояния…
— Я не люблю мужа! – резко оборвала она очередной его поток красноречия. И как будто бы сама испугалась своих слов.
— Что вы говорите? – тоже как будто бы испугался и он вместе с нею.
— Да, я не люблю его, – уже более трезво и осмысленно сказала она. – Но я бесконечно ему признательна. Хотя…
Впервые за этот вечер они немного помолчали. Не знаю, о чем думала она, он же думал о судьбе Марии – той, евангельской. На деле мы мало задумываемся и мало думаем о ней и о ее земной судьбе. Даже в фильмах и книгах акцент всегда делается на другом. На непреходящем, на вечном…
— Да, теперь у меня есть все. Все, о чем я даже и мечтать никогда не смела. Я, родившаяся в захолустном городишке. В семье мелкого, надломленного жизнью служащего и не вполне здоровой библиотекарши. Часами просиживала я меж пыльных книжных полок, выискивая в книгах следы и обещания другой, лучшей жизни… Позже их место заняли глянцевые журналы. Ну, а затем я и сама уже оказалась в них… В этом глянцевом мире. С моей, с нашей жизни… по ней хоть рекламный ролик снимай под лозунгом «Жизнь удалась!» Но…
— Наверное, уже поздно…
— Нет, прошу вас, не оставляйте меня. Я хочу выговориться, мне нужно выговориться до конца… Где я еще найду такого… исповедника? – и она снова чуть горько улыбнулась.
Он взял ее за руку. Инстинктивно она сначала было отдернула ее, но тут же спохватилась и ответно пожала его пальцы: «Спасибо». И в тот же момент он понял, что никогда не сможет воспользоваться этой ее минутной слабостью и беззащитностью. Ему стало томно и больно. «Вы тоже удивительная женщина», — подумал он, и на протяжении всего последующего ее рассказа думал уже не столько о том, что она говорила, сколько о том, как бы ему не впасть в грех и возможно дольше сохранить в себе то чувство, что он испытал при ее словах «Вы — удивительный человек». Ему хотелось, чтобы и в ее душе это чувство жило как можно дольше.
Они оба оказались фантазерами и сказочниками. И оба не были готовы променять свои бесплотные фантазии на плотские, пусть даже самые чувственные и искренние отношения.
Он отпустил ее руку, и последние несколько минут они просидели молча. Молча же, они поднялись до ее номера. Молча, постояли, полуобнявшись. Молча он поцеловал ее в уютную ямочку щеки. И, молча, пошел прочь.
В номере гостиницы он сразу же крепко заснул, но в половине шестого утра неожиданно проснулся. Умылся, собрал свои вещи и с чемоданом в руке спустился вниз. В баре выпил чашечку кофе и подошел к стойке администратора, чтобы расплатиться.
— Вы же хотели до 8-го…
— Да, хотел.
— Вам записка.
— ?!!
Аккуратно сложенный листочек гостиничной бумаги, пахнущий ямочкой на ее щеке.
— Спасибо.
Развернул листок он уже в поезде. Всего одно слово, выведенное аккуратной ученической рукой: «Спасибо»…