Формат любви
1988 год
1.

Мама Лили, Ида, болела очень тяжело. После семидесяти случился один микроинсульт по ишемическому типу, потом через пару лет второй. Восстанавливалась она мужественно и практически самостоятельно. Здоровым людям этого не понять. Сначала пожилая женщина постепенно приходила в себя в больнице после инсульта и понимала, что все в ее теле справа плохо работает: рука, нога, что-то с речью и памятью, ранее такой блестящей. Она начинала борьбу, лечение в санатории, выходила оттуда на своих ногах, но с палкой. Дальше – писала, писала мемуары, тренировала память, разрабатывала мелкую моторику справа. Эпизодически играла на пианино. Но днем долго играть было нельзя, дома был маленький ребенок и он в это время спал, а вечером играть было нельзя, так как у нее не было уже настроения и сил.
И вот, наконец, Ида уверенно держала вертикаль, бросила курить, все казалось относительно благополучным, можно даже было ходить без палки…
Как, вдруг, на ровном месте – происходит второй микроинсульт, все опять плохо, но слева. И снова надо было учиться ходить, одеваться, мыться, писать. Наконец, можно было и покурить. Врачи говорили, что это уже точно ни на чем не скажется.
Иде раньше, лет в пятьдесят после тяжелого первого инфаркта всегда казалось, что второй она не переживет. Она говорила детям, что сердце ее висит на тонком волоске. Достаточно одной стрессовой ситуации, и ее не станет. Но на второй день после свадьбы Лили, младшей дочери, в шестьдесят три года Ида перенесла еще один обширный инфаркт, после которого еле выкарабкалась. А потом наступил черед микроинсультов. Врач, который ее курировал все время, предупреждал Лилю о возможности и третьего инсульта в скором времени.
В последнее время Ида часто болела, много курила, работала с утра до ночи, много читала и грустила. Три взрослые дочери были погружены в собственные семейные драмы, победы и поражения. Их мужья и дети требовали особого внимания.
Ида не нуждалась ни в их опеке, ни в материальной поддержке, ей необходимо было только внимание, обычное человеческое участие и родственная дочерняя жалость, разумеется, деликатная и завуалированная.
Больные старики и старухи… Бывшие профессора, великие ученые и артисты, учителя, космонавты, спортсмены, врачи, писатели и поэты, художники, музыканты, политические деятели, простые рабочие и крестьяне – все они раньше или позже становятся стариками, больными и немощными. Есть, конечно, счастливые люди, которые живут очень долго, никогда не болеют и тихо безболезненно умирают во сне. Это единицы, а остальным старикам приходится бороться с недугами, одиночеством и часто страдать. Одиночество и непонимание может сопровождать людей всю их жизнь, даже в кругу большой семьи. Но в старости – это ощущается особенно остро. Старики становятся слишком хрупкими и ранимыми. Любое плохое действие, исходящее от чужих людей, для стариков уже не имеет существенного значения, а мелкая незначительная обида от самых близких становится настоящей драмой. Пока старики живы, они не перестают любить своих детей и внуков.
2.
Младшая дочь Лиля жила с родителями.
Старшие дочери навещали папу и маму, рассказывали им о своих проблемах. Те внимательно их выслушивали и помогали советами, иногда деньгами. Вечерами Ида оставалась одна наедине со своими мыслями. В бога она не верила и потому совсем не стремилась в «лучший из миров», о котором никто толком ничего не знает и не видел. Ей очень нравилась жизнь, и не та, что была в прошлом, а та, которая могла бы быть в будущем. Ей хотелось еще быть востребованной на работе и в семье.
А дома было не так все спокойно: старший внук болел, младший годовалый пока еще не ходил, дети требовали большого индивидуального присмотра.
У младшей дочери до персонального внимания матери дело так и не доходило. Лиля готовила на большую семью, бегала по магазинам, доставала продукты. Хорошо, что в ближайших мясном и рыбном магазинах работали свои знакомые продавцы, они снабжали ее по блату заветренным мясом на костях, колбасой, сыром и рыбой под названием «ледяная». В магазине за простыми овощами и фруктами была вечная очередь. На рыночные продукты денег не хватало. Лиля с победным видом после посещения магазинов вываливала бежевые бумажные кульки и свертки на кухонный стол. Ей казалось, что она победила Советскую власть, добыв пропитание. И она совсем не чувствовала этого ужасного унижения. Так жили многие, почти все. Потом днем надо было убирать квартиру, гулять с детьми, стирать и гладить. Обычная ежедневная рутина.
3.
Михаил, отец Лили и муж Иды, в то время лечился в ведомственной больнице «Ветеранов Партии» или, как он ее называл, в больнице «Старых большевиков». Дочери навещали отца по очереди раз в неделю. Больница находилась в противоположной от их дома стороне большой Москвы. Последний раз при разговоре с лечащим врачом Лиля узнала об отсутствии в этом «Раю» методов «эффективного» лечения папы.
– Доктор, папа жалуется на ноги, говорит, что ему очень трудно ходить. Вы сможете ему помочь?
— Садитесь, дорогая. Сколько лет вашему отцу? Правильно, 89 лет. Диагноз такой: НОВЫЕ ноги к СТАРОЙ жопе не пришьешь. Вы меня хорошо понимаете? Я на полном серьезе с вами разговариваю, и я НЕ волшебник, не умею реанимировать этих «большевиков». Дай бог, мне самому дожить до таких лет.
Все было яснее ясного – старость никак не лечится.
Ида была моложе Михаила на четырнадцать лет. Она, несмотря на свое болезненное состояние, пыталась всячески помочь дочери. С утра она еще была в силах сделать сырники и сварить кашу к завтраку для всех домочадцев, потом ложилась в кровать и начинала читать новые книги, которые как пирожки издавали в тот период. Лиля покупала все новинки и тоже пыталась читать их вечерами или на прогулке с младшим сыном. «Самый читающий в мире» народ постепенно открывал глаза на социалистическую действительность. Каждая книга была откровением, информативным взрывом в период кардинальных перемен. Все родные, друзья и знакомые обсуждали опубликованные искренние воспоминания талантливых людей, с трудом переживших ужасы войны, сталинизм и застой.
Сил у мамы совсем не было, но она читала, вечерами смотрела телевизор с отчетами секретарей компартий союзных республиках об ужасном состоянии экономики в регионах, иногда выходила покурить на лестничную площадку. Время от времени она просила Лилю присесть рядом с ней и прослушать написанные ею мемуары. Она хотела ей прокомментировать их, дочь присаживалась, мама начинала читать, но времени на то, чтобы погрузиться в ее воспоминания, у дочери совсем было мало. Уже через полчаса старший сын возвращался из школы, и потом их с младшим сыном надо было кормить, дальше одному помогать делать уроки, другого укладывать спать и в перерыве еще гулять с ними.
Главным в жизни мамы всегда была работа. Это было устойчивое мнение всех в семье. Чего же там слушать воспоминания мамы про сотрудников, которых Лиля видела у себя дома по многу раз в течение всей жизни, про трудности становления в профессии? Ида была профессором, известным ученым. А это значит — работа, работа, работа, аспиранты, докторанты, пленумы, совещания, ученые советы, доклады, выступления, рецензии и отзывы. С этим Лиля жила всю свою жизнь. У Иды действительно всегда не хватало времени на семью. Дочь возмущалась:
— Вот, мама, из-за этой чертовой работы тебе надо было хватать инфаркты и инсульты! Это уже какая-то совсем неимоверная глупость!
Как-то выйдя на прогулку вместе с Идой, Лиля ее спросила:
— Мама, я так давно хотела тебя спросить, а что с тобой случилось, когда мне было пять лет? Отчего был твой первый инфаркт?
Ида посмотрела внимательно на Лилю, как бы для себя определяя, что конкретно хочет услышать ее младшая дочь, и спокойно ответила:
— Он был связан с защитой докторской диссертации. Мой шеф, боясь, что я займу его место, десять лет читал мою диссертацию, каждый год просил переписывать вступление и первую вводную часть, вставлять в нее решения новых партийных съездов. Вносить ежегодно дополнительные расчеты, обновления. Как ты думаешь, кто может это выдержать в течение десяти лет, какую надо иметь нервную систему? Какое количество мне за эти годы надо было написать научных докладов, статей, где он всегда был на первом месте в авторах? А он брал ручку в руки только, чтобы ставить подписи под документами и приказами. Это был бывший кадровик Академии Наук, «вершитель судеб».
— И из-за этого ты чуть не рассталась с жизнью? Да, пропади все это пропадом! Ну, ладно, а второй инфаркт из-за чего? Такая была у меня шикарная свадьба! Столько народу было и столько положительных эмоций! Мы же тебя тогда еле спасли. Ты что, так сильно переживала из-за меня?
— О, господи! О чем ты? Это точно не из-за твоей свадьбы, это тоже из-за работы, у меня был доклад в Госплане, сложное выступление, требовало особого внимания, труда и смелости. Кстати, с первым мужем ты развелась, а значит, и свадьба та была большой суетой и тратой сил и денег.
Была ты счастлива? Судя по всему — не очень-то. Теперь тебе надо растить старшего сына вдали от отца. Я это предчувствовала и много раз тебя предупреждала.
-Мама! Значит я все-таки всегда была на втором месте у тебя после работы.
— Нет, это не так, ты доживешь до моих лет и многое поймешь. Правильно расставишь все приоритеты. Работа — это не только для меня, но и для вас всех, для тебя, в частности.
— А инсульты? Тоже из-за работы, из-за твоего вынужденного ухода с работы? Верно?
Ида молчала. Потом продолжила.
— Я хотела бы тебе прочитать то, что я написала, кое-что прокомментировать, но тебе всегда некогда. Вот и сейчас, ты прибежишь домой и будешь готовить, стирать, убирать, кормить всех и мыть посуду. Вот это пока вся твоя жизнь, а моя жизнь быстро уходит…
Все потом, потом…Бог даст, все узнаешь, оценишь и поймешь.
— Мама! Ты же не веришь в бога?
— Не знаю, верю только в реальные истории, иногда упоминаю его в суе. Я воспитана по-другому. В нашей вере никто не молит о спасении, о бессмертии. Нет посмертного наказания и нет посмертного спасения. Нельзя купить индульгенцию. Все наказания осуществляются при нашей жизни, и будущее создается только нами, нашей свободной волей и только сейчас.
Но ты, увы, пока, как и все в твоем возрасте, очень далека от этих мыслей.
В коляске завертелся ребенок, сын Стасик открыл глазки…
— Смотри, Лиля, ребенок, кажется, просыпается, надо идти домой. Вот и все, кажется, поговорили…
С Идой всегда было очень не просто откровенно разговаривать.
Дочь мучилась угрызениями совести, страдала, она очень мало уделяла внимания своей маме.
4.
1983 год
Еще к семидесятилетию Иды, до всех ее инсультов и до рождения младшего сына, Стасика, Лиля затеяла ремонт в квартире. Родители оба тогда одновременно лежали в больницах. Ремонт она делала вроде бы для всех, но на самом деле, что уж греха таить, больше для себя, для своей молодой семьи, и под себя.
И мать, и отец, выписавшись из своих больниц, увидев, как изменилась квартира, готовы были немедленно отправиться в лечебные заведения обратно. Лиля, сломав стены, объединила ванную комнату и туалет. Устроила там голубого цвета арку с гладкими черными скользкими ступенями, по которым надо было подниматься и спускаться старикам, чтобы принять душ или ванну. Все было очень красиво и по-западному, весьма авангардно, но не для пожилых людей. Отец сказал, что здесь, на этих чертовых скользких ступенях он и умрет. Пришлось потом помогать родителям не только мыться, но и спускаться по этим декоративным скользким ступенькам.
В комнатах после перепланировки и ремонта появились модные светлые обои, в гостиной новый велюровый югославский диван с креслами, чешская хрустальная люстра, торшер из той же коллекции. От всего этого Ида пришла в полный ужас и назвала Лилю глубокой мещанкой. Маме было стыдно за эту люстру и плюш в своем доме. До ремонта в квартире все было очень скромно, ни дорогой мебели, ни ковров, ни хрусталя, зато чудесное пианино и множество книг. Но потом родители успокоились. Квартира действительно нуждалась в капитальном ремонте, и он был сделан силами Лили и на средства, которые она взяла в долг у подруги. Главное, что любимые книги оставались стоять на своих полках, а пианино — в гостиной.
Ида все-таки согласилась под напором дочерей отпраздновать свой юбилей, пригласила своих знакомых с кафедры и из лаборатории, в которой она еще тогда продолжала работать. Она поставила перед дочерьми одно условие – родных людей на этом домашнем юбилее не должно быть много. Только дочери и младшая сестра из Одессы.
Отец вообще-то не любил оказываться в кругу ученых и друзей матери. И Михаил и Ида были совершенно разными людьми, разное воспитание, разное образование, разные вкусы. Отцу было не интересно слушать профессиональные разговоры, он любил компанию своих друзей, родных, младшего брата и старшей сестры.
Юбилей прошел на славу, дочери старались как могли, достали разными способами дефицитные деликатесы, купили вино и шампанское, приготовили салаты и праздничную индейку. Лиля испекла юбилейный пирог. Девочки свою маму не только безумно любили, они ее очень уважали, гордились ею и старались во всем ей угождать. Ида была счастлива, пришли гости, охали и ахали по поводу обновленной квартиры, было много приятных искренних речей, цветов и подарков. В середине празднования Ида села за пианино и по памяти сыграла ноктюрн Шопена до-диез минор. Как она исполняла трели и сложнейшие аккорды! Ее короткие пальчики как молоточки стучали по клавишам, она перевоплощалась в момент игры. Все ее настрадавшееся нежное трогательное существо, вся ее тонкая душа, переполненная музыкой, просыпалась с игрой на пианино. Она как будто бы молодела на глазах. Чувствовалось, что вот-вот произойдет чудо.
Никто из трех сестер не мог так исполнять произведения Шопена, так легко и непринужденно, одновременно с такой безумной страстью, любовью и нежностью.
Ида показала гостям фотографию своего старшего внука, Юрика, которая стояла в красивой рамке на пианино, она очень гордилась им. На ней Юрик, сын ее старшей дочери, Евы, в свои семь лет солирует на рояле в Большом зале Консерватории, а симфонический оркестр замер на мгновение и вот-вот вступит…
Потом все гости, ученики, коллеги и последователи, пели хором романсы, популярные песни под ее аккомпанемент. А потом был чай.
Утром сестра из Одессы еще раз ее обняла, поцеловала, присела на дорожку и сказала:
— Все у тебя, родная Идочка, было отлично, такие чудесные гости и друзья, прекрасный ремонт, стол, полный яств, дочери- помощницы, жаль только, что не было мужа и зятьев. Ну, что же делать…
Мать промолчала, она смотрела на сестру с удивлением, которую очень любила, уважала, и, к сожалению, очень редко в последние годы видела. Они обе обнялись и попрощалась, смахнув слезы.
Ида поздно вечером грустно обратилась к Лиле:
-Лиля! Давай завтра утром соберемся и поедем на кладбище к бабушке и дедушке, я хочу с ними поговорить, попросить их помолиться за всех вас, поклониться им за сестру, она не успела, но очень меня просила. Надо еще договориться с работниками кладбища спилить дерево за могилой и памятником, оно так выросло, памятник из-за его мощных корней накренился.
5.
Лиля в том же году закончила обучение в аспирантуре, защитила диссертацию, у нее появилось свободное время. Медленно стала складываться новая личная жизнь. Все это было возможным только при помощи родителей, которые забирали старшего двухлетнего сына по очереди из детского сада, сидели с ним. На выходные дни сына забирал к своим родителям бывший муж Лили. Ида тогда могла вздохнуть и помочь дочери.
А Лиля случайно встретила спустя восемь лет после окончания школы одноклассника, у них закрутился роман. Ребятам хотелось быть наедине, но маленького сына оставлять на старых родителей было сложно. Лиля выдумывала разные поводы, думала, что мама не понимает ее «хитростей». Лиля придумывала про разные конференции, доклады и прочее.
В какой-то момент Иде надоело это вранье, она попросила ее показать написанный доклад, с которым ее дочь, взрослая женщина и мать, собиралась «якобы» выступать. Никакого доклада, конечно, не было. Лиля показала Иде какую-то старую свою статью. Стыдно было ужасно, но молодость…
Ида посмотрела на эти листки, спросила Лилю, когда она вернется. Перед ее отъездом, заметив, что листки статьи так и остались лежать на тумбочке, напомнила ей:
-Смотри, моя дорогая, не забудь свой доклад, веди себя, пожалуйста, достойно на вашей «конференции»!
Ида выдохнула и успокоилась только когда Лиля успешно защитилась. Мать свято верила, что звание кандидата экономических наук поможет дочери в продвижении по работе, когда она останется одна без родителей. Лиля после окончания учебы в аспирантуре вернулась в свой НИИ информации самой низкой категории, в своего рода, отраслевое болото, где ей за научную степень прибавили к девяносто пяти рублям еще десять.
Дряхлеющие лидеры компартии продолжали невнятно бубнить по радио и телевизору о новых советских достижениях, уровень жизни при этом резко падал, дефицит всех товаров резко увеличивался, казалось, что никогда никакие экономические и политические перемены не наступят. Сезон похорон партийных лидеров стал каким-то обычным явлением. И никто в стране сильно не скорбел. Полный тупик!!!
Ида, несмотря на это, говорила Лиле:
-Ты ничего не понимаешь, не ценишь какое сейчас время, не можешь знать, что такое двадцать лет без войны. Это уже само по себе большое счастье. Плюс нет этого кровавого террора. Все скоро будет хорошо. Страна наша богата природными ресурсами, при умелом планировании экономики и организации труда, при вовлечении передовых ученых в процесс развития производства, мы сможем добиться прекрасных результатов. В стране огромный потенциал высокообразованных людей.
— Мама! О чем ты говоришь? Все твои выдающиеся ученые, самые способные твои же аспиранты валят со скоростью звука из этой богатой страны! А студенты с факультета Автоматики и Вычислительной техники уезжают группами из «Альма Матер».
Но перемены все-таки зрели и не только в умах законопослушных граждан.
6.
Новый 1984 год проходил без родителей, они опять оба лежали в больницах, каждый в своей. Старшего сына Костю взял бывший муж Лили к себе домой.
В свободную квартиру набилось более двадцати молодых друзей Лили и ее нового молодого человека, Жени. Ребята разложили в гостиной большой стол, придвинули его к окну, чтобы оставить больше места для танцев. Устроили настоящий новогодний ужин. Включили магнитофон на полную громкость. Звучала музыка Beatles, Rolling Stones, Christies и прочих зарубежных групп. Было весело, беззаботно, вся жизнь еще была впереди, строили планы, мечтали о чем-то совершенно невообразимом. Пары танцевали, пели и целовались при всех. Ребята чувствовали себя свободными и счастливыми. Встретили Новый год. Праздник продолжался, кто-то из гостей сидел за столом, кто-то успел занять места, где можно было прилечь, кто-то продолжал кружиться в танце, а кто-то на кухне курил и спорил на политические темы. Доходило до покрикивания, тогда девушки заходили на кухню, открывали форточку, чтобы хоть как-то проветрить помещение, и главное, развести по углам спорящих ребят.
Совершенно неожиданно раздался звонок. Женя пошел открывать дверь.
Перед ним стоял Дед Мороз и Снегурочка в полном облачении. Дед Мороз, еле удерживая огромную коробку с надписью «Подарок», заискивающе тихо, почти шепотом, уточнил адрес. Убедившись, что они со Снегурочкой не ошиблись, он, войдя в квартиру и сразу в свой образ, громко обратился к Жене:
-С Новым годом! С новым счастьем! А, где здесь прячется девочка, Идочка? Мы с внучкой готовы прослушать ее музыкальную программу, как написано на подарке. Где она?
Лиля как раз подошла и удивленно спросила у Деда Мороза, кого они точно ожидают?
-Родители, давайте, мобилизуйтесь! Будите скорее вашу девочку! Для нее прибыл подарок от моего брата, тоже Деда Мороза из Уфы, профессора, прямо с самолета! Нас с внучкой просили все визиты к детям передвинуть! В первую очередь бежать срочно к вам, к Идочке. А также обязательно попросить ее сыграть на пианино, где ваш инструмент? Мы c внучкой вообще-то очень спешим, а у вас вся еще ночь впереди, не задерживайте, пожалуйста, новогодний процесс!
Лиля, конечно, сразу догадалась, что подарок предназначается ее маме, что это сюрприз от ее друга, коллеги и профессора. Она все рассказала Деду Морозу и Снегурочке и обещала передать подарок, как только ее мама, она же «девочка Идочка», выпишется из больницы. А Женя тем временем уже сообщил ребятам, кто к ним пришел. Ребята высыпали в коридор. Однако, и Дед Мороз подошел неформально к своим обязанностям:
-Вас, кажется Лилей зовут. Так вот, Лиля! Спой нам песенку, тогда мы с внучкой отдадим тебе подарок, а то как-то не по-новогоднему будет, мы же не почтальоны…
Вся компания, уже прилично выпившая, громко хлопая, поддержала Деда Мороза:
-Лиля! Давай пой песенку, мы тебя тоже просим!
Пришлось Лиле спеть какой-то куплет. Дед Мороз похлопал и уже готов был вручить подарок Лиле, как вдруг услышал от ребят настойчивую просьбу:
— Молодец, Лиля, хорошая девочка! А, ты нам станцуешь?
Давай попляши с мальчиком Женей! Дедушка, не отдавайте им подарки, пока они не станцуют.
Спорить было бесполезно, врубили музыку, Лиля с Женей сделали несколько па.
Дед Мороз и Снегурочка обливались потом, им было очень жарко в их театральных костюмах, париках, бороде. Ребята предложили им сначала раздеться, потом выпить по чашечке кофе, потом по сто граммов водочки, потом по паре ложек салата «оливье», потом на «посошок», потом еще раз на «посошок». «Деду» было не больше тридцати лет, а «внучке» Снегурочке, ближе к сорока годам. Она ворчала на деда, но «Мороз» был в полном ударе. Он острил, сыпал анекдотами и случаями из своей «новогодней» практики. Короче говоря, веселая парочка покинула дом только через пару часов.
Всем было любопытно, что же в большой коробке из Уфы?
А там лежало самое теплое отношение и любовь к другу: аккуратно уложенные три новые монографии профессора с дарственными подписями, две большие банки с башкирским медом, пару упаковок домашнего национального лакомства «чак-чак» и теплая пуховая белоснежная шаль, связанная с большой любовью женой профессора.

