На горнолыжный курорт Сельва Гардена в Италии я подъехал гораздо позже всех остальных членов нашей горнолыжной «тусовки». Дней на десять позже. К этому времени они успели объехать уже все близ- и даже далеко не близлежащие склоны и уже задумывались над тем, куда бы еще лыжи навострить с перемещением уже не просто на лыжах, а на автобусах и даже поездах. Да, они – такие, и меня это нисколько не удивило. Удивило же меня в очередной раз иное: что за десять дней пребывания они толком не ознакомились с городишком, в котором живут, и на все мои вопросы «а что это? а что то?» отвечали простым пожиманием плеч или недоуменными взглядами: мол, как-то не задумывались над этим и с чего это, мол, ты сам этим заинтересовался? Ведь приехали на лыжах кататься!
Это в очередной раз привело меня к той грустной мысли, что всех нас, русских, беда в отсутствии любознательности. Об этом, правда, по-моему, еще Пушкин писал или кто-то другой из великих, но одно дело что-то знать и совсем другое – что-то осознать. Так вот я и осознал, наконец эту невеселую истину. Равно как и то, что отсутствие любознательности – это главная наша беда, лежащая в основе многих, если не всех прочих бед.
Причина этого, в свою очередь, уходит своими корнями в наш практически извечный изоляционизм и в нашу практически повсеместную местечковость. 90 процентов населения царской России жили до конца своей жизни там, где родились, не имея возможности ни уехать никуда, ни даже просто выехать. В Советской России уровень изоляции от всемирной мысли и культуры лишь вырос. При этом, как это ни странно, вырос и уровень нашего самомнения, истоки которого опять-таки кроются в нашей периферийности и местечковости. Всяк кулик… Своя рубашка… И лягушка свое болото хвалит… Мы самые прогрессивные и передовые… Слава великому советскому народу…
При этом нашему самомнению крайне льстит, а уровень его поднимает на еще большую, практически недостижимую высоту критика, как правило, огульная и несправедливая всего того, что не есть наше. А то инородное, что мы с радостью принимаем и широко применяем в своей повседневной практике, мы принимаем как нечто должное и само собой разумеющееся. Мы не задумываемся над тем, кто нам все это предоставил и какова его, этого «кого-то», во всем этом заслуга. Не удивительно, ведь это противоречило бы всему нашему жизненному настрою и всей нашей жизненной философии. Закладывало бы под нее мину и грозило подрывом всех наших жизненных ценностей и устоев. Нет, этого уж нам точно не надо…
Вот почему, даже если кому и придет в голову обратить на этот нежелательный момент наше внимание, то мы всегда найдем достаточно аргументов в защиту своей «сермяжной» правды и против «ахейцев, дары приносящих». Да так, что после этого мы их, этих «ахейцев», еще больше «бояться» и не любить будем. Из «соринки» «бревно» сделаем… Уж в чем-чем, а в этом мы здорово поднаторели.
И пока на этом «железобетонно» стоит наша жизненная позиция, мы не сдвинемся с места. Просвещение – вот то, что нам в первую и основную очередь необходимо. Просвещение как государственная политика. Наша же нынешняя государственная политика – напротив, лишь еще больше утверждает нас в зловредных и заскорузлых принципах. Как будто бы это еще возможно – «еще больше»…
На самом деле не совсем верно сказать, что она, государственная политика, нас в этом «утверждает». Мы и без нее во всем этом давно и прочно утвердились. То, что она делает, так это освещает и канонизирует все эти неверные и вредные во всех отношениях принципы. Устои, концепции, нравы… Никогда и нигде в мире такого рода государственная политика не приводила к добру. И нет никаких оснований полагать, что мы в этом смысле станем счастливым исключением…
К этим невеселым мыслям я, как ни странно, пришел в курортном местечке Сельва Гардена, что в Доломитах, после лекции профессора Марио Берсанелли из Миланского университета. Астрофизика, представившего здесь свою новую книгу об отношении человека к небу и звездам на протяжении двадцати тысяч лет своего, человечества, разумного существования. А может быть, и больше, но будучи ученым, в отсутствие фактических свидетельств более раннего периода, Марио Берсанелли не решился туда заглядывать. Дело, однако, даже не в этом и не в том, с каким энтузиазмом и знанием дела прочитал профессор свою лекцию, а в том, что сделал он это настолько артистично и профессионально, что даже дети, во множестве приведенные родителями на лекцию – и это в 9-то часов вечера! – слушали его с неослабным внимание, и только парочка совсем уж маленьких прикорнула напоследок. А так, хоть бы один встал, пошушукался, как-то пошалил… Причем все дети сидели не с родителями, а отдельно, все вместе и в самых первых рядах…
А еще дело в том, — и это опять-таки заслуга Марио Берсанелли, — что все свои научные выкладки он свел к высоко гуманистическому выводу. Показав на фоне миллиардов и миллиардов галактик и расстояний в миллиарды световых лет, то есть фактически на фоне бесконечности Вселенной и неисчерпаемости времени — Вечности – ту неизмеримо, незримо малую точку, в которой зародилось сознание, способное если не осознать, то по крайней мере приблизиться к осознанию великого замысла и великого сюжета.
Не это ли является свидетельством того, что лучшие идеи и цели Эпохи Возрождения, Эпохи Просвещения все еще живы и работают. Где-то. В то время как у нас ни первая, ни вторая даже в том, изначальном своем варианте — соответственно 600 и 400 летней давности — так толком себя и не проявили. И события последних лет показывают, что в ближайшее время и не проявят…
… Возвращаясь тем морозным вечером домой, в гостиницу, я нет-нет да посматривал на звездное небо. Где еще встретишь столь густо усеянное звездами небо, как в горах? Небо отвечало мне холодом и равнодушием, но зато под мышкой у меня была новенькая и еще пахнущая типографской краской книжка: «Il grande spettacolo del cielo” – “Звездное небо: грандиознейшее шоу в мире», а слова профессора все еще грели мне душу…