7.
Дом Иды всегда был открыт для всех — аспирантов, родственников, друзей и их детей и соседей. Никогда никому мама не отказывала в приюте. Отдельная квартира в центре Москвы всегда привлекала своим расположением. Рядом метро и Нескучный сад, а до Красной площади, музеев и улицы Горького, вообще, рукой подать.
Ида много писала статей, книг и технических обзоров с соавторами из разных городов нашей огромной страны. Многих из них она даже в глаза не видела, знала только по их научным трудам. Гонорары распределяли издательства, так что авторы только перезванивались и переписывались.
Она очень уважала и ценила всех тех, кто участвовал в ее деятельности, один из них, соавтор множества статей и обзоров, жил в Татарии, в Казани. Он регулярно посылал Иде поздравительные красочные открытки со всеми праздниками, почерк у него был каллиграфический, стиль написания свидетельствовал об очень хорошем гуманитарном образовании. Каждый раз Ида показывала Лиле его открытки и говорила:
— Вот, смотри, Лиля, как приятно получать столь теплые и неформальные поздравления от своего соавтора, ему явно очень много лет, так писали когда-то мои родители и их друзья. При этом у него светлейший ум!
И как-то однажды старик написал матери, что с оказией будет несколько дней в Москве, и, если Ида Михайловна позволит, то он навестит ее, и, наконец, они познакомятся. Ида очень обрадовалась, спросила, где он собирается остановиться в Москве. Старик ответил, что у него никого в Москве нет, и попросил помочь Иду Михайловну найти для него какую-нибудь дешевую гостиницу. Там он и остановится.
Надо было знать Иду, она тут же пригласила старика остановиться у нее дома. Он любезно согласился. Ида тогда еще работала, она попросила Лилю купить что-нибудь вкусное для гостя, убрать квартиру, приготовить обед. Лиля осталась дома встречать гостя. Но вдруг, как это часто бывает в старых домах, горячую воду отключили, а в подъезде у кого-то из жильцов случилась авария. Вот уж незадача, засорился унитаз.
Лиля вызвала из ЖЭКа слесаря-сантехника. Через полчаса раздался звонок, она открыла дверь. Слесарь, мужчина лет пятидесяти с огромными глазами серо-голубого цвета, стоял в нерешительности. Вид у него был странный, шапка треух, натянутая на глаза, шуба из простой овчины, расстегнутая и заношенная сумка через плечо, в которой скорее всего лежали его инструменты. Старый, видавший виды, клетчатый шерстяной шарф, был практически мокрым. Мужчина явно сильно потел. От него ужасно пахло потом.
— Слава богу, что вы так быстро подошли. Раздевайтесь, пожалуйста, вот вам сменная обувь. Проходите, вот наша ванная комната и туалет. У нас засор в канализации, воду горячую перекрыли, помогите, пожалуйста.
Лиле было неприятно давать тапочки этому чужому вонючему слесарю, но зима, грязь…
Слесарь снял свою шубу, аккуратно повесил ее на вешалку, шапку, шарф и сумку положил в прихожей. Жидкие грязные светлые волосы прилипли к его голове.
— Извините, а у вас не найдется какой-либо инструмент? –произнес он каким-то неожиданно тонким голосом.
— А вы что с собой его не взяли?
— Видите ли, нет, не взял и не планировал брать.
— Вот чудак – то какой, — подумала Лиля.
Она нашла какие-то домашние инструменты и дала слесарю. Он смиренно пошел разбираться с унитазом. В это время Ида позвонила с работы и поинтересовалась, прилетел ли ее соавтор Алексей Илларионович. Лиля рассказала ей, что все успела, кроме приготовления обеда, да пока еще слесарь не пробил засор в канализации, а во всем подъезде не включили горячую воду. Лиля ждала отца, чтобы пойти и забрать из детского сада сына. И папы не было, и слесарь никак не собирался заканчивать свои дела, он молча ковырялся в ванной, которая постепенно превращалась в газовую камеру. Наконец, пришел отец. Лиля доложила ему ситуацию, с удовольствием улизнула из дома за сыном. Когда они вдвоем с мальчиком вернулись, она застала потрясающую картину.
Видимо воду дали, слесарь пробил засор и сидел на почетном месте за столом на кухне, отец лежал у себя в комнате, а счастливая мама, которая только что вернулась с работы, наливала чай слесарю в лучшую чашку из своего любимого сервиза.
— Лилечка! Познакомься, это тот самый Алексей Илларионович, мой соавтор, которого мы с тобой столько лет ждали в гости. Он нам привез чак-чак и мед из Казани. Вот рассказывает мне новости Татарии. А я уже успела рассказать ему про свою жизнь в эвакуации в Уфе, как меня с грудным ребенком спасла простая башкирская женщина от голода.
Лиля не знала, куда провалиться от стыда. Разместили Алексея Илларионовича в самой большой комнате, все остальные сгруппировались в маминой спальне. Но, главное, что Ида была счастлива. Через день, гость, выполнив свою работу в Москве, отметив свою командировку, отстояв три часа в магазине в очереди за мясом, которого тогда давно уже не было в Казани, абсолютно счастливый пришел на последний ужин перед отправлением своего ночного поезда. Морозилка московского холодильника была не в состоянии принять этот огромный шмат мяса с костями. После ужина он поблагодарил маму за гостеприимство и дружбу. Покидая дом, оставляя за собой капли крови от мяса в авоське по всей прихожей, он смущенно просил тряпку, чтобы подтереть эти пятна на полу.
— Как же вы с этим размороженным мясом доберетесь до Казани? — спросила его Ида.
— Ну, что вы, Ида Михайловна! Не волнуйтесь, дело привычное, семью надо чем-то побаловать к праздникам, и проводница в поезде поможет. А уже ближе к Казани будет холоднее, можно и за окно мясо вывесить. Это у вас тепло, а у нас настоящая зима. Еще раз всем вам большое спасибо и с Наступающим Новым годом!
«Слесарь» уехал. Квартиру проветрили, все ее обитатели заснули на своих обычных местах.
Так было всегда в течение всей жизни Иды. «Проходной двор», но это была ее жизнь. Никто не имел права и даже не пытался изменить этот порядок.

8.

Тем летом Иду врачи направили в санаторий «Узкое» на юго-западе Москвы. Санаторий для очень узкого круга членкоров и академиков, не более двадцати восьми человек, располагался на краю «Тютчевской Аллеи» в бывшей усадьбе князей Трубецких. Лиля уговорила Женю поехать с ней, чтобы навестить маму. Усадьба была настоящим музеем. Кто только там не побывал: известные ученые, писатели, поэты, художники, артисты и музыканты.
Внутри усадьбу украшали старинная мебель, часы, камины с художественными экранами, картины, начиная с семнадцатого века и заканчивая картинами, подарками художников двадцатого века.
Сам факт присутствия в усадьбе Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Анастасии Цветаевой, Корнея Чуковского, Владимира Маяковского, Сергея Есенина, Бернарда Шоу, Константина Станиславского, а позже всех известных советских выдающихся людей, уцелевших или сгинувших в застенках, делал эту усадьбу уникальным местом. Будучи гостем этой усадьбы, увы, трагически умер на руках одного из князей Трубецких философ Владимир Соловьев.
Большинство из князей покинули родину после Революции, а последнего владельца Владимира Трубецкого вместе с дочерью Варварой «товарищи» расстреляли в 1937 году в период страшного сталинского террора.
Ида очень любила, когда ее навещали родные, она ходила с ними по усадьбе и по ее владениям, показывала сады, пруды, аллею и рассказывала историю князей Трубецких.
Она не была ни членкором, ни академиком, но могла бы. Ида была известным профессором, первой женщиной в отрасли, доктором экономических наук, и для нее почти каждый год там находилось место, все ее знали и уважали. А главное, что она действительно нуждалась в санаторном лечении. Ида попросила детей привезти ей теплые вещи, так как за двадцать дней погода изменилась, резко похолодало, а врачи должны были ее выписать на следующий день.
Ребят пустили в старомодную уютную усадебную полупустую столовую. Лиля с Женей увидели Иду, сидевшую за покрытым белой накрахмаленной скатертью столом с двумя стариками, наверняка академиками. Они пили чай. К чаю подавали запеченные яблоки с медом, присыпанные сахарной пудрой. Малочисленная публика оживилась, увидев странную молодую пару.
В зал вошли девушка блондинка с длинными распущенными волосами в красном ярком свитере и джинсах и высокий худой парень, тоже с длинными до плеч распущенными волосами, длинной бородой в очках с круглой оправой. Он тоже был одет в джинсы, джинсовую куртку и в какие-то ковбойские сапоги на каблуках.
Ида очень обрадовалась дочери и пригласила ее к столу, Женя, молодой человек, кивнул в знак приветствия всем головой, ретировался и пошел осматривать холл усадьбы.
— Вот, знакомьтесь, моя младшая дочь, Лилия, она недавно защитила диссертацию.
— Очень приятно, присаживайтесь, пожалуйста расскажите нам, что нового в вашей молодой жизни?
Второй старик не мог не сострить:
-Кстати, Лиля, а ваш друг, он наверняка священник или, может быть, певец какого-нибудь ВИА, слишком уж у него длинные волосы и борода?
Ида решила достойно ответить за Лилю.
— Конечно священник и поет он на клиросе.
— Ну, ну…Так что же у вас в жизни происходит, а то я вас перебил?
Лиля, общаясь последнее время с отказниками, диссидентами, евреями, которым не давали работать и учиться, будущими иммигрантами, в своем удивительном НИИ, решила рассказать старикам, которых видела в первый и последний раз в жизни, все, что она думает о том мракобесии, которое творится в стране. Но начала она с последних американских, французских и итальянских фильмов Московского кинофестиваля, которые ее потрясли, с прочитанной, с большим трудом приобретенной, книги издательства «Посев» Михаила Булгакова «Собачье сердце», с картины Глазунова «Русь уходящая», потом перешла к дефициту всего и вся, а затем, почувствовав у себя на коленке под скатертью ритмичные удары маминым кулаком, увидев ее широко раскрытые от ужаса глаза, резко замолчала.
Старики молча слушали разгоряченную девушку. Один не удержался и спросил:
— А о чем же вы мечтаете, гневная молодежь, о чем вместо равенства, братства и счастья?
Лиля быстро парировала.
— Вы еще забыли о «советской власти плюс электрификация всей страны». Мы мечтаем о свободе слова, свободе поведения, об открытых границах, о свободной экономике.
— А мы это кто, не бесы ли Достоевского, вы случаем не анархисты? Чтобы говорить о свободе, надо прожить в нашей стране еще лет сто. Народ наш к свободам не готов, поверьте мне, да и электрификация и газификация всей страны, увы, еще не завершены, как это странно и смешно не звучит.
Второй старик тоже не отставал.
— Так что же, мечтать-то не вредно и даже правильно! Все сейчас в ваших руках. Творите, пожалуйста! Предложите стране правильные решения, вот вы, Лиля, только что защитились, теперь самое время писать монографии, учиться дальше, конкретно формулировать ваши планы и действия. Вы же экономист или мне послышалось. Только хотеть свободы — это не план действия, это бездействие. А конкретные программы, расчеты с доказанной экономической эффективностью. Вот что вам надо делать. Где вы сейчас работаете?
Это был самый больной вопрос как для Лили, так и для ее мамы. У Иды было четкое правило помогать только чужим и слабым. К слабым относились все, в том числе и старшая дочь, Ева, тоже экономист. А Лиля была воспитана сильной, всего должна была добиваться самостоятельно. Ида считала, что ей надо было только придать ускорение, наметить старт, а в остальном – никакой помощи. Вот Лиля и оказалась по распределению с хорошими оценками на самом последнем месте, попала в институт второй категории в разгар очередного всплеска антисемитизма. Зато она первая из выпуска закончила целевую аспирантуру и защитилась, но пришлось возвращаться опять в свой весьма странный институт. А вот какие там работали люди, умнейшие на свете, избранные, штучные экземпляры!
Там обсуждалась на всех углах философия жизни, но интересной работы и перспектив, увы, не было.
Лиля переглянулась с мамой, у которой явно поднялось давление после этой дискуссии, и ответила.
— Если честно, то я работаю…
Она перечислила все положительные и отрицательные стороны своего института.
— Но я, безусловно очень благодарна руководству за аспирантуру.
— Милая барышня, а где бы вы хотели служить?
— Я мечтала работать в своем родном учебном институте, преподавать студентам, дальше там совершенствоваться, писать статьи.
— Ну так идите туда. Что вам мешает?
— Меня туда не взяли и не возьмут, пятый пункт, видите ли, мешает.
-Этого не может быть! Я вашего ректора с этой стороны не знал.
— Видите ли, очень даже может, еще как может быть, антисемитизм в полном действии! Ну, да ладно, это больная для меня тема. Суждено быть человеком второго сорта.
Один из стариков опустил голову, мельком взглянув на… Иду. Ему, наверное, было не по себе. Второй, наоборот, был очень возмущен. Он достал ручку из кармана пиджака, протянул ее и чистую салфетку Лиле.
-Напишите мне, пожалуйста, ваш номер домашнего телефона, имя, отчество и фамилию, специальность. Я вам докажу. Есть справедливость и в нашем обществе, хоть оно вам и кажется гнилым. Но, далеко не все наши люди прогнившие, хорошенько запомните это!
Старики встали, откланялись. Тот, кто взял заполненную Лилей салфетку, подошел к совершенно растерявшейся Иде, обнял ее и сказал:
— Наша дорогая профессор, дорогая Ида Михайловна! У вас прекрасная дочь, гордитесь ею. У меня два сына от первого брака, они, правда, не «священники», и оба, увы, чистые потребители. Однако, нам пора… надо идти гулять в парк, пока нет дождя и светло. Врачи нам строго велят.
Ида сидела совершенно ошарашенная. Она молчала. Яблоко она завернула в салфетку и попросила передать внуку.
Вечером того же дня раздался звонок от проректора учебного института Лили. Он просил прийти на следующий день к ректору для оформления на работу. Вопрос перевода на новую работу был решен положительно.
Иду привезли домой на такси. Утром следующего дня она позвонила академику, выразила ему искреннюю материнскую благодарность. Тот, в свою очередь ответил ей:
— Если терпеть несправедливость и не пытаться что-либо изменить, так и будет продолжаться этот ужас, который нельзя никак принять и невозможно жить с ним! И никакая ваша гордость, Ида Михайловна не поможет! Будем вместе пытаться изменить мир! Обнимаю вас. Успехов вашей дочери!
На вопросительный взгляд Лили Ида ответила:
— Раньше, еще несколько лет назад, это было бы совершенно невозможно. Ты теперь просто обязана стать отличным преподавателем.
9.
1985 год
Однако в институте Лиля не ужилась. Конечно, на кафедру ее в итоге так и не взяли, переиграв ректора, но взяли в лабораторию при кафедре с правом преподавания. Какое же это сладкое слово – блатная! Хотя большинство преподавателей тоже были блатные, но факт приема их на работу произошел когда-то давным-давно и был навсегда уже ими забыт. Новый блатной преподаватель — это была красная тряпка для многих. Маму вспоминали на каждом шагу. И не в смысле благодарности за учебу, за отзывы, за оппонирование или руководство диссертациями, нет — просто потому, что Лиля была ее дочерью. Зарплату Лиле дали, как старшему научному сотруднику, доценту кафедры.
Коммунистический строй рушился день ото дня. Начиналась Перестройка. А в институте была своя политика и жизнь, надо было читать студентам лекции, в том числе и по нафталиновой теме «Преимущества социалистической системы хозяйствования». Вся экономика валилась к чертовой матери, все это видели и слышали, но заведующие менять на своих кафедрах ничего не хотели, боялись и не были к этому готовы. Абсолютному большинству преподавателей было безразлично, что читать студентам, им платят и платят, из года в год можно было читать одно и то же по тетрадочкам, не отрываясь. Нет новых вопросов, значит все идет по устаревшему учебному плану. Было очень много вранья и пропаганды. В институте царствовали фанатики, коммунисты, пропагандисты. Конечно, были и блестящие высокообразованные специалисты, настоящие трибуны, на лекции которых Лиле хотелось ходить и учиться их ораторскому и профессиональному мастерству. Обстановка в институте всегда была странной, где-то на факультете прогресс, гордость за отрасль, а где-то процветала гнусная зависть, сплетни, взятки и деградация. Аморальное равнодушие ко всему новому. Нравственное помешательство. Мужчины, лучшие преподаватели, спивались на глазах. Не об этом мечтала Лиля. Но она все равно была рада такому опыту и существенной прибавке к зарплате. Конформизм в чистом виде…
Студенты спрашивали у нее:
— Вы сами-то верите в то, что вы нам читаете на лекциях.
Отвечать Лиле было стыдно. Она попросила заведующего кафедрой изменить темы лекций.
«Как это она посмела!!!»
Тогда Лилю пригласили «на ковер» на кафедру Марксизма-Ленинизма. Там присутствовали заведующие кафедр Истории Партии и Научного Коммунизма. На кратком совещании ей задали в лоб вопрос:
-Что вас не устраивает в том курсе, что вы читаете студентам? Может быть, вас не устраивает политика Партии, или вы не согласны с основными положениями Марксизма-Ленинизма и Научного Коммунизма в целом? Вы успешно сдали кандидатские минимумы по этим предметам, между прочим, не в стенах нашего института, а в МГУ на соответствующих кафедрах. Отлично сдали экзамены. Если что-то вас не устраивает – учитесь преподавать, заинтересовывать студентов. Значит, у вас не хватает опыта и умения разъяснить студентам преимущества социализма. Мы вас бесплатно выучили в институте, дали защитить вам у нас диссертацию. Вы должны соответствовать вашему званию, думать, как организовать преподавание студентам, заслужить рекомендацию коллег на вступление в члены КПСС. Вы же отраслевой экономист, а значит, вы на передовой.
Ясно было одно, что в этом, пока замшелом месте, где еще долго будут править верные последователи коммунистических идей, Лиле будет трудно удержаться. При этом друзья ее успокаивали:
— Какая же ты, дуреха! Ну и что, подумаешь, тебе что трудно быть коммунистом? У тебя и родители коммунисты! Это честь для многих! Тебя же еще даже и не приняли в КПСС. Ты же хочешь карьерного роста? И какая тебе разница, что тебе читать студентам, они в твою экономику «развитого социализма» все равно никогда не поверят, с преимуществами она или с недостатками, у них под столами журналы не отраслевые, а Burda Moden и Playboy.

10.
Тем не менее, ей поручили выполнять массу общественных нагрузок, чтобы жизнь «медом» совсем не казалась. Работа в Приемной комиссии, поездка со студентами «на картошку», поездка со студентами летом на практику, быть заместителем научно-технического общества института, куратором группы, и так, еще всякая мелочь. А главное, что пожилые преподаватели с удовольствием «пожертвовали» свои утренние и вечерние часы лекций для студентов и производственников. Дурацкие командировки по сбору информации для научно-аналитических тем лаборатории тоже были ее. Она была самой молодой и полна амбиций.
В Приемной комиссии работать было легко, просто и предсказуемо. Лишний внимательный пригляд Лили никому в институте не был интересен.
На сбор картошки она поехала со студентами в должности комиссара отряда осенью, сразу же после своей второй формальной свадьбы. Ида согласилась посидеть с внуком. Погода была отвратительная, среди студентов было большое количество взрослых ребят после прохождения службы в армии, некоторые имели стаж работы значительно больший, чем был у Лили.
Лагерь стоял на берегу довольно широкой реки с большим количеством зеленых островков с рощицами, на которых ежедневно самостоятельно паслись завезенные из прибрежных колхозов коровы.
Поля с картошкой тоже были довольно близко, колхозный грузовик забирал студентов каждое утро и вез их работать на поле. Лиля никогда не занималась сельскохозяйственными работами, она никогда не была «на картошке» во времена студенчества. Она не умела собирать картошку, не могла этим похвастаться перед студентами. Они над ней посмеивались.
На утренний призыв идти на линейку и построение взрослые ребята отвечали:
-Вам надо, вот вы и идите, вы же комиссар, а мы себя неважно чувствуем. Головка у нас болит.
В итоге на утренней линейке стояли семнадцатилетние подростки, замерзшие, голодные и без всякой студенческой романтики. С ними Лиля и выполняла план. А еще она с первокурсниками плавала на лодке во второй половине дня собирать грибы на островках. Там их было видимо-невидимо. Повара замучились чистить грибы и жарить картошку, жаловались, что подсолнечного масла на жарку не напасешься, а студенты совсем не хотели возиться с чисткой грибов в холодной воде.
Когда Лиля была студенткой, у нее в группе была подруга, дочь врача гинеколога. Они вдвоем с подругой все пять лет были обеспечены справками о беременности на ранних сроках. Остальные девчонки завидовали и интересовались, когда же они, наконец, родят? Но избалованные комфортом, девочки-москвички были счастливы. Да, это было, конечно, не очень по-комсомольски, но поездка на две недели на картошку была для них ужасным испытанием.
На «картошке» Лиля, будучи в молодом возрасте своего рода революционеркой, случайно вскрыла акты ужасающего воровства заведующего продовольственного склада лагеря. Она обратила внимание на то, чем кормили студентов, и ужаснулась. Заведующий склада и еще пару «комиссаров», традиционно курирующих процесс собирания картошки, ежегодно воровали продукты у студентов. Студенты это знали, так как сами разгружали продукты, но не связывались с руководством. Они просто саботировали процесс сбора картошки, пили водку, играли в карты. С ними тоже никто не связывался. А группа студентов-новобранцев копалась в мокрой холодной земле, собирая урожай.
Эпопея закончилась мирно. Лиля вошла в историю. Все спрятанные и заготовленные на зиму ворами продукты были распакованы, розданы, сварены и скормлены совершенно обалдевшим студентам. На всякий случай, по окончанию работ каждому студенту был выдан пакет с сухим пайком и с консервами, которые не успели и не смогли съесть уже к тому моменту абсолютно сытые студенты. Заведующий складом не разобрался, кто мог стоять за новым комиссаром. Если бы знал, что никто не стоит, выгнал бы Лилю сразу. Традиции в институте не менялись. После этого случая поездки Лили на картошку тоже закончились, она лишила иллюзий закоренелых жуликов.Такой комиссар заведующему склада и «передовым» молодым ученым не нужен был. В Приемную Комиссию тоже больше не звали, зачем отвечать на лишние вопросы наивных молодых преподавателей. У Иды складывалось впечатление, что в институте творится что-то невообразимое. Раньше никогда ничего подобного не происходило в советских ВУЗах.
11.
Лиле нравилось кураторство, она чувствовала себя ответственной за своих подопечных. Однако ей досталась группа производственников, строителей, молодых людей старше ее лет на пять. Они приходили на занятия уставшими после работы в восемь часов вечера, может быть, и пытались вникнуть в экономику, но большинство студентов на ее семинарах и лекциях дремали. Лиля старалась их заинтересовать всякими интересными фактами, событиями, но экономика, которая должна быть «экономной», их не интересовала. Они вставали в семь утра, работали восемь часов на своих производствах, их интересовала механика, технология, строительство, транспорт, они хотели быть инженерами, но никак не экономистами.
Все они, как один, знали изнутри свои производства, экономические правила везде работали плохо. К сессии кто-то из ребят достал курсовой проект у друзей из параллельной группы, размножили его, поменяли названия объектов и все, как один, сдали в срок преподавателю. Название было у всех одинаковое «Курсовой проЭкт». Лиле, конечно, досталось как куратору и преподавателю. После проработки, нажима на сознательность, «проЭкты» были переписаны и стали проектами. На экзаменах провести Лилю было невозможно. Она сама столько раз выдумывала «сказки» для преподавателей, выкручивалась, поэтому приемчики студентов на нее не действовали. Нового они ничего не могли сочинить. Жаль было только студенток-матерей грудных детей. Остальные «влюбленные» или «одинокие» студенты были до боли знакомы. Она никогда не ставила никому двоек, ей не хотелось приходить и еще раз принимать экзамены. Она любила спрашивать не по билетам, а узнавать, понял ли студент самое главное из ее курса. Если да, то знание билета было не столь важным, но, если студент не понимал ничего из курса, ей в душе становилось обидно за себя. Сама не смогла ничему научить! Значит, она слабый преподаватель и все! Она просила студента задержаться и спрашивала его, в чем его проблема, почему он не желает учиться. Ответы в тот период были почти всегда одинаковые.
— Я строитель или технолог, геолог, механик. Мои мозги сосредоточены на моей специальности, ваша «экономная экономика» привела всех нас к коллапсу, к кризису, к дефициту всего и вся. Не идет она мне в голову. Все я понимаю, хотите расскажу вам, в каком наша страна состоянии?
Тогда Лиля задавала последний вопрос:
— Но вы же хотите перемен?
— Конечно хочу, вот и учусь, но главное для меня – это моя специальность.
Это уже была твердая тройка. Выпускать и плодить посредственность совсем не хотелось.
Ида интересовалась ее успехами на ниве преподавания. Лиля отвечала ей все чаще, что преподавать ей «ложь и методы ее оптимизации» становится совершенно невыносимо.
12.
А командировки продолжались, научная работа в большей степени превращалась в формально организационную.
Перестройка шла полным ходом. На майские праздники Лиля, совершенно выдохнувшись, мечтала отдохнуть дома с сыном. Но не получилось, ее направили в Новокуйбышевск на завод собирать данные о катализаторах.
Она никогда не была в Самаре, бывшем Куйбышеве, не видела разливов Волги по весне. Но она была когда-то давно во время студенческой практики на заводе в Новокуйбышевске.
По чистой случайности свой первый визит Михаил Горбачев в должности нового лидера страны осуществил именно в Поволжье перед майскими праздниками, так как там была самая ужасная обстановка, настоящий голод. Лиля прибыла на свой объект одновременно с приездом Горбачева в Самару. Мест в Новокуйбышевске, в единственной гостинице города-спутника не было, все было занято по чистому совпадению болгарской делегацией, единственное кафе там же тоже было закрыто на «спецобслуживание». Пришлось поселиться в общежитии рабочих цементного завода. Окна в комнате, где жили еще две девушки, на втором этаже не закрывались, на деревьях висели ребята с цементного завода, ругались матом и звали всех подряд девушек с ними на прогулки. В номере было грязно, застиранное белье серого цвета, вонючие полотенца, электрический чайник, видавший виды, с копотью с палец внутри, бесконечно бегающая и прыгающая со стола на стул и на пол голодная мышь, которую Лиля страшно боялась и пыталась выгнать каждый вечер. Удобства, если их можно было так назвать, находились в дальнем углу коридора. Лиля, слава богу, успела купить майские выпуски газет в киоске, аж целых три экземпляра, мечтать о туалетной бумаге не приходилось, да ее и в Москве-то тогда не было.
Последние апрельские деньки выдались жаркими, Лиля посещала заводоуправление, собирала данные, ела в заводской столовой. Вечером в городке она нашла единственный магазин, где купила последнюю банку с кабачковой икрой, конфетки-подушечки с каким-то вареньем внутри, приторные и старые. Хлеба не было, все закрыто, на проходной в общежитии ей открыли консервным ножом банку с кабачковой икрой, но есть икру оказалось нечем, да и сама икра сильно попахивала солодом, которым была смазана металлическая крышка банки. Пришлось ее оставить на столе.
Всю ночь при включенном свете мышь вылизывала икру из банки, посматривая на Лилю, пока не наелась и не убежала в противоположный угол комнаты.
Лиля довольно быстро собрала материалы для лабораторной темы, но поменять билеты в Москву на первое или второе мая не смогла. Оставалось три дня, Лиля поехала в набитом людьми автобусе в Самару, чтобы купить что-нибудь поесть.
Перед визитом Горбачева в магазинах Самары в канун праздников не продавали водку три дня, они все были закрыты. Власти боялись, чтобы не было пьяных на встрече с лидером. Как только он улетел, в магазинах началась давка в первую очередь из-за водки, несколько человек затоптали насмерть. Милиция разгуливала по городу, собирая пьяных граждан. В единичные кафе и булочные стояли очереди. Проголодавшаяся Лиля прорвалась через час в кафе, где ей достались прохладные макаронные изделия под названием «рожки» с тефтелями, сделанными из непонятно какого мяса. Был и салат из квашенной капусты, ну и, разумеется, компот из сухофруктов с местным кексом. Лиля была счастлива. Она хотела прикупить булочек на следующие два дня, но, когда вышла из кафе, поняла, что опаздывает на последний автобус в Новокуйбышевск. На следующий день Лиля решила посетить городской рынок. Весной на рынке, кроме мелкой картошки, лука, волжской полуживой рыбы, только что выловленной местными рыбаками, и старой капусты ничего не было. У какой-то бабушки ей все-таки удалось купить трехлитровую банку с компотом из облепихи, правда дотащить ее до общежития не получилось. Банка случайно выскользнула из рук и разбилась, испачкав юбку и туфли в неприличный желтый цвет. Идти куда-то уже было не в чем. Она просидела с книгой во дворах рядом с общежитием, где все юное население «оттягивалось» в праздник, пьяные оргии под песни Высоцкого не прекращались сорок восемь часов. Она успокаивала себя тем, что худеть ей просто необходимо, и, вообще, в войну было еще хуже.
Так прошли теплые майские праздники, на следующий день она по дороге на автобусную станцию, увидела, что, о чудо, открылась кулинария при кафе в городской гостинице. Она побежала и купила в дорогу в поезд единственный съедобный товар, который там в тот час продавался – бисквитный торт, весом один килограмм, жирный, только что привезенный с фабрики, с розовыми, салатовыми и голубыми цветами из крема. Торт был упакован как положено в картонную коробку и надежно перевязан бумажной бечевкой.
Счастливая молодая женщина села в автобус, водрузив на колени торт и поставив рядом с собой дорожную сумку. В автобус, который отправлялся на железнодорожный вокзал, набилось огромное количество людей. Лиля предвкушала удовольствие от чая в поезде с тортом. Ей, проголодавшейся за эти три дня, казалось, что она съест торт целиком.
На конечной остановке она не поняла, куда это все люди без исключения ломанулись. Лиля всех пропустила и выходила последней. А на встречу ей с таким же напором и скоростью, с которой выходили люди, вваливались в автобус граждане, только что сошедшие с поезда с вещами и тюками.
Лиле все-таки удалось выйти, не потеряв своей сумки с вещами и документами, но, вот от торта осталось жалкое зрелище. Высота коробки уменьшилась на десять сантиметров, из-под крышки выползали жирные струи крема розовых, голубых и салатовых цветов. Вся перепачканная, она зашла в купе. Трое взрослых армян вежливо поздоровались и пригласили к импровизированному перекусу. Стол в купе был уже, что называется, накрыт еще до отхода поезда. Лиля увидела три стакана с красноватой жидкостью, голубую курицу с несколькими торчащими перьями, резко пахнущие соленые огурцы, явно свежую буханку черного хлеба и любовно нарезанный на салфетку печеный баклажан.
— Вот, это я понимаю, восточные люди, приветствую вас!
Она обрадовалась, достала из-за спины то, что когда-то было тортом и, улыбаясь, сказала, что сейчас открывать не будем, сюрприз этот будет к чаю.
Поезд тронулся, билеты проводник проверила и принесла четыре стакана чаю. Лиля вымыла в туалете жирные разноцветные руки вонючим казенным мылом. Пассажиры купе прикрыли дверь, один из них начал любовно делить курицу волосатыми руками. Какой-то лишний запах навязчиво присутствовал в купе. Лиля посмотрела вниз:
— Ну да, это же мужчины сняли обувь и благостно шевелили пальцами ног в несвежих носках. Как я буду здесь спать?
Лиля, однако, была сосредоточена на баклажане, лежащем рядом с солеными огурцами и исчезающими на ее глазах. Баклажан, в отличие от курицы почему-то не пользовался у мужчин успехом.
— Где вы проживаете, уважаемая? Угощайтесь, пожалуйста, Роберт, налей красавице портвейна! Роберт потянулся за стоящей за спиной бутылкой дешевого молдавского портвейна «Гратиешты».
-Нет, что вы, я не пью. Я, вообще-то, из Москвы. Была здесь в командировке по работе. Если можно, я съем кусочек курочки, огурчик и вот это.
Лиля показала на баклажан.
-Пожалуйста. Все нарезано. Как же такую красавицу муж отпускает одну в командировку?
Лиля уже не могла отвечать, она, голодная, набила рот баклажаном и огурцом. Но… Что-то странное было во рту с совершенно мерзким вкусом. Оно не жевалось и не глоталось. Лиля с набитым едой ртом, выскочила из купе и быстро выплюнула все угощения в бачок, слава богу, никем не занятого туалета.
— Что это у вас лежит на салфетке? Баклажан?
Все трое мужчин с характерными для армян английскими именами, Роберт, Альберт и Гамлет хором ответили:
— Ну что ты, милая, какой бадрижан весной, это почки свиные мы в буфете на вокзале купили, ну не очень видимо вкусные. Чуть-чуть зеленые, может не сегодняшние. Ешьте курицу, вот, пожалуйста…
Когда Лиля открыла «англичанам» торт, все трое предпочли даже на него смотреть. Смесь остатков весенних цветов плохо смотрелась на рваных и исковерканных бисквитных коржах.
Это были обычные приключения Лили в командировках.
Она предпочитала сама больше учиться, то на курсах ораторского мастерства, то на занятиях по педагогическому мастерству, то на лекциях любимых преподавателей, работала в научно-техническом обществе института, учила на городских курсах английский и французский языки.
Но читать из года в год одно и то же студентам даже за большие деньги было очень скучно. Она пыталась вносить в курс то, что считала новым и прогрессивным, студенты ее любили, ценили это, но проверяющие комиссии били тревогу и эти ее новаторства не поддерживали. Нет, эта работа была тоже не для нее. Лиля не совмещалась с нравами института. Ведущие специалисты покидали кафедры, уходили в частные бизнесы, начиналась гиперинфляция, «большая зарплата» превращалась в «копейки».
Время было очень тревожное. Везде, тогда еще, в СССР творился настоящий экономический и политический хаос. Гиперинфляция, дефицит всего и вся, митинги, волнения, рокировка власть предержащих товарищей, зарождение новых политических лидеров, Кашпировские и Чумаки, Джуны, набирающие мощь финансовые пирамиды, разграбление государства, заказные убийства и прочее, прочее…

Ида беспрестанно курила и нервничала…Она, слушая новостные и информационные программы по телевизору, приходила в ужас:
-Как можно было угробить лучшие идеи? Как мы докатились до такого нижайшего уровня экономики? Произошла явная деформация нашего общества, давно…И мы все участники этой деформации.
Лиля мечтала о втором ребенке, родила второго сына и ушла в декретный отпуск. И больше она в институт не вернулась, о чем никогда не пожалела.

13.
В связи с предстоящим появлением в семье маленького ребенка Лиля начала просить свою маму уйти с работы, так как очень нуждалась в ее помощи. А у Иды в это время были свои планы. Ее шеф, который много лет, несмотря на все ее регалии, не давал ей стать руководителем экономического отдела в любимом академическом институте, ушел с работы на пенсию. Сначала ушел курировавший и прикрывавший его директор, сразу же пост покинул и шеф. Не могло быть никаких сомнений, что Ида, наконец, сможет возглавить выпестованный ею коллектив. Но не тут-то было. Пришел новый директор, известный и заслуженный академик, пожелавший окружить себя молодыми учеными. Это было прекрасным решением, если не считать того, что молодые ученые не могли составить конкуренцию такому опытному специалисту, каким была Ида. И началась внутренняя возня. Ее любимая красавица ученица пришла на прием к академику и заявила о своих претензиях на руководство отделом. Представить, что ее аспирантка способна на такую подлость, Ида не могла. Она сразу же написала заявление о своем уходе. Академик, руководитель института, мгновенно осознав свою, в данном случае, недальновидность, предложил Иде стать его личным консультантом и главным помощником, предоставив при этом ей все возможные льготы, рабочее место в отдельном кабинете и свободный график посещения.
Ида пришла домой, сообщила об этом Лиле. Дочь все сразу поняла, пережить такую обиду от своей ученицы, аспирантки, с которой они проработали больше пятнадцати лет вместе в одной комнате, было невозможно.
Новые условия работы и должность – все это было прекрасно, но как встречаться со своей ученицей в коридорах института? Представить себе это для Иды было невозможно.
Лиля успокаивала маму, говоря ей о том, что они классно смогут гулять с детьми в Нескучном саду, что уходить с работы надо вовремя, что как важно успеть пожить для себя, почитать любимые книги, сходить на концерты классической музыки, в театры, в музеи или просто полежать дома в волю. Она предложила маме поехать в санаторий или в какой-нибудь Дом отдыха, чтобы набраться сил. Она всячески пыталась поддержать маму.
Уже на следующий день академик загрузил ее подготовкой своего большого доклада на международной конференции. Он был просто сражен, когда Ида представила ему через пару дней всеобъемлющий прекрасно написанный доклад, в который академик не внес ни одного замечания. Он поблагодарил ее за помощь и сказал, что очень счастлив и горд, что она осталась с ним работать.
Ида была довольна похвалой. Академик даже и не мог представить, какие колоссальные работы везла на себе эта женщина в отрасли всю жизнь. Он еще только знакомился с ней. В институте немедленно отреагировали на вызов аспирантки Иды. Все сотрудники, как один, устроили ей полную обструкцию. Ида проработала в институте более двадцати пяти лет, со всеми была дружна, заслужила огромный авторитет и всеобщее уважение, начиная от простых лаборантов до знаменитых академиков. Она была воистину гордостью института.
Академик добавил:
— Кстати, ваш бывший отдел, Ида Михайловна, я решил расформировать, он без вас никому не нужен, женщины пойдут работать, кто-то в другие отделы, кто-то в библиотеку, а кто-то решил самостоятельно вообще уволиться.
Ида поняла на кого он намекнул, она молча кивнула ему головой. Ей было очень жаль, что так быстро «сгорел» ее отдел, где прошла большая часть ее научной жизни. Но потом сама призналась Лиле, что, кроме нее и еще двух самых способных ребят и аспирантов, в лаборатории никто давно самозабвенно не работал. Бывший шеф сумел развратить своим бездельем остальных, сделав их послушными подхалимами и доносчиками.
На следующий день у мамы Лили случился первый микроинсульт. А вскоре и второй.

14.
1988 год

Лиля родила второго сына, Стасика, забот дома прибавилось. Теперь она переживала, что не успевает заниматься со старшим сыном, Костей, не может уделить должного внимания ни слабой матери, ни старику-отцу.
Тем летом на семейном совете девятилетнего старшего сына Костю решили отправить в пионерский лагерь. Лиля пришивала бирки с фамилией на одежду сына, утром он должен был уезжать. Костя прощался с друзьями и никак не возвращался домой со двора, не хотел с ними расставаться.
Вдруг, соседский мальчик прибежал и сказал Лиле, что Костик случайно провалился в люк, и что надо срочно его спасать. Лиля с Женей бросились спасать ребенка во двор. Строительный люк оказался открытым в совершенно закрытом московском дворе, где всегда спокойно резвились дети.
Израненного мальчика достали из люка и на руках отнесли в больницу. Врачи три дня боролись за его жизнь, и слава богу спасли. От Иды тяжесть травм скрыли, но на следующий день она все равно из-за переживаний за здоровье внука, попала в больницу с гипертоническим кризом. Жизнь Лили превратилась в ад. Больной сын, больные родители, младший сын в возрасте один месяц. Грудное молоко пропало сразу, пришлось каждый день Жене бегать на молочную кухню за молочком для сына. А Лиля с врачами боролась за жизнь старшего сына. Она даже не представляла, что это только первый этап этой борьбы.
Однажды хирург, который оперировал сына, подошел к ней, пригласил к себе в кабинет и спросил, где и кем она работает. Узнав, что она – преподаватель в институте, а сейчас находится в декретном отпуске, он порекомендовал ей уйти в бизнес, который тогда только-только зарождался. И это, говорил он, связано с тем, что очень скоро, в самом ближайшем будущем, услуги врачей — нейрохирургов, кардиологов, психиатров и онкологов могут стать платными. А на зарплату преподавателя выжить и лечить сына ей будет очень трудно. Вот, например, вы могли бы поехать в США на консультацию с результатами операции вашего сына к нашему знакомому нейрохирургу в Нью-Йорк, в Колумбийский университет?
— Какой Нью-Йорк? Какой бизнес? Кто ее пустит в США?
— Ну вы не торопитесь, подумайте, может быть, у вас все-таки получится.
Лиля пришла навестить Иду в больницу. Мама лежала в кровати, она сразу же спросила дочь о состоянии внука. Дома с младшим сыном сидела бабушка Жени. Лиля рассказала Иде о совете врача.
— Дай мне ручку и бумагу, я напишу письмо своему двоюродному брату в Вашингтон, в США, может быть, он пришлет тебе приглашение, и ты сможешь попасть в Америку. Узнай через родных их адрес.
Лиля узнала адрес в США, а Ида написала письмо своему двоюродному брату с просьбой о помощи. Письмо улетело в США.
Через неделю после трагедии с сыном, под давлением общественности, к Лиле пришел следователь из милиции, чтобы завести уголовное дело по факту халатности строителей, оставивших открытым строительный люк. Он очень долго говорил, что это прямой гражданский долг Лили заявить на этого безмозглого безответственного прораба, что она не имеет никакого права оставить такое злодейство без наказания. Лиля написала заявление.
Прорабу грозил тюремный срок, не меньше пяти лет. Ей было, конечно, абсолютно ясно, что это не вернет здоровье сыну с переломом основания черепа и двумя лобным и затылочным переломами. Но была надежда, что люк запаяют, и хотя бы другим детям не будет грозить такая опасность.
Уже через день, вечером во дворе ее подкараулил прораб той стройки:
— Значит так, слушай меня, сука, очень внимательно. У меня тоже двое детей. Если ты завтра не заберешь свое заявление из милиции, то знай… Если меня посадят, то я вернусь и прирежу тебя и твоих детей. Говорю тебе это на полном серьезе, убью и все. Даже раньше прибью. Денег на это мне хватит. Проваливай пока к себе!
Лиля поняла, что с таким бандитом лучше не связываться, тем более жить дальше под постоянным страхом. Да и на судебные процессы ей ходить некогда. Надо забрать немедленно заявление. Нет, это было безусловно неправильно, но что делать… Она же главный обвинитель.
А на утро к ней повторно явился следователь:
-Мне очень неудобно перед вами, но я вас по-хорошему прошу забрать ваше заявление. Мы имеем дело с настоящим бандитом, он уже всунул огромную взятку нашему руководству, меня попросили закрыть это дело. Я не хочу потерять свою работу. Зачем всем нам проблемы? Что это в итоге изменит? Ничего…
Кроме того, он вчера угрожал моей жене. Он –ужасная сволочь…
Лиля забрала заявление, бороться с существующим режимом ей было некогда, да и бесполезно.

15.
1988 год
Открытие границ — самая значительная реформа Перестройки Михаила Горбачева, только одним этим он навсегда войдет в историю России.
Все, практически все население страны никогда не покидало границ своей родины. Немногие счастливчики краем глаза смогли увидеть страны социалистического лагеря. Только редкие номенклатурные граждане бывали в «загнивающем» мире капитализма. Большинство населения смотрели «Клуб кинопутешественников» по телевизору глазами ведущего, и новости из-за рубежа только те, которые укладывались в пропагандистскую политику руководства правящей компартии. Лилю завернули на пять лет еще в аспирантуре, когда она размечталась съездить в Венгрию к однокурснице.
Ее второй муж, Женя, переводчик, италинист, тоже был не выездным. И вдруг…
Мужу на работе предстояла первая командировка в Италию, в Милан и Турин с группой российских специалистов перед самим Рождеством. Но самое неожиданное предложение поступило от партнера фирмы и инициатора переговоров.
Жене надо было обязательно взять с собой жену Лилю для сопровождения еще одной женщины, специалиста из Тольятти.
Лиля переговорила с мамой и с папой, которых уже нельзя было оставлять одних без присмотра. Они были так счастливы, что их дочь увидит Италию, что оба пообещали быть живыми и здоровыми. Родители Жени и бывший муж Лили тоже обещали помочь с детьми.
И Лиля с мужем полетели в Милан, потом в машине их довезли до отеля в Турине.
Вечером того же дня вся делегация была приглашена в ресторан. Усталость от перелета и переезда куда-то испарилась, ребята попали на пир. От изобилия, никогда не видимой в их жизни еды, все советские граждане, присутствовавшие за ужином, растерялись. Десяток блестящих столовых приборов, горка из нескольких белоснежных тарелок, хрустального стекла бокалы и стаканы, вазоны с незнакомыми фруктами – всего только этого было бы вполне достаточно, чтобы аппетит разыгрался мгновенно.
А потом… салаты, закуски, свежая рыба и мясо с овощами, десерты, какое-то необыкновенное вино. Лилю познакомили с Анжелой из Тольятти. Худая приземистая шатенка лет двадцати пяти, с химической завивкой, маленькими глубоко посаженными серыми глазами и натянутой искусственной улыбкой, скрывающей неровные желтоватые зубы, произвела на Лилю неприятное впечатление, но это было совсем-совсем неважно. Анжела сидела отдельно от всех прибывших из России специалистов, ближе к итальянцам. Важно было то, что она молодой специалист и что ей надо помочь.
Симпатичный итальянец Джузеппе лет пятидесяти, подошел к Лиле и попросил ее вечером ознакомиться с программой пребывания Анжи, как он называл девушку- специалиста, и Лили.
Поздно вечером в отеле Лиля открыла конверт с программой. Они с Женей прочитали ее, обомлевший муж произнес только три слова:
-Ты должна справиться!
В программе далее были: Рим и Ватикан (четыре дня), Флоренция, Сиенна, Пиза (три дня), Милан (один день), Турин (один день).
Конечно, он был рад за жену, но и немного ей завидовал. Лиля его спросила:
— А что эта молодая женщина такая способная и такой отличный специалист?
— Да, видимо, специалист она прекрасный, но только у нее очень узкий профиль. И иностранных языков она не знает, ее надо сопровождать и показывать страну. Не бери это в голову, не проповедуй, если ей все равно, и тебе должно быть все равно, наберись терпения и наслаждайся этим уникальным шансом.
В первый же день в субботув Турине Лиля увидела из окна отеля воскресный рынок на площади. Даже из окна было видно, что там на прилавках всего видимо и невидимо. Терпеть не было никаких сил. Она спустилась вниз, пошла на рынок, увидела на первом же прилавке черные лакированные сапоги, таких в Москве не было и в помине. Она показала женщине за прилавком на них и спросила на английском языке, какого они размера и сколько стоят.
Женщина, как ни странно, ее поняла, показала размер, написала на бумажке стоимость и предложила Лиле их померить. Обычная практика, но Лиля и не собиралась мерить, размер на обуви написан был ее, если что не так, можно будет разносить. Какие-то гипнотические сапоги, она не могла их выпустить из рук. Сказывался синдром дефицита в Москве, а вдруг она таких красивых сапог больше никогда не увидит? Все, дело сделано, Лиля отдала те небольшие деньги, которые у нее были, взяла сапоги, не померив, чем явно поразила женщину за прилавком. Потом она увидела какие-то экзотические плоды под названием «авокадо», купила два, чтобы вечером попробовать их вместе с мужем.
Подъехала машина и забрала всю делегацию из России на переговоры и обед.
Вечером Лиля померила сапоги, они были ей совсем малы, она забыла, что европейские размеры отличаются от российских. Сознаться мужу в такой глупости было стыдно. Поменять сапоги или сдать их было невозможно, так как рынки работали только по выходным. А они собирались покинуть Турин утром следующего дня. Пришлось изображать полное счастье в «сапогах испанской инквизиции». С авокадо тоже не сложилось, так как россияне еще не были знакомы с этим овощем, не знали, как и с чем его едят, они решили, что эти фрукты просто испорченные, перезревшие… Бывает…
Джузеппе утром отдал железнодорожные билеты, ваучеры на гостиницы, карманные деньги Лиле. Он просил не оставлять ценного специалиста в одиночестве, делить с Анжи кров и стол, по мере сил посмотреть с ней основные достопримечательности Италии. Лиля попрощалась с мужем и вместе с Анжелой отправилась в путь. В Риме она должна была остановиться у подруги, итальянки, а Анжела в отеле. Анжела, как только рассталась со своим протеже Джузеппе, попросила Лилю ее не беспокоить, так как она очень устала, никуда ходить и не собиралась, что у нее свои планы на Рим, разумеется, по секрету от Джузеппе.
В воскресенье в первый день в Риме надо было обязательно посетить музеи Ватикана, в эти дни посещение музеев было бесплатным. Лиля приехала в Ватикан, увидела самую знаменитую площадь Собора Святого Петра с фонтанами, обелиском Калигулы и обомлела.
-Какая красота! Какой величественный собор! Скоро я увижу лестницу Браманте, «Аполлона Бельведерского», произведения Рафаэля, Караваджо, «Сикстинскую капеллу» Микеланджело!
Погода была прекрасная, в Риме стояла теплая осень. Лиля пристроилась в конец длинной очереди в музеи Ватикана. Большинство присутствовавших были одеты в черные кожаные куртки. И женщины, и мужчины, и дети. Через несколько минут ко входу на территорию собора подъехал фургон. Водитель открыл одну сторону фургона, и он превратился в киоск по продаже свежеиспеченной пиццы и кофе. Запах разнесся на несколько метров. Послышались разговоры в странной очереди. Впереди стояла семья — папа, мама и их сын лет восьми.
— Папа! Если ты мне сейчас не купишь кусочек пиццы, я умру от голода, а вы пойдете по музеям без своего сына. Умоляю тебя!
— Арик, молчи, терпи родной, тебя сейчас кто-нибудь из наших услышит. Я сгорю от стыда. Я должен получить деньги за мытье машины сегодня к вечеру. Маме соседи по квартире тоже сегодня должны отдать деньги за палехскую шкатулку. Наберись сил, ты же мужчина!
-Мама! Если я сейчас не съем кусочек пиццы, я упаду в обморок от голода. Прошу тебя, купи мне, пожалуйста. Бабушка и дедушка вас бы наказали.
-Лен! Ну что мне с ним делать? Он не умеет терпеть никаких трудностей. Избалован в Виннице твоими родителями, ни в чем не было ему отказа. Смотри, что вытворяет.
— Арик! Перестань немедленно! Папа и я, мы тоже хотим съесть пиццу, мы тоже умираем от голода, что теперь, скандал устраивать? Позор какой! Все обращают на тебя внимание.
Лиля догадалась, что в этой очереди в основном были евреи из России, которые транзитом застряли в Риме. На последние деньги перед отъездом «навсегда» и до конца неизвестно «куда» они еще на родине доставали дефицитные турецкие черные кожаные куртки, чтобы выглядеть европейцами. На самом деле эти куртки давно в Европе вышли из моды, никому были не нужны, но в России об этом тогда никто еще не знал. Для бедных пилигримов попасть в музеи возможно было только в воскресенье и бесплатно. Лиля слышала, что для того, чтобы выжить в транзитных зонах в Риме и в Вене по дороге в страны своей мечты, США и Израиль, евреи, в многомесячном ожидании решения своей судьбы, занимались любым трудом — мыли машины, убирали улицы, выгуливали собак и продавали на рынке все, что они привезли из России: водку, икру, матрешки, палехские шкатулки и изделия из Гжели.
-Папочка и мамочка, родные! Я сейчас умру, купите мне кусочек пиццы! Ну, один всего лишь кусочек! Пожалуйста! Вы потом себе этого не простите!
— Вот, ты даешь! Арик! А ты понимаешь, что у нас нет никаких денег, нет и все!
Лиля подошла к киоску, купила мальчику кусочек пиццы. Потом вернулась и купила еще три кусочка. Она протянула три кусочка пиццы папе, маме и Арику. Удивлению их не было предела!
— Грацие, синьора! Милле грацие!
-Можно по-русски, ешьте на здоровье, у меня тоже два сына, старший почти такого же возраста. Я все прекрасно понимаю. Вам надо переждать эти трудные времена. Все будет хорошо.
У отца, именно у отца на глазах навернулись слезы. Он взял Лилю за руку и сказал:
— Я не могу сейчас вас ничем отблагодарить, но кто знает, может быть когда-нибудь наши пути пересекутся, тогда я постараюсь и вам помочь! Благодарю вас как отец голодного сына. Дай вам бог! Вы куда планируете лететь в США или в Израиль?
— Я через десять дней вернусь в Москву, я в командировке, сопровождаю мужа и делегацию.
Мужчина изменился в лице.
— А…тогда понятно, вы здесь по линии КГБ… Но это неважно, вы просто добрый человек! Спасибо вам большое!
— Какое КГБ? О чем вы? Мы первый раз с мужем за границей, случайно, счастливы необыкновенно. Кто знает, может быть, это наш первый и последний визит.
Семья съела пиццу, еще раз поблагодарили и пропустили Лилю вперед в очереди. Лиля была в недоумении:
-Какой кошмар приходится терпеть бедным моим соотечественникам, интеллигентным людям, интересующимся музеями Ватикана! Дай бог, чтобы их цель оправдала средства! И все-таки они счастливые люди! Они будут жить в свободном мире.
Она прекрасно провела время в Риме с подругой, гостеприимной римлянкой, умудрилась с большим трудом и болью разносить новые сапоги, печатая шаги по древней брусчатке. Сапоги стали мягкими, но трещали по всем швам. Лиля приходила домой к подруге поздно вечером, мертвецки усталая, выполняя недельный автобусный тур по Риму пешком за три дня. Подруга ее кормила, выслушивая восторги о вечном городе. А Лиля не могла успокоиться. Не верила, что это происходит с ней, что за счастье выпало ей. Ей снились ночью те достопримечательности, которые она уже отметила в путеводителе галочками. А когда же она увидит остальные? Кто же мог знать, вернется она когда-нибудь в Италию еще раз или нет.
Лиля договорилась встретить Анжелу у входа на перроне вокзала. Дальше их путь лежал во Флоренцию. Она очень волновалась, что ценный специалист опаздывала, но, наконец, девушка с чемоданом и огромной клетчатой сумкой появилась на горизонте.
-Ура, едем!
Девушки уселись в купе, Лиля сразу же спросила у Анжелы?
— Как вы провели время в Риме, как вам Колизей?
-Слушай, давай сразу на «ты». У меня были свои большие планы на Рим. Хрен его знает, когда я еще раз попаду в Италию или вообще попаду ли куда-нибудь? Я купила себе в аэропорту какой-то путеводитель по Италии. Не читала пока, потом дома прочту. Но ты мне потом расскажешь про него для отчета Джузеппе. Колизей – это что, их древний итальянский цирк?
И вообще, Лиль! Будь ты попроще. В общем так — Джузеппе на меня запал, мы с ним спим, типа любовь у нас. Денег я у него не беру, он, с понтом, взял меня в командировку как спеца, чтобы его жена не парилась, прикрывается мной. Дал здесь мне лиры. А, мне как-то по фигу, я в Италию и не мечтала попасть из своего Тольятти. Выспалась, пошла погулять, что-то там в центре увидела, все равно ничего не запомнила, че-то все обшарпанное, но красиво, не спорю, колону какую-то видела и мужика, по-летнему одетого, на коне. Потом прошлась по ихним маленьким магазинам, накупила всем подарки. Пеппе научил меня, всем говорить слово «сконто», тогда будут рождественские скидки. А ты че купила?
Лиля поняла с кем имеет дело, обсуждать что-то бесполезно, начала готовиться ко сну. Ответить, конечно, надо было:
— Я бегала по городу, смотрела на достопримечательности, дворцы и фонтаны, жила у подруги. Купила себе сапоги, уже рвутся из-за того, что были мне маловаты, а я попыталась их разносить. Купила маленького плюшевого мишку старшему сыну. Пока это все.
— Ни хрена себе, успела купить сапоги! Покажи мне. А я все выбирала, выбирала, но надо мерить эту тьму сапог, а мне лень было, в Милане намериться успею. Во Флоренции надо брать трикотаж и кожу. Анжела увидела сапоги Лили.
-О! Классные сапоги! Но хлипкие…Ладно, спи!
Флоренция встретила девушек пасмурной дождливой погодой. Анжела и Лиля добрались до маленькой гостиницы в центре города, оставили свои вещи и пошли пить кофе в кафе. Анжела была в прекрасном расположении духа. Она миролюбиво обратилась к Лиле:
— Ладно уж, не тушуйся! Я тебя угощаю, закажи себе крендель. Нам надо с тобой купить трикотаж и сумки кожаные, это мне Джузеппе сказал, здесь только на это и надо смотреть.
— Я готова во всем помочь тебе, Анжела. Только давай пойдем вместе в картинную галерею «Уффици». Ты не пожалеешь.
— Ладно, но сначала пойдем покупать трикотаж и сумки.
Да, кстати, скажу тебе, что куда-то еще переться на автобусе я не собираюсь. Прошу тебя, держи сама отчет перед Джузеппе. Ты одна смотаешься в Пизу? И еще там куда-то? А я тебя здесь буду ждать в кроватке. Мне тащиться в лом. Я телек ихний посмотрю.
Пришлось Лиле идти по магазинам. Сказать, что это было не интересно, было бы неправдой, но наблюдать, как кто-то чужой часами выбирает себе сумку и свитера, это уже обидная трата времени. Однако, это было основополагающим условием пребывания Лили в Италии. У нее самой денег было крайне мало. Надо было купить что-то родителям своим и мужа, сыновьям. Что купить маме? На работу она не ходит, сидит дома. Купить ей теплую красивую кофту? Или удобные тапочки, халат и ночную красивую рубашку? Косметика и украшения ей не нужны. Может быть, что-нибудь вкусненькое?
Полдня девушки болтались по магазинам, купили, наконец, сумку, шапки и несколько свитеров и кардиган Анжеле. К сумке купили ремень и перчатки, к свитерам юбку, к кардигану брюки. Везде произносилось как заклинание слово «сконто». Работало! Лиля, все-таки, не смогла удержаться и купила себе мягкий кашемировый свитер. Пошли относить все покупки в гостиницу. В соседнем номере гостиницы расположился парень из какой-то африканской страны, он был обвешан фотоаппаратами, фотокамерой и торопясь, чуть не сбил Анжелу с ног.
— Ой, тут и негры живут. Опля!
— Анжела, дорогая, нам надо идти в галерею. А то она закроется.
— Я вообще-то, устала, ну ладно. Это будет, Лиля, твоим самым последним насилием надо мной.
Девушки пошли в музей. Анжела равнодушно ходила по залам, ей не нравилось смотреть на картины и скульптуры. Мировые шедевры ее никак не трогали.
— Лиль! Эти итальянцы совсем двинулись мозгами на религии! Смотри — одни ангелы, святые какие-то, Иисусы, распятые в каждом зале, честно, скучно ужасно.
И тут, произошло чудо. Анжела медленно пошла к картине «Благовещение» самого Леонардо да Винчи.
…Ангел спустился с небес, преклонил колено перед девой Марией. Сейчас он огласит ей благую весть. Юная чистая дева, полная внимания, приготовилась его выслушать…
Анжела с замиранием сердца рассматривала картину. Ну, наконец, ее что-то задело, проняло, тронуло. Вдруг, она открыла свою сумку, вытащила из нее щетку для волос и начала причесываться. Лиля подошла к ней, чтобы сделать замечание, но не успела. Туалет был уже закончен. Анжела лениво зевнула и сказала:
— Слава богу, хоть на одной картине было стекло, а то причесаться и на себя в отражение посмотреть негде. Черти на кого я похожа. Все, я устала, с меня хватит живописи. Я пойду, ладно? Хочешь, пойдем где-нибудь пожрем?
— Если ты не обидишься, то я еще погуляю по городу.
— Вот, нисколько я на тебя не обижусь, ты какая-то совсем скучная баба, не своя. Ты меня просто уже достала своими картинами.
А потом Лиля съездила в Пизу и увидела падающую башню, потом в Сиенну с ее ареной и собором, успела посмотреть шедевры мировой архитектуры- Кампанилу Джотто, Собор Санта–Мария-дель-Фьоре с куполом работы Брунеллески, Площадь Синьории с ее великолепными скульптурами, в том числе копией «Давида» Микеланджело, прошлась по мосту Понте-Веккьо через реку Арно.
Да что только она не видела в столице Тосканы. Это было какое-то удивительное везение, и главное, что без Анжелы, «ведущего специалиста». Еле живая она вернулась в гостиницу, купив по дороге пару булочек. Дверь была закрыта. Лиля постучала. Дверь приоткрыла распаренная веселая Анжела, попросила подождать полчаса внизу в холле. Лиля удивилась, но спорить не стала, попросила портье приготовить ей чай. Она спокойно сидела в холле, пила чай и лакомилась булочками. Через полчаса, почти засыпая, Лиля поднялась и столкнулась с полуголым фотографом из африканской страны, пулей вылетевшим из их номера в свой.
Говорить что-либо было совершенно бесполезным, не возмущаться же, в конце концов, это дело Анжелы, но никак не ее.
— Лиль! А у тебя негр был?
Лиля притворилась спящей.
— А у меня теперь был. Молодой, ловкий, сексуальный, не то, что старый хрен, Джузеппе. Сразу тебе скажу, что мне твое мнение на этот счет вообще не интересно.
В самолет, летящий в Москву, синьор Джузеппе попросил Женю и Лилю занести по две огромные сумки с подарками для синьоры Анжи. Лиля даже не верила, что больше она никогда в жизни не увидит главного специалиста, кудрявую девушку из Тольятти. Это путешествие закончилось, Лиля с мужем вернулись в Москву, полные впечатлений от Италии.

16.
А в Москве дома мама и папа с нетерпением ждали туристов. Им было так интересно узнать, как там живут люди в Италии. Именно в это время по чистому совпадению дома опять было полно гостей. Совершенно неожиданно, проездом в Одессу из Улан-Удэ прилетели двоюродный брат Лили с женой, любимый племянник Иды. А за два дня до этого из Тбилиси прилетели две девушки, двоюродные сестры дальней родственницы первого мужа, летящие транзитом в Прагу.
Встретив такое количество народа дома, Лиля стала переживать за маму, ей и отцу было уже очень тяжело оказывать гостеприимство.
Ида, еле живая, попросила ее, несмотря на усталость после перелета, немедленно бежать в магазин за продуктами, чтобы всех покормить и распределить, кто и где будет спать. Кроме того, пока не вернули домой двух сыновей, надо было всем гостям уделить должное внимание.
Больше всего Лилю раздражали девочки из Тбилиси, свалившиеся без предупреждения, что называется «на голову». Одну из сестер Лиля вообще никогда в жизни не видела. Эти частые визиты детей и соседей случайных курортных знакомых и дальних родственников стали сильно раздражать Лилю и Женю своей внезапностью и бесцеремонностью. Надо же прилететь в Москву к ним домой, даже в их отсутствие… Это уже настоящая наглость!
— Как девочки не понимают, что в доме старики и дети, не понятно!
Лиля раздала всем присутствующим небольшие итальянские сувениры и подарки, детям оставила игрушки и сладости, отцу – новую теплую домашнюю рубашку, маме – красивый домашний халат, теплые тапочки. На более дорогие подарки денег у них с мужем не было. Ида все понимала и попросила Лилю передарить халат и тапочки своей сестре в Одессе, пользуясь такой уникальной оказией.
— Лиличка! Не обижайся, я ценю твое внимание, прекрасно представляю, как ты бегала и выбирала эти вещи, мне все очень нравится, но сейчас мне ничего этого не нужно. Мне вполне хватает того, что у меня есть.
Я тебя очень прошу достать к новогоднему празднику что-нибудь вкусное для всех наших в Одессе. Это сейчас самое главное, они завтра улетают. И девочки эти чужие тоже завтра рано утром улетают, вот и договаривайся со своими верными помощниками, чтобы они деток привезли лучше не завтра, а послезавтра, когда в доме воцарится покой. Кстати, девочки из Тбилиси привезли какие-то сладости и вино. Я и отец, мы не можем их есть, они не для наших «молодых» зубов.
Лиля еле терпела, ей так хотелось подробно рассказать маме о своей поездке. Ее просто распирало от впечатлений. Но в тот момент, она побежала в магазин и, выстояв часовую очередь, достала полбатона колбасы и кусок сыра для тети в Одессу.
Когда она вернулась, ее мама без сознания лежала в кровати, ее отнес туда брат. Ида вышла с племянником покурить на лестничную площадку, она чиркнула спичкой, затянулась сигаретой и потеряла сознание. Хорошо, что рядом стоял брат, который успел ее подхватить. Вызвали скорую помощь из ведомственных поликлиник, врачи этих ведомств сразу предупредили, что машин у них в данный момент нет, а ждать нельзя. Пришлось вызывать городскую скорую помощь, которая приехала через три часа. Слишком долго ее ждали. Маме диагностировали обширный инсульт, ее забрали в городскую больницу Скорой Помощи, в палату, где, кроме нее, лежали еще восемь умирающих пожилых женщин. Врачи сказали, что для мамы комфорт сейчас и соседство с незнакомыми парализованными старушками абсолютно не имеет никакого значения, ее состояние совсем плохое, надежд никаких нет, она ничего не понимает, парализована. Надо ждать или божественного чуда или маминой кончины, что более вероятно и скорее всего случится в ближайшее время. Врачи попросили родных держаться.
Когда Лиля с мужем вернулись домой, девочек из Тбилиси уже не было, они заранее поехали в аэропорт, возможно, почувствовав себя очень неловко. Лиля стала обзванивать сестер, сообщая им ужасную новость. Отец, Лиля, Женя, ее брат Юра и его жена Люда сидели за столом и молчали. Говорить совсем не хотелось. Приехали старшие сестры, договорились встретиться утром в больнице и скоординировать общие усилия.
Мама очень хотела жить, она всегда мечтала о будущем, она сопротивлялась еще пару месяцев, она следила глазами за дочерями, рефлекторно открывала рот и ела с ложечки, поправляла себе волосы единственной двигающейся рукой. Иногда Лиле казалось, что, может быть, она поправится, заговорит, начнет опять писать. И вот тогда –то Лиля точно сядет с ней, расскажет подробно об Италии и, не прерываясь, наконец-то дослушает все ее рассказы и, главное, ее комментарии к ним.

17.
Ида умерла на рассвете, в дежурство старшей сестры Евы. Лиля не успела застать маму живой. Один из последних аспирантов Иды, Алик, большой друг семьи, взял на себя организацию похорон и поминок. В течение нескольких дней поступило несколько десятков телеграмм соболезнований; в вечерней газете напечатали небольшую заметку и некролог.
Академик, директор института, прислал отдельное очень личное и проникновенное соболезнование от себя и формальное от всего института. На поминки в ресторан пришли родные, друзья, сотрудники, соратники, аспиранты и соавторы многочисленных трудов Иды. На прощальном вечере было произнесено множество теплых благодарственных слов в ее адрес.
Во главе стола сидели многочисленные родственники — муж, сестра, дети, внуки, двоюродные братья, племянники и племянницы. Папа сидел молча, время от времени смахивая слезы. У них с мамой была очень непростая совместная жизнь, никому до конца не понятная, но он очень тяжело переживал утрату жены. Присутствовавшие подходили к нему и выражали соболезнования. Он ничего не говорил, кивал, давление у него поднялось, он раскраснелся. Будучи косноязычным, речей он, как правило, не произносил. Голова его понуро покоилась на правой руке. В левой была зажата палка.
У мамы был на протяжении многих лет ее постоянный соавтор, Сергей Иванович. Их всю жизнь связывала дружба. Он редко бывал у них дома, может быть, раз в год, и ближе к весеннему женскому празднику. Обычно встречи проходили в ресторанах. Перезванивались они с мамой часто. У Сергея Ивановича и его жены детей не было, они очень хорошо относились к Лиле, к ее мужьям и детям, часто приглашали всех в гости. Ида никогда к ним не ездила, но Лилю просила навещать стариков. И под маминым давлением, она с мужем и детьми приезжали в гости к Сергею Ивановичу, где их принимали как родных. За многие годы они подружились. Мало, кто из соавторов Иды был так трогательно внимателен к ней. Лиля это очень ценила. Он всегда прекрасно говорил о ее маме. А мама иногда спрашивала Лилю после визита к ним, как выглядит жена Сергея Ивановича. Она ее никогда не видела.
Сергей Иванович взял слово:
— Я хочу выразить соболезнование супругу, дочерям, сестре, племянникам, братьям, внукам и всем многочисленным родным этой блестящей женщины, Иды Михайловны, с которой меня связывала большая многолетняя дружба. Это была очень талантливая, разносторонне развитая женщина с очень большой красивой душой и ранимым сердцем. Она была большим ученым для страны, великолепной матерью, бабушкой для своей семьи, и верным другом для всех остальных здесь присутствующих. Она была атеистом. Но лично я уверен, что и для атеистов, чудесных, умных, добрых, красивых людей, одной из которых была эта замечательная женщина, всегда найдется место в каком-нибудь лучшем из существующих миров! Мир, покой ей и светлая память!
Лиля обратила внимание на последних аспирантов Иды, они сидели за столом в разных углах огромного зала. Армяне отдельно, евреи отдельно, азербайджанцы отдельно и только единственный Толик, чукча, сидел рядом с ее бывшими сотрудниками. Ида при жизни застала только самое начало трагедий в Баку, Ереване и в целом по стране.
После поминок Сергей Иванович попросил Лилю почаще навещать его.
Лиля шла домой, придерживая отца под руку. Они возвращались в свой дом, оба еле передвигая ноги. Туда, где когда-то звучала музыка, где были написаны мамой книги и мемуары, где родились почти все внуки …
Родственники разъехались по своим городам, кое-кто звонил и продолжал выражать соболезнования.
Дом сразу опустел. Отец выходил на кухню пить чай, посмотреть на сидящего в высоком детском стуле, уплетающего булки, самого младшего внука, Стасика, мысленно искал жену.
— Я понимаю, Лилька, что я тебе в тягость, буду стараться коротать время в больницах, то в одной, то в другой, или в санаториях. Сколько позволят персональному пенсионеру. Поживу и у брата.
-Папа! Ты сошел с ума, брату восемьдесят восемь лет, как вы там вдвоем с ним будете жить.
— Ну, мы же на своих ногах, ходим пока еще. Я когда умру, не вздумайте меня сжигать, только в могилу меня положите. Я оставлю на похороны деньги. Смотри же!
Отец в свои почти девяносто лет начал почти каждый день что-то забывать, его аппетит, когда-то неуемный, совсем пропал, его ноги без конца болели, все чаще он прикладывал по ночам мокрое горячее полотенце к сердцу. И, действительно, умудрялся устраивать себя в общественные заведения. Он был очень неприхотлив, и для него всегда находилось место в больницах.

18.
Самые способные последние молодые аспиранты Иды после защиты, сначала разлетелись из Москвы по своим республикам, но потом почти все они решили по разным причинам покинуть родину.
Оганез, армянин по национальности, еле вырвался со своей матерью, известной журналисткой, и своей молодой женой из Баку. Там начался настоящий террор в отношении армян. Азербайджанцы выдавливали их из Баку, захватывая их квартиры. Бедной женщине, матери Оганеза, пришлось экстренно вылезать из их старого дома через ветровое окно на крыше. Спасая свою жизнь, мать была вынуждена в спешке бросить сумку с документами и с деньгами, она еле пролезла через окно с выбитым стеклом, сорвав себе часть груди. Истекая кровью, она добралась до места встречи с сыном и невесткой. Семья с приключениями улетела в Ереван к родным без документов и копейки денег. Оганезу сразу же удалось найти работу, он оказался таким способным, что через очень короткий период, практически не говоря на армянском языке, занял высокий пост в правительстве Армянской ССР, но жить там им без знания родного языка было очень сложно. Ереванские армяне не любили армян, бежавших из Баку и Тбилиси, они считали их людьми второго сорта. Оганеза спасло знание английского языка. Ида всегда призывала своих молодых последователей учить, учить и учить иностранные языки. Она, как никто, знала, что в жизни знание хотя бы одного иностранного языка, очень пригодится, а иногда может спасти и жизнь. Оганеза пригласили, как специалиста, ознакомиться с опытом работы известной канадской фирмы. Он с женой и матерью полетели в Канаду, где их радушно встретили, оценили его знания и способности. В итоге все остались в Канаде, навсегда.
Еще одна аспирантка Кира, русская девушка, тоже тяготилась в Баку. Еще в Москве она попросила Лилю познакомить ее с москвичом для того, чтобы выйти замуж и остаться в Москве. В Баку она жить больше не хотела, русских также выживали с производств и не давали спокойно работать. Ее отец был известным строителем, семья была благополучной и обеспеченной. Но женихов для Киры в Москве не было. Все знакомые молодые люди Лили были уже женаты, кроме одного ее приятеля, Фимы, который оказался в ужасном положении. Он был старше Киры на десять лет, был ранее женат, у него был сын.
С Фимой приключилась большая беда. Еврейский парень, единственный сын у старой и больной матери, он с детства страдал артритом, ходить почти не мог, но много читал, закончил институт и придумал себе занятие на дому. Им с матерью в наследство от отца, фронтовика, досталась прекрасная квартира в центре Москвы. Надо было на что-то выживать. Амбиций было много, парень был совсем не дурак, способностей тоже хватало, но двигаться он почти не мог. Он днем играл с ребятами в карты на деньги, практически всегда выигрывал, имел определенный круг общения среди фарцовщиков, которые приносили ему иностранные шмотки, он их успешно перепродавал, получая неплохие прибыли. Он был симпатичным парнем, быстро женился на шустрой девушке, Нине, из Донецка. Она тоже разделяла его бизнес-подход к жизни. Очень скоро у пары было абсолютно все, о чем мечтали многие советские люди. Прекрасно отремонтированная квартира с дорогой мебелью, холодильник, полный дефицитных продуктов, гараж. Фима одел и обул свою жену во все самое модное, что можно было достать в СССР, купил ей машину, драгоценности. Они посещали все театральные премьеры, новые выставки, читали редкие издания запрещенных в СССР книг. Но главное – у них дома всегда были высокопоставленные нужные люди, к которым они сами очень стремились. Нина, химик, по специальности, успешно защитила диссертацию. Они оба наизусть читали стихи Рильке, цитировали Булгакова, Фима играл на гитаре и пел песни популярных итальянских певцов, не зная их языка и не понимая смысла, но исполнял их с таким чувством и точностью, что мог бы, в сущности, быть настоящим пародистом. Подпольные дельцы, оба были созданы природой, чтобы стать когда-нибудь в будущем легальными успешными бизнесменами. У них родился сын, которого они, конечно, очень баловали.
Однажды, их подруга по подъезду, высокопоставленная дама, соседка, попросила Фиму оказать ей услугу за все те блага, которые она им ранее оказывала. «Ты — мне, я –тебе» — очень популярный российский принцип взаимоотношений. Сына соседки должны были забрать в армию, ей надо было его «откосить», а для этого- дать кое-кому взятку. Будучи известной публичной персоной, соседка не хотела светиться, она попросила Фиму передать деньги нужному человеку. Он, естественно, не мог ей отказать и пошел в назначенный час с деньгами к какому-то генералу. Там его с поличным взяли и арестовали. Его посадили на пять лет, дело было шумным, у всех на слуху, никто не мог помочь Фиме. Он мучился в тюрьме, артрит обострился, работать почти не мог. И все-таки ему удалось передать жене и сыну к празднику двадцать пять рублей, которые он заработал в тюрьме, со своим сокамерником Витей из Одессы, который отбывал с ним последние дни по статье «мошенничество». Витя «эффективно» навестил жену Фимы, передал ей деньги, и они, два жителя Украины, в тот же вечер решили быть вместе. Нина выгнала из квартиры старую немощную мать Фимы, отдав ей свой прежний убогий угол в Москве, подала на развод, настроила сына против отца и, главное, отсудила у него квартиру, обвинив его в полной аморальности. Ей с ее новым мужем, Витей, который был на десять лет ее моложе, было значительно комфортнее, он был совершенно здоров и свой во всем. А на Фиму и его мать- ей было вообще наплевать.
Фима вышел из тюрьмы, Нина выдала ему пыжиковую шапку-ушанку и стопку книг, перевязанную бечевкой, очень попросила его больше ее и сына не вспоминать и не беспокоить.
Фима позвонил Лиле, чтобы рассказать о своем горе. В это время у нее в гостях была Кира. Услышав частично разговор Лили с Фимой, она спросила ее:
-По какой статье он отсидел? Нет ли у него желания заново устроить свою жизнь?
-Кира, у него была статья, что-то, типа «экономические преступления», он сел за взятку. Он тебя старше на десять лет, он еврей, у него старая и больная мать, сын от первого брака.
— Меня все устраивает, прошу тебя, познакомь меня с ним.
Кира вышла замуж за Фиму, ее родители переехали в Москву, купив большую квартиру, его старая мать, умерла скоропостижно, на самом деле, будучи совершенно спокойной за своего единственного сына, от счастья за него. Фима и Кира стали великолепной парой, у них родилась девочка. Вскоре, соединив Кирины знания экономики, большие незаурядные способности и Фимину предприимчивость, они организовали большой бизнес-проект, открыли с десяток магазинов модной одежды, но, чтобы не попасть под контроль «крышивателей», бандитов, переправили средства, все магазины свои закрыли и уехали навсегда в Нью-Йорк. А Нину и Витю преследовали постоянные беды, они создали свой бизнес, но вскоре разорились, сын стал наркоманом, а потом, эти «счастливые» люди по очереди заболели раком легких и ушли в расцвете лет из жизни.
Самой близкой для Иды в последние ее годы была интернациональная семья из Баку, состоящая как из азербайджанцев, так и из армян и русских. Двое молодых людей из этой большой семьи были аспирантами Иды. Они тоже покинули свой родной край из-за желания жить в Москве. В НИИ платили сущие копейки, а надо было выживать…
И этим ребятам пришлось хлебнуть, как говорится, по полной. В перестройку успешный способный парень-экономист, Алик, чтобы содержать свою семью, организовал продажу фруктов и овощей, он придумал новую форму реализации продуктов на выносных прилавках, это он помогал Лиле во время похорон матери. Он, кандидат экономических наук, финансист, разбогател очень быстро, купил большую квартиру в Москве, устроил жену, свою однокурсницу, работать в НИИ, а двух дочерей в престижные школы. Но счастье его было очень скоротечным. Он быстро сел в тюрьму за какие-то никому неясные финансовые махинации, его подставил кто-то из своих же азербайджанских конкурентов. Вышел он из тюрьмы разбитым и разочарованным в жизни. Все последующие попытки организовать свой бизнес были обречены. Он, в прошлом научный сотрудник, кандидат наук, хотел создать честный бизнес. Наивно полагал, что это возможно. Но этому было не суждено реализоваться, только не в правилах игры девяностых годов. Школа Иды давала сбой, не выдерживая новых «понятийных» правил.
Его сестра сначала успешно преподавала студентам в Баку, но потом была вынуждена все бросить и бежать в Москву, спасая своих двух дочерей с «проблемами по национальности», которые были наполовину армянки, а наполовину азербайджанки. Как Ида любила интернациональный Баку, сколько способных учеников было ею воспитано…
Еще одного из ее последних аспирантов, молодого талантливого Толика, чукчу с острова Айон, оставили в Москве, в институте, приняли в Коммунистическую партию, захвалили, выдвигали его как национального кадра везде, где только возможно, подпаивали на всех мероприятиях и в итоге, увы, окончательно споили …
У мамы за всю жизнь было более ста аспирантов, многие из них уезжали со своими семьями за рубеж, а другие, возглавив институты, организации, кафедры, отделы и лаборатории, оставались верными последователями и работали по специальности в отрасли.

19.

Старшая сестра Лили, Ева, со всей своей семьей через пару месяцев после похорон мамы отправлялась в один конец за «райской» жизнью в Израиль.
Средняя сестра, Таня, была полностью погружена в свою семейную жизнь.
Сразу после смерти мамы, Лиле позвонили по очереди две ее самые близкие подруги. Ида им очень доверяла и делилась с ними самыми сокровенными секретами. Они были старше мамы лет на десять. Обе просили Лилю срочно навестить их, чтобы рассказать ей кое-какие семейные секреты. По телефону рассказывать их они не считали возможным.
Лиля решительно собиралась, но то одно, то другое обстоятельство мешало ей сразу же выполнить их желания. Дети болели. Наконец, она договорилась с мужьями, чтобы они посидели с сыновьями и позвонила одной из них. Трубку взяла дочь и сообщила Лиле, что ее мать скоропостижно умерла неделю назад, и что ее уже похоронили. Это была очень грустная новость.
Лиля позвонила второй подруге и договорилась с ней о встрече в ближайшее время. Та ответила, что сегодня она еле живая, после новости об утрате второй своей самой близкой приятельницы и просила Лилю не откладывать свой визит. Лиля обещала.
Но она не успела приехать и к ней, события развивались по какому-то мистически трагическому сценарию. Вторая лучшая подруга Иды ушла из жизни также внезапно и скоропостижно.
Сокровенные секреты, откровения и переживания Иды навсегда ушли вместе с уходом ее подруг.
Лиля, не узнав никаких секретов, продолжала жить и бороться со своими домашними проблемами, но, уже без мамы. А через несколько месяцев пришло приглашение из США. Старший двоюродный брат мамы организовал его для Лили, ради своей, очень им уважаемой, сестры. Он даже и не знал, что ее уже нет на этом свете.

20.
1990 год

Отец с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже. Он сидел на кухне за столом, ничего не хотел есть, смотрел, как самый младший внук, сидя на своем высоком детском стуле, бормочет свои первые слова и радовался за него. Когда-то он, могучий сильный мужчина, мог одним указательным пальцем снять с петель тяжеленную дубовую дверь во время ремонта квартиры, приведя в полный восторг целую бригаду строителей. Он, бывший металлург, мог брать голой рукой с огня конфорки раскаленную чугунную сковородку с яичницей из пяти яиц и жаренной картошкой. Он мог сгибать двумя пальцами простой пятак, поднимать неимоверные тяжести. Куда подевались его силы?
Ему было одиноко, почти каждый день к нему приходил младший брат, погодок, помогал ему мыться, одеваться. Они вместе гуляли, пили чай, вспоминали свое детство под Смоленском, своих ушедших жен, родных, что-то бурчали в перерывах. Говорили они тихо, с большими паузами, на идиш. Вечером отец проглатывал горсть таблеток, брал газету и ложился спать, не выключая свет. По ночам он бродил по квартире, придерживая на груди горячее мокрое полотенце, ему совсем не спалось. Он вспоминал свою очень непростую жизнь.
Средняя сестра, Таня, тоже навещала его, но дочерям всегда было некогда, дети, мужья, обеды, уроки, работа. А отцу очень хотелось поговорить с ними.
Его в очередной раз забрали в больницу. Лиля, в праздник 8 марта, в выходной день, пошла его навещать. Он встретил ее в коридоре.
— Лиля! Давай, сходи, пожалуйста, в ординаторскую к дежурному врачу и спроси у него, почему у меня болит сердце и ноги не ходят. Я плоховато себя чувствую. Неделю они меня уже лечат, лечат, но вылечить не могут.
Лиля пошла к врачу, представилась:
-Меня беспокоит его состояние. Папа жалуется на сердце и на ноги. Плохо себя чувствует.
— Так еще бы. У вашего отца в его девяносто лет третий инфаркт.
— Как инфаркт, он мне не говорил об инфаркте. Подождите, он же у вас ходит по коридору, ему же нельзя ходить.
— Вот именно. Но мы его уложить не можем. Если мы ему скажем, что у него инфаркт, он тут же умрет. Он все время спрашивает нас об этом и грозится, если что, то сразу же умрет.
— Но скажите ему, что у него сердечная недостаточность, что ему надо лежать, сделайте ему укол какой-нибудь успокоительный.
-Милая девушка, мы его колем, этот диагноз, сердечную недостаточность, мы ему сто раз сообщали, сказали вашему папе, что надо непременно ему лежать. А он нам в ответ, что если он ляжет, то больше уже не встанет. Не привязывать же его к кровати? И так он ведет себя всю неделю. Вот вы его и уговорите, пожалуйста. Он у вас очень своенравный, упрямый старик! Не пугайте его только инфарктом.
Лиля вышла из кабинета, слово «старик» давило голову. Она подошла к отцу.
— Папа! Ну что ты ходишь по коридору, пойдем в палату, ты там ляжешь, а я рядом посижу, поговорим.
-Нет, не хочу, там табаком воняет, там больные на всю голову говорят черти-что матом, доктора наук, между прочим. И все о Горбачеве, о Ельцине, еще о каких-то там деятелях. Чего говорят, сами не знают. Вот раньше, сразу после революции, я бегал слушать, то Ленина, то Троцкого, то Бухарина. Вот это были речи! Знаешь, как Троцкий, Ленин и Бухарин выступали! Часами их слушали, не отрываясь. Правда, потом все равно все их идеи пошли прахом. Большая утопия…А эти, новые, что они говорят?
Вот мне лично интересно, что там им надо «нАчать, углУбить и усугУбить» или идти куда-то с «бОльшим забралом» в социализм с «человеческим лицом», а какое до этого было лицо, и какой-то «процесс у них пошел» и неизвестно куда… А второй лидер, говорят, сильно пьет. Как это может быть? Но зато первый все время говорит: «Ну вы меня понимаете» …
Лиля в душе посмеивалась над отцом. Она была поздним ребенком, совсем другого поколения, смотрящего в двадцать первый век с большой надеждой на новую жизнь. А ее отец был ровесником двадцатого века, когда-то верным преданным коммунистом, воевал, работал как вол во время войны, отливал снаряды для фронта под дулом револьвера, потом был послевоенный голод и холод.
А в пятидесятых годах эти же коммунисты его репрессировали, хорошо еще, что не расстреляли, только сослали за Урал, оторвали его в мирное время от семьи на пять лет, затем реабилитировали, лучше уж поздно, чем никогда, и дали пенсию и льготы как ветерану партии. Но он им, этим коммунистам, предательства в душе не простил. Он разочаровался в конце своей жизни во всех их деяниях, больше стал думать о боге, в которого никогда раньше не верил.
Лиля решила его ободрить.
— Пап! Я надеюсь, что ты соседям по палате не сказал, как ты стоял у гроба Ленина с винтовкой и еще участвовал в Кронштадтской битве? Вихри враждебные веют над нами? Это есть наш последний и решительный бой?
— Все я им сказал, они молодые, совсем не понимают меня, да ну их!
Лиля часто подтрунивала над своим старым отцом, задавая ему вопрос про то, на какой стороне он воевал за Кронштадт. Он махал рукой на нее и говорил, что поколение Лили – все, как один, бездельники, «Обломовы», которые никогда не понимали, что такое настоящая классовая борьба.
— Лиля! Ладно, бог с ними всеми. Как там дети, как Таня, как Ева, звонили вы ей в Израиль?
Отец переживал из-за отъезда старшей сестры. Он не был против, он даже подталкивал ее к этому, но он очень скучал без нее. Считал, что ей надо было не спешить. Он ее особенно любил, она была его первой дочерью, именно ее назвали в честь его матери, она была очень на него похожа и выносливостью, и терпимостью.
Среднюю сестру и Лилю, он, конечно, тоже любил, но своего первого внука, сына Евы, просто обожал, очень им гордился, но именно он, Юрик, музыкант, первым уехал навсегда.
— Все у нас хорошо, не волнуйся, Еве мы тоже звонили, все у нее в порядке.
— Ну, дай бог! Сегодня восьмое марта, возьми деньги вам с Таней на подарки. Поздравь ее от меня.
Прошу тебя, Лиля, просто умоляю, никакой кремации, в нашей религии это большой грех. Положите меня в могилу. Обещаешь? Да, если что, иди сразу же в Райком партии, отдай им мой партбилет, со всеми уплаченными взносами.
-Папа! Перестань говорить на эту тему. Я тебя не брошу. Поедем все вместе летом на дачу, снимем ее где-нибудь рядом с Москвой. Прошу тебя, иди, пожалуйста, ложись в кровать.
Отец пошел в палату, наконец, лег в кровать. Он лежал на больничной белой койке, и неожиданно для Лили показался ей каким-то маленьким, худым и сухим. Отец выглядел очень усталым, совсем старым и немощным.
Рано утром Лиле позвонили из больницы и сообщили, что ее отец вчера ночью скончался.
21.
Лиля сидела дома в большой квартире, дети и муж еще спали. Она сообщила ужасную новость сестре и его брату. Брат отца зарыдал, сказал, что, если надо, то он приедет сегодня. Обе дочери понимали, что отец прожил большую жизнь, но для родителей возраста нет. Нет у них больше защиты со стороны отца и матери, некому больше вылить свои обиды на жизнь в целом, на мужей, детей. Лиля взяла на себя организацию похорон. Проблема состояла в том, что похоронить отца было нельзя в той же могиле, где была похоронена мама, прошло меньше года. И кладбище было уже закрытым, историческим. Надо было искать место на другом кладбище. А пока муж и дети спали, она решила исполнить последнюю волю отца и отправилась в Райком партии, шикарное пятиэтажное здание, так как оно было в десяти минутах ходьбы. То, что там она увидела, было пером не описать. Это был сюжет, похожий на «Последний день Помпеи» или на сюжет из фильма «Бег» по Булгакову, когда Крым покидают белые офицеры перед вторжением красных войск.
На всех этажах была какая-то суета, двери были распахнуты, на столах валялись многочисленные бумажки, бывшие когда-то важными документами. Лиля, как в кино, прорвалась к секретарю райкома, высокому мужчине лет сорока. Он с растерянным видом встретил девушку.
— Что вас привело к нам именно сегодня, когда мы работаем последний день, райком завтра закрывают.
Лиля была шокирована, но ответила:
-У меня сегодня умер отец, ветеран партии, он перед смертью просил меня передать вам свой партбилет с уплаченными взносами. Вот я и пришла выполнить его волю, я же не знала…
-Ясно. Примите наши глубокие коммунистические соболезнования. Билет вашего отца оставьте себе на память, не известно, что теперь будет с нашей коммунистической партией. Видите, какой сейчас бардак в управлении страной! А, знаете, что я вам сейчас помогу, это будет моим последним райкомовским распоряжением.
Он с каким-то особым рвением обратился к секретарше:
-Света, а ну-ка, достань талоны на водку и на продуктовый заказ в магазин на поминки ветерану. А то и помянуть большевика будет нечем. Что я еще могу для вас сделать? Не стесняйтесь, у вас пару минут. Все, завтра у меня не будет никаких полномочий, я вам более того скажу, уже нет никаких, сняли, суки, меня с завтрашнего дня с должности. Где вы его будете хоронить?
— А у меня это как раз огромная проблема, не знаю, что вам и сказать, нет места для моего отца на кладбище, я несколько месяцев назад похоронила мать. Там в могиле нельзя пока больше никого хоронить. Вот, я и не знаю даже как мне подступиться к этому вопросу.
— Так, Света! Пиши ходатайство на бланке с печатями. Просьба к руководству Хованского кладбища предоставить БЕСПЛАТНО, слышишь, пиши — БЕСПЛАТНО ветерану Компартии место для захоронения. Давай подпишу все. И талоны дай, дай все, которые остались. Вот, милая девушка, это все, что я еще могу сделать для вашего отца и для вас. Больше уже ничего не могу сделать. Тольке бегите на кладбище и договаривайтесь с руководством, а потом в магазин, а то они быстро пронюхают, что нас уже и нет. Все кончено! Не благодарите, за это не благодарят. Да и что я такого сделал…
Лиля взяла ходатайство, конвертик с талонами и помчалась на Хованское кладбище. У нее все получилось, пришлось доплатить за услуги и центральное место для могилы отца. Родина отца отблагодарила.

22.

После поминок, которые прошли дома в узком семейном кругу, с Лилей и ее средней сестрой, Таней, осталась ее тетя, которая прилетела с братом из Одессы. Муж и брат с детьми пошли гулять в Нескучный парк.
— Девочки, мои любимые племянницы, Лиля и Таня! Вы обе уже вполне взрослые женщины, матери, садитесь, я хочу с вами очень серьезно поговорить.
Сестры, бросив мыть посуду, сели за стол напротив своей тети. Она спросила сначала Лилю:
— Лиля, а как к тебе относится Сергей Иванович? Ты сообщила ему о смерти отца?
— Он ко мне относится нормально, тепло меня с детьми принимает, звонит раз в месяц, фотографирует нас всех, дарит иногда подарки. С двумя мужьями всегда играл в шахматы. А зачем я буду ему сообщать о смерти отца? Чужой человек, соавтор мамы, а ее уже нет, меня тоже забудет сразу же. Кто я ему?
— Как это кто? Ида просила меня после ее смерти, а главное после смерти вашего отца, рассказать вам эти истории. Вот я и приехала не только на его похороны, но и для того, чтобы выполнить волю моей сестры. В прошлом году при жизни вашего отца я не имела на это права.
Так вот, слушайте и не перебивайте меня, как бы вам этого не хотелось. Трудный, тяжелый это будет разговор:
— Дело в том, что ты Лиля родная дочь Сергея Ивановича. А у Тани – тоже другой кровный отец, Яша, но его уже нет в живых. У вашей мамы была очень непростая личная жизнь, одна драма за другой. У нас у всех все было не просто.
Лиля была шокирована, в тридцать пять лет узнать, что у нее другой отец.
— Тетя Таня! Этого не может быть, просто мексиканский сериал какой-то.
Таня, любимая племянница, названная в честь своей тети, не веря своим ушам, обратилась к ней:
-Ну что ты нам рассказываешь? Мне пятьдесят лет, я первый раз слышу эту новость. Этого никак не может быть. И именно сегодня ты решилась рассказать нам это?
— Вот ты, Лиля, как-то спрашивала маму о том, что было причиной ее первого инфаркта в твои пять лет. Она мне писала о твоем вопросе. Я тебе сейчас расскажу. Твоя мама вышла замуж за Мишу, за очень физически сильного мужчину, взрослого человека, на четырнадцать лет ее старше, лидера на своем предприятии. Ида, наивная и юная, не могла и не успела тогда полностью разобраться, что это за человек. Миша ее просто преследовал, ходил за ней по пятам, провожал в общежитие и напрашивался к ней в гости. Он ее, комсомолку тридцатых, компрометировал этими визитами, а она не могла и даже боялась его выпроваживать. Миша жил в центре Москвы в большой комнате коммунальной квартиры. Туда он и привел Иду. После холода, нищеты и голода в общежитии ей показалось эта квартира раем.
Они были очень разными людьми. Разное воспитание и образование, это не могло не сказаться на их взаимоотношениях. Романтичная, с тонкой душевной системой, страстная Ида и простой, очень приземленный в своих эмоциях, Миша. Но он ее безумно любил, несмотря ни на что. Про вашу маму вы знаете многое, но далеко не все, а про вашего отца после его похорон я ничего не собираюсь говорить вам плохого. Да я и не в праве. Скажу вам только, что он к моменту встречи с Идой был уже женат и имел трех сыновей. Брак его был гражданским, а алименты настоящими до 1953 года, семьдесят пять процентов от его зарплаты, то есть, почти все деньги он должен был направлять в другую семью. Жить материально было очень трудно. Миша со своей бывшей женой и детьми не общался, мы во всяком случае этого не знали. И вы этого же не знали? Не знали.
А потом Мишу в пятидесятых годах репрессировали, а через пять лет отправили на пенсию. Квартира, как почти сразу после замужества выяснилось, тоже была не его, а его расстрелянного в тридцать седьмом году старшего брата, комиссара. Ида, конечно, до замужества ничего этого тоже не знала.
Отец закончил Рабфак, стал инженером-металлургом, руководил огромным литейным цехом. Его отозвали с фронта по приказу НКВД и личному приказу Сталина на литье снарядов для фронта. И он справился. Он был верным партийцем. Его очень уважали на работе, вон, посмотрите, сколько у него медалей. Он спасал всю семью от голода в войну и после войны, он взял на себя воспитание всех вас трех дочерей. И с этим он тоже справился. Весь быт был на нем, Ида, в этом смысле, была за ним как за каменной стеной.
Она разочаровалась в отце довольно быстро. Презирала его за то, что он многое от нее скрыл. Родителям нашим она ничего не сказала. Она стеснялась продемонстрировать им свою близорукость и беспомощность. Очень гордая была женщина. Уже после рождения Евы, своей первой дочери, Ида хотела с ним расстаться, но они с отцом не могли развестись, тогда это было совершенно не принято среди коммунистов. Плюс тридцать восьмой год, да и жить Иде с дочерью было негде. Еву, конечно, можно было отправить домой к бабушке и дедушке в Ессентуки, но самой Иде возвращаться в провинцию из Москвы не хотелось. Она была зависима в этом смысле от вашего отца. Решили как-то существовать под одной крышей.
Мечтательная и сентиментальная, ваша мама начала встречаться со своим студенческим другом, в которого нельзя было не влюбиться, он был очень красивым и очень умным. Но Иде всегда в личной жизни не везло. Ее избранный тоже был женат, у него тоже была дочь. Но Иду и ее молодого человека это не смущало. Они любили друг друга со страстью, свойственной молодым, обожжённых неудачами, людям, забыв обо всем, кроме учебы, работы и надежды на то, что вскоре все у них образуется, и они будут вместе. Она опять тогда не призналась в этом родителям, они бы ее могли не понять, осудили бы.
Как результат этой любви прямо перед началом войны в сороковом году Ида в Ессентуках родила тебя, Танечка. А почему тебя назвали в честь меня, Таней, так это потому, что я, как врач-практикант, участвовала при этих родах. Ида была счастлива, но ей надо было все сообщить и объяснить вашему отцу, и она уже задумала самостоятельно снимать комнату в Москве.
А ваш отец как чувствовал, что не так уж все гладко и хорошо у Иды и ее нового ухажера. Он выяснил, что молодой человек женат, что его жена ничего не подозревает об этих отношениях, тем более, о рождении ребенка. Он рассказал об этом Иде и еще добавил ей о том, что в семье ее любимого, кроме него самого, никто не работает, некому будет содержать их совершенно несамостоятельного ребенка, генетически больного. Ида не могла смириться с этой новостью. О болезни ребенка она не знала. Как секретарь комитета комсомола Министерства, ваша мама пойти на то, чтобы увести мужа из такой несчастной семьи не смогла бы никогда. Отец, тем временем, предложил маме никому ничего не говорить о ее романе и сообщил, что он согласен считать эту маленькую девочку своей второй дочерью. Любить и воспитывать будет их одинаково, а у них с мамой, уж как-то «слюбится-стерпится». У него лишь одно условие — фамилия и отчество должны быть его, как и у старшей дочери, Евы. А Ида пусть себе живет с детьми и няней в квартире в Москве и спокойно работает.
Ида была в ужасе, страдала, но, она оценила благородный поступок отца. Другого выхода у нее не было. Никто не знает, что он тогда сказал или не сказал Таниному отцу, но влюбленный парень Яша пропал, долго не звонил и не появлялся.
Так ваша мать встретила войну. Она с девятимесячной Таней оставались в Москве, а двухлетняя Ева с нашими родителями была в Ессентуках.
Мужчины — ваш отец, наш старший брат, Илья, твой, Таня, родной отец Яков, девять наших дядей, все они пошли воевать. Ваш отец единственный, кто выжил, а наш брат, Танин отец, наши девять родных дядей, все они погибли во время войны. Нашу тетю расстреляли фашисты в Ростове, в Змиевской балке. Мы с мужем выжили в войне, пройдя всю ее от начала до конца, не вынимая скальпеля из рук. Нам с ним на фронте было очень трудно, но нам просто повезло. А про мои личные несчастья на войне вы прекрасно знаете.
Танечка! Твой отец Яков все-таки написал перед уходом на фронт Иде письмо с просьбой, чтобы она за него молилась и ждала его, что он ее очень любит и, что, когда он вернется, все у них наладится. Ида никогда не считала его предателем. Но он не вернулся. Как не закурить ей и мне после стольких похоронок, таких ужасных потерь близких.
Таня, молча сидела, слезы градом текли по ее щекам.
-Сюрпризов в жизни ваших родителей было много. Не все сразу. Давайте помолчим и выпьем по чашке чая.

23.
Все женщины молчали. Вскоре тетя закурила, спустя несколько минут она продолжила:
-Сейчас о другом. Ваша мама не могла простить отцу многого. У нее были на то, поверьте мне, очень веские причины. Но она была и признательна ему во многом, возможно в самом главном.
И вот, как вы знаете, в начале пятидесятых отца отправили в ссылку под Ульяновск. А ваша мама вкалывала как вол, тянула всю семью, закончила писать свою докторскую диссертацию. К тому времени она была уже известна как отличный специалист, настоящий ученый и часто ездила на всякие конференции и совещания с докладами и выступлениями.
Однажды в поезде она разговорилась с одним ученым, геологом, который тоже направлялся с докладом из Москвы в Ленинград на ту же самую конференцию. Это был Сергей Иванович. Он был старше вашей мамы лет на семь. Они подружились, провели вместе время в Ленинграде, договорились продолжить знакомство в Москве. К тому времени, наш дедушка уже умер, бабушка взяла на себя воспитание старших девочек.
Ваша мама преобразилась, помолодела, расцвела, ей было всего сорок лет, она была стройной цветущей женщиной с тонкой талией и пышными длинными каштановыми волосами, которые она укладывала в пучок на затылке, как было тогда модно. Ее глаза, карие с восточным разрезом, светились от счастья. Она сшила себе новые наряды, купила туфли на высоких каблуках. Она влюбилась. Было мирное время, правда все равно еще страшное из-за Сталина и его прихвостней, но, когда женщина влюблена, она ничего не боится. Ида не афишировала никому свои отношения, у нее были какие-то свои внутренние опасения.
Она уверилась в том, что именно Сергей — тот самый человек, который способен ее понимать, который так хорошо разбирается в литературе, в музыке, играет на гитаре, в шахматы, прекрасный оратор, чуткий, добрый друг. У них начался бурный роман. Ида еще раз попыталась стать счастливой. Он довольно спокойно относился к старшим девочкам. Ида представила его дочерям, как своего соавтора книги. Никто не обратил никакого внимания на одного из многочисленных, вечно пасущихся дома, соавторов вашей мамы. Иде показалось, что вот теперь -то, наконец, можно будет начать новую жизнь с тем, кого ты так любишь. Они съездили с Сергеем вдвоем весной в Крым, потом летом в Юрмалу. Они гуляли, путешествовали, плавали, фотографировались, читали вслух стихи. Ида опьянела от счастья в мирное время и потеряла всякую бдительность, она даже и не представляла, что может еще забеременеть. Узнала она об этом на пятом месяце, думала, что у нее ранний климакс после всех жизненных переживаний. Но скоро этот «климакс» начал шевелиться. Аборты делать тогда было запрещено. Ида курила, у нее уже было больное сердце, рожать было очень опасно, но она все-таки решилась на это.
И сообщила о своей беременности Сергею. Детей у него не было. Он очень обрадовался этой новости. Короче говоря, Ида родила тебя Лиля, с большим трудом и риском в сорок два года.
Тебя назвали в честь нашего погибшего во время войны, старшего брата, Ильи. Сергей купил коляску и еще что-то, но продолжал как-то странно молчать и не делать Иде никаких предложений о совместной жизни.
Ваша мама была очень гордой и уже самостоятельной женщиной, она не поднимала этот вопрос. Сначала ждала, а потом перестала с ним общаться, ничего не понимая, что произошло. Бабушка решила вмешаться:
— Как это можно так поступить с взрослой женщиной, отважившейся родить дочь в сорок два года?
Никто не хотел верить в то, что Сергей может быть подлецом. Ида категорически запретила кому бы-то ни было вмешиваться в ее личную жизнь. Ей, похоже, опять не повезло.
Именно в это время вашему отцу разрешили навестить семью в Москве, его дома ждал большой сюрприз в четыре килограмма и двести граммов. Никто не знал, ни ваша мама, ни бабушка, что делать.
И опять ваш отец взял на себя ответственность за третью дочь. Опять он попросил маму, чтобы она никому ничего не говорила, и чтобы Лиля носила его фамилию и отчество. Естественно, что старшим сестрам ничего тогда не сказали.
У Иды начался очень сложный жизненный период.
Во-первых, ей, наконец, выделили отдельную квартиру в доме нефтяников от Академии Наук. Она переехала туда с тремя детьми и няней. Лиле было два годика. Ева уже была студенткой в Москве, а Таня только начала готовиться поступать в мединститут. Отец продолжал работать в Ульяновске без права посещения Москвы. Только раз в год он имел право приехать на один день домой.
Во-вторых, ее шеф в институте, который был настоящим тираном и завистником, не хотел, чтобы мама быстро защитила свою диссертацию, не дай бог, заняла бы его место, он ее мучил и мучил. Не выпускал ее на защиту, тормозил процесс.
В- третьих, Ида мечтала жить с бабушкой после смерти дедушки. Она нуждалась в ее помощи, надо было менять квартиру и комнату бабушки, на одну трехкомнатную квартиру и делать там ремонт. На все это у Иды не хватало ни сил, ни времени, ни денег. Она тащила огромный воз проблем своей большой семьи всю жизнь.
В-четвертых, ей надо было окончательно примириться с вашим отцом. Жить с ним ей было сложно.
24

Но вопрос об исчезновении Сергея все равно висел в воздухе.
На твой, Лиля, день рождения, когда тебе исполнилось пять лет, Сергей объявился сам, застав всех домашних и Иду врасплох.
Бабушка обучила тебя читать наизусть стихи Чуковского и Маршака, произносить правильно почти все буквы, кроме буквы «л». Эта буква тебе никак не давалась. Женщины ждали в гости на праздник соседских девочек, бабушка испекла свои фирменные пироги с маком, грецкими орехами и изюмом. Мама тебя нарядила, причесала твои беленькие кудри.
-Лиля! Скажи правильно слово «балалайка»!
-Бававайка, — говорила маленькая Лиля. Все по-доброму смеялись.
Ты, Лиля, стояла на стуле и в сотый раз рассказывала наизусть «Доктора Айболита». Репетировала. Именно в этот момент к вам в дом пришел Сергей.
Женщины сделали вид, что очень ему рады. Тебя попросили лично ему рассказать про зайку и его лапу. Он тебя похвалил и подарил куклу. Выпили все вместе чай, потом он попросил Иду выслушать его.
Тогда он сообщил ей ужасную историю. Вы можете к ней относиться как вам угодно. Но, на мой взгляд, это был просто какой-то кошмар!
И этот, уже второй любимый вашей мамы, мужчина, Сергей, оказывается, был женат и скрыл этот факт от нее. Все три ее мужчины по разным причинам, безусловно любя ее, скрыли свое семейное положение. Как это могло случиться в ее жизни? Просто невероятно!
Сергей жил под Москвой, в загородном доме, принадлежащем его жене, которая была его начальником, руководила отделом, где он работал. Его жена была на десять лет старше. Детей у них не было. Эта несчастная женщина к моменту встречи Бориса с мамой, была уже тяжело больна, и давно не вставала с постели. Он за женой ухаживал, кормил, поил, мыл, причесывал. Они как коллеги разговаривали обо всех его достижениях на работе. Он скрывал все это от вашей мамы, так как врачи, лечившие его жену, как один, говорили, что она уже не жилец на этом свете, что ее дни сочтены.
Отношения Сергея с Идой развивались очень быстро и бурно. Он часто приходил домой поздно, нанял для жены сиделку, ссылаясь на занятость на работе и частые командировки. Он выкручивался, лгал Иде и ей, чувствовал себя отвратительно. В какой-то момент это стало невозможным, кто-то с их работы, какой-то сотрудник и «доброжелатель», сообщили жене о его измене. Он вынужден был признаться ей о своем романе на стороне и о беременности Иды. Бедной жене Сергея, бездетной и больной, было очень за себя обидно. Он попросил у нее развода, при этом обещая, что ни за что не бросит ее при жизни и не оставит в беде. Но она ему отказала.
Дело в том, что она, безумно любя его, не хотела отпускать его на фронт во время войны. Чтобы уберечь его, она задним числом, как начальник, оформила ему «важную, необходимую для страны», командировку в Восточную Сибирь в геологическую партию. Он просидел на Алтае пять лет, работал там по особому заданию, вернулся живым и здоровым, только благодаря ей. И она ему прямо сказала, что, если он ее сейчас бросит, то напишет письмо в КГБ и сознается в своем прегрешении. Ей уже сейчас терять нечего, ей все равно, а его посадят или, скорее всего, расстреляют за дезертирство. И, если она узнает, что он продолжает шляться к чужой женщине, то она все равно напишет это письмо. И Иду выгонят из компартии, лишат всех ее научных званий, уволят с работы за аморальное поведение.
Ужасное время! Все, что угодно могло бы произойти!
Вот он пять лет и молчал, боялся за себя и за вашу маму, как бы ему стыдно не было. А сейчас он мечтает спокойно жить дальше и воспитывать свою дочь и старших детей Иды. Он рассказал, что жена его умерла и похоронена год назад, что как положено он год переждал. Теперь же он совершенно свободен от всех своих обязательств.
Но надо знать вашу маму! Как бы горько ей не было все это услышать, она не могла подобное простить, ни, тем более, принять.
У нас на войне погибли более десяти самых близких любимых людей. Она с грудным ребенком еле пережила голод во время эвакуации, работая на сернокислотной установке в Уфе простым оператором. Дом ее родителей, наш родной дом в Ессентуках был взорван, ей пришлось приютить родителей у себя, видеть, как они страдали без своего крова. Самая близкая тетка со своей семилетней дочерью еле выжила в блокаду в Ленинграде, спаслась, слава богу, но тоже осталась без крова и мужа. Им тоже некуда было возвращаться, кроме как в Москву к бабушке и вашей маме. Ее младшая сестра, это я, еле спаслась из временного концлагеря, потом из лап НКВД, да и мой муж, полковник медицинской службы, с которым мы прошли всю войну до Берлина, нам тоже некуда было возвращаться после войны, мы вернулись сюда с нашим старшим сыном к родителям и к твоей маме в ту самую, единственную комнату площадью в двадцать один метр, в коммунальной квартире. А в сорок шестом году у нас родился второй сын.
А кто-то, оказывается, в это ужасное время спокойно гулял по горам Алтая…
Как ты думаешь, Лиля, поступила твоя мама?
— Я могу только догадываться.
— Она сказала Сергею, что теперь поздно ей принимать его покаяния, да она их и не приняла бы. Все чувства внутри нее перегорели. Лиля уже давно записана под другой фамилией и, что у нее, как и у старших сестер одно и то же отчество. У Лили есть полноценная семья — отец, мать, сестры и бабушка. Они все вместе воспитают Лилю как положено, не хуже старших сестер. Она сказала категорично ему, что Лиля не должна ничего узнать об их отношениях, пока Михаил жив. Сергей может при желании видеть Лилю только один раз в году на день ее рождения, что он для всех в семье остается ее соавтором. Он может звонить и узнавать об успехах Лили. А ей лично абсолютно ничего от него не надо. А также, она добавила, что надеется, когда Лиля повзрослеет, и, не дай бог, останется одна, а Сергей к тому моменту будет еще жив, тогда он ее не оставит, поможет и расскажет ей абсолютно все, что сочтет нужным. Вот и все…
Сергей ушел. А у Иды на следующий день случился обширный первый инфаркт. Ваша мама тогда еле выкарабкалась с того света, она рассказала многое вашей старшей сестре, Еве, ей уже тогда было двадцать два года. Ида взяла с нее слово, что, если что-нибудь с ней случится, Ева возьмет на себя ответственность за Лилю. Но до поры до времени она будет молчать.
В тот раз все обошлось. Каждая из вас, сестер, похожа чем-то на своих родных отцов, но они не принимали участия в вашем воспитании. А посему у вас – был один единственный общий отец, который тоже из-за своей любви совершил в жизни огромное количество глупых и обидных ошибок. Но всех вас он одинаково любил, безумно любил вашу маму, а нам всем он был большим другом.
Теперь вы понимаете, почему более тридцати лет ваши родители почти не разговаривали друг с другом. Ваша мама хотела для всех своих дочерей абсолютно равные условия существования и равный старт. Таковыми они для вас и были. И не только это. Она не хотела при жизни отца и своей ловить ваши какие-либо взгляды с осуждениями, непониманием, мутными намеками или вопросами. Она никогда бы не допустила при всех своих сложнейших отношениях с мужем упреков в его и свой адрес, касающихся их личной жизни. И не судите их, судимы не будете. Начинайте всегда с себя, проанализируйте свои жизни, свои ошибки. Помните девочки! Родители не умирают! Они прорастают в вас своей любовью и защитой!
Обе дочери, Таня и Лиля, сидели, утирая слезы. Им обеим казалось, что они были так близки к матери, каждая по-своему. Мама же могла сама все им рассказать, они бы поняли ее и не осудили. Но она им ничего не рассказала, не успела, не хотела, не доверяла. Ева уехала в Израиль, тоже никому ничего не сказала, держала свое слово.
— Все, мои дорогие девочки! На сегодня хватит. Да и ребята возвращаются домой…
Лиля! Прошу тебя, через какое-то время, когда вы переварите эти драмы, я бы на твоем месте постаралась быть поближе к Сергею Ивановичу. Хотя бы только потому, что он пронес свои чувства к тебе через всю жизнь. Мало, ведь, кто из близких наших родных жив и готов быть всегда рядом. Прими его таким, как он есть, он ведь тоже уже старик. Он умный человек, очень хорошо, что не одинокий. Он не станет претендовать на то, чтобы ты называла его отцом. Ему уже этого не надо. Ты внешне очень на него похожа. Он и так тобой гордится, у него тоже есть теперь два внука, твое теплое отношение он воспримет абсолютно правильно. А я уезжаю, прилетайте к нам в Одессу, пока я жива, и имейте в виду, что в нашем роду я следующая по возрасту «на выход».

25.
В конце марта Сергей Иванович как обычно поздравил Лилю с днем рождения. Они с женой продолжали жить в загородном доме, который ему оставила его первая жена. Лиля сказала ему, что похоронила отца. Он молчал, затем, через какую-то паузу спросил, кто был на похоронах. Лиля ответила, что были все ее близкие, а из Одессы прилетали тетя со старшим сыном.
— Лиля! Я все понял. Прими мои самые искренние соболезнования. Мне обязательно надо с тобой поговорить. Приезжайте с Женей и мальчиками к нам домой. Я знаю, что это не просто с маленьким ребенком, но очень постарайтесь. В конце концов можно встретиться и у нас в Москве, в самом центре, в квартире на Кузнецком Мосту, но лучше встретимся на даче. Через пару недель будет уже совсем тепло. Я угощу вас шикарными шашлыками, прямо с мангала. Буду очень ждать вас, давай созвонимся в середине месяца.
— Спасибо вам за приглашение, я обязательно приеду.
Лиля говорила с Сергеем Ивановичем, а сама при этом очень нервничала.
— Что он ей скажет при встрече? Какую свою версию отношений с мамой он ей представит? Как будут складываться лично их отношения после всего того, что она узнала спустя тридцать пять лет? Как он будет на нее смотреть? И как она будет на него смотреть?
Она вспомнила их встречи с Сергеем Ивановичем и мамой в лучших ресторанах на дни ее рождения, ей и в голову не приходило, с чем они были связаны. Она сразу же вспомнила и его подарки: куклу, деда мороза из папье-маше метрового роста с открывающимся животом, внутри забитого пряниками и конфетами, двухколесный велосипед, первые свои часы, путевки в лучший пансионат Сочи «Светлана» с первым и со вторым мужьями.
Они созвонились, договорились о дне и часе встречи в их доме.
За день до их приезда раздался телефонный звонок:
— Лилечка, здравствуй, дорогая! Это Татьяна Борисовна, жена Сергея Ивановича. Лилечка! У нас огромное горе! Сергей Иванович сегодня, готовясь к вашей встрече, рубил сам дрова для шашлыка во дворе нашего дома. Он резко замахнулся топором и мгновенно умер от разрыва сердца. Мгновенно…
Он очень нервничал в последние пару недель и особенно накануне вашей встречи. Он должен был тебе рассказать очень важную историю, и первый раз в жизни не знал как. Все мне выговаривал и советовался, как лучше тебе бы все объяснить…
Я вызвала скорую, его уже забрали в морг. Я очень растерялась, позвонила тебе, но никто не взял сразу трубку. Потом позвонила его племяннице. Она полностью взяла на себя хлопоты по похоронам. Я тебе сразу сообщу, где это будет и когда.
Лиля представить такое не могла, она не успела даже переговорить с близким человеком. Один за одним уходили родные ей люди.
Через месяц после похорон Лиля переговорила со вдовой Сергея Ивановича и его племянницей. Они рассказали ей о его романе, все, что могли и что хотели. Она узнала и про его микроинфаркты. Первый произошел от обиды на Лилю, когда она не пригласила его на свою первую свадьбу, а Лиля даже и не собиралась звать на свое торжество соавтора мамы, второй — за отказ Иды воспользоваться его родственными большими связями при устройстве Лили на работу в Министерство, третий, когда старший сын Лили, Костя, свалился в промышленный колодец.
Татьяна Борисовна пережила мужа на полгода и завещала Лиле старинную мебель Сергея Ивановича, которую он очень любил. Его дом и квартира перешли племяннице Татьяны Борисовны из Луганска, которую она один раз в жизни видела и едва знала. Остальные близкие в ее родственниках не числились.

26.
Летом того же года Лиля по приглашению, о котором успела похлопотать перед своим уходом мама, полетела первый раз в США. Она попала в Колумбийский университет на кафедру нейрохирургии. Она успела в тот свой короткий период пребывания в США найти новую для себя работу, которая позволила ей встать на ноги.
Конечно, теперь Лиля понимала, что всеми своими успехами она обязана маме. А значит теперь абсолютно ясно, на каком месте она была в жизни мама.
Любить детей можно по-разному.
Можно ребенка все время закармливать, баловать, поглаживать по головке, красиво одевать, давать ему деньги на большинство его удовольствий.
Или ставить перед собой совсем другие задачи воспитания — прививать ребенку хорошие манеры, научить его любить читать и понимать книги, музыку, живопись, обучить ремеслу, развить интерес к путешествиям, любить природу, уметь замечать чудеса, ценить добро, помогать нуждающимся, быть милосердным, любить детей и попытаться понимать стариков.
Можно воспитать ребенка верующим в бога или, наоборот, атеистом, но, при этом, внушить, что жить надо в соответствии с выработанными цивилизацией моральными заповедями.
Или взрастить в маленьком человеке здоровые амбиции и тщеславие, желание покорять вершины в науке, спорте, медицине. Понять необходимость изучения иностранных языков, своей и зарубежной истории, литературы и традиций. Помочь стать ко многому терпимым, уметь слушать и слышать старших. Стать самостоятельным, целеустремленным и независимым человеком.
Ида обладала особым даром и талантом. Талантом любить и воспитывать.
Чем старше Лиля становилась, тем больше старалась хоть в чем-то походить на нее. И это оказалось очень трудной задачей.
Ида всегда говорила, что, когда придет время покидать этот мир, близкие тебя запомнят ни за то, что ты приобрела, а за то, что ты после себя оставила, ни за то, что тебе дарили или давали, а за то, что ты сама отдавала людям. «Единственно, — добавляла мама, — так это то, что люди все очень разные, и большинство, увы, не ценят никаких даров и советов. Но для тебя, Лиля, это не должно иметь никакого значения. Надо учиться отдавать свою любовь, заботу, помощь и знания. А чтобы что-то отдать, надо это иметь, а чтобы иметь, надо создать, а чтобы создать, надо многому в жизни учиться. И, главное надо запомнить, что учиться и переучиваться тебе, Лиля, придется всю твою жизнь».
Любовь ее выражалась в демонстрации верности своим принципам и идеалам, а бесконечная учеба и работа была примером ответственного существования личности.
27.

В сентябре каждого года, к годовщине дня рождения Иды, Лиля посещала могилу матери. И каждый год она встречалась там с ее любимой аспиранткой Галей из Баку, которая продолжала хранить верную память о своем руководителе.
Женщины приносили цветы на могилу, молча стояли, думая каждая о чем-то своем, потом шли в ближайшее кафе, чтобы поговорить и вспомнить Иду.
Лиля всегда удивлялась:
-Когда мама успела отдать столько тепла своей ученице?
Галя всегда рассказывала Лиле новые и старые истории про ее маму.
— А знаешь ли Лиля, что твоя мама прятала на антресолях большую книгу своего друга и соавтора про ужасы жизни в ГУЛАГе, где он провел двадцать пять лет своей жизни? Как ты думаешь, кто в те годы был на такое способен?
Я тебе расскажу еще одну историю. Тебе было семь лет. Один раз тебя бабушка оставила дома одну сидеть и делать уроки. Раздался звонок в дверь, ты пошла ее открывать. На пороге стоял молодой мужчина, очень похожий на фото твоего дяди Ильи, который пропал без вести на войне и в честь которого тебя назвали. Бабушка всегда всем показывала его последнюю фотографию с фронта. Ты просто обалдела и спросила молодого человека:
-Здравствуйте, вы кто?
А он ответил:
— Здравствуй, здравствуй, девочка! Я-то Алик, брат Гали. Я пришел к твоей маме Иде Михайловне. Она мне сказала, что будет дома приблизительно в это время. Но раз ее еще нет, то я подожду ее во дворе на свежем воздухе, на скамейке в саду. И ушел.
Но ты его, видимо, поняла неправильно. У него был бакинский акцент. Ты была еще очень маленькая. Ты сразу же позвонила маме на работу и сказала ей, что ее родной брат Илья, наконец, вернулся с войны и ждет ее в нашем саду во дворе. Он точно похож на ту фотографию, которую ей показывала бабушка.
— Мамочка! Беги скорее, а то он возьмет и уйдет, и вы с бабушкой его не увидите.
Твоя бедная мама вся в поту в свои пятьдесят лет прибежала с работы, она так была возбуждена, что не заметила Алика, который ее ждал внизу в саду. Он, увидев ее в таком состоянии, тоже побежал за ней. Они встретились у лифта. Твоя мама не могла произнести ни одного слова. Они больше двадцати лет всей семьей везде искали пропавшего Илью, и нигде не могли найти никакой информации о нем.
А Алик был моим младшим братом, тоже аспирантом Иды Михайловны. И, действительно, он отдаленно напоминал Илью в молодости на той самой фотографии. Ты, конечно, малышка, не могла сообразить, что Илье-то должно было бы быть больше пятидесяти лет.
Мама с моим братом Аликом поднялись на лифте, все обстоятельства сразу же выяснились и все присутствовавшие успокоились. Хорошо, что этого не знала отсутствовавшая в тот момент, твоя бабушка, а то бы инфаркт ей был бы гарантирован.
Алик к тебе очень хорошо относился, но и он от нас ушел.
А теперь мы остались с тобой вдвоем, кто еще помнит день рождения твоей мамы. Видишь ли Лиля, любовь, ответственность, воспитание детей — это долгая дорога с множеством препятствий. И эта дорога часто бывает бесконечной…
28

Из США и Канады, из Парижа и Лондона, из Израиля и Мюнхена, из Башкирии, Татарии, Азербайджана, Литвы, Латвии, из Тюмени, Омска, Перми, Киева, Одессы еще долго шли поздравительные открытки, адресованные Лиле, в которых ученики Иды тепло ее вспоминали.
Лиля была очень им благодарна и ценила их память и преданность учителю.
С кафедры учебного института, где когда-то работала Лиля, тоже звонили бывшие ученики матери, ее аспиранты и докторанты. Некоторые из них раздавали в качестве тем для дипломных работ студентам маленькие параграфы из разделов кандидатской и докторской диссертаций Иды.
Когда-то они были под семью печатями и под грифами «Совершенно секретно». Каждый раз для них было большим удивлением, на сколько поставленные в них темы оставались спустя почти двадцать и более лет новаторскими, и актуальными. Но главное, что почти ничего, о чем мечтала при жизни Ида, не было реализовано.
В стране многое менялось, она становилась совсем другой.
СССР окончательно распался. К управлению страной пришли другие люди, с другими нравственными ориентирами, границы открыли настежь. Многолетний застой в науке, утрата желания что-либо менять, превратилось со временем только в ажиотажный интерес к зарабатыванию большого количества денег. И ничто не могло изменить этого безумного наступательного движения. Лавина подмены общечеловеческой морали сиюминутной жаждой наживы постепенно накрывала всю экономику.

29.
2005 год.
А жизнь, всегда прекрасная, шла своим чередом.
Лиля продолжала работать директором в американской компании. Один раз ее пригласили на переговоры в банк, который должен был финансировать проект по покупке технологического оборудования для большой промышленной компании. Банк выступал ее финансовым партнером. Такую протекцию ей оказал ее большой друг, профессор, чьим заместителем она когда-то давно была в учебном институте.
Она приехала вовремя в маленький очень уютный и хорошо отреставрированный старинный особняк в центре Москвы, там располагался центральный офис этого банка. В огромном кабинете за большим старинным дубовым столом конца девятнадцатого века сидел в кресле управляющий банка. Это был полный, очень вальяжный мужчина лет шестидесяти пяти. Он выглядел, как, собственно, и полагается настоящему банкиру. Он напоминал банкиров в фильмах о дореволюционной России. Одет он был в костюм-тройку коричневого цвета, вместо галстука, на белой сорочке выделялась красная бабочка, а оправа очков и огромные часы явно были золотыми. Он был в образе доброго симпатичного гостеприимного банкира.
На столе стояла большая хрустальная пепельница сталинского периода, в ней еще курилась сигара с очень приятным запахом. Секретарь, женщина сорока лет, явно опытная и верная его помощница, предложила Лиле любезно чай, кофе и великолепные пирожные, совсем не входящие в формат этой встречи. Лиля, большая любительница сладкого, расположилась в кресле напротив банкира и с удовольствием присоединилась к чаепитию.
Сначала они поговорили о том, чем вообще занимается Лиля, о ее образовании и опыте работы, потом о ее удачных проектах, а потом об участии ее компании в проекте банка. Все прошло отлично, Лиля должна была официально запросить у партнеров банка техническое задание, а американская компания должна была представить на его основе свое технико-коммерческое предложение по проекту.
Банкир во время переговоров смотрел на Лилю очень внимательно, они еще немного поговорили о состоянии отрасли в текущий момент, об экономике в целом, об общих знакомых и протеже Лили. Время шло, дел у банкира должно было быть очень много. Лиля, в связи с этим, говорила коротко, аргументировано, четко, желая произвести на банкира самое благоприятное впечатление. Она говорила очень спокойно, ясно выражаясь, не повышая голоса.
«Спокойствие во взгляде, знание и уверенность в том, о чем ты говоришь, всегда производит хорошее впечатление и внушает доверие», -так, когда-то ее учила говорить мама, которая терпеть не могла, если кто-то пытался говорить фальцетом, «дурным», как она говорила, голосом.
Наконец, Лиля поблагодарила банкира за проявленный интерес к ее американской компании и за то время, которое банкир уделил беседе с ней лично.
— Лилия! Можно мне так вас называть, коли вы меня на много лет моложе?
-Пожалуйста, я буду только этому рада.
— Так вот. Вы мне напомнили очень постыдную страницу в моей жизни, она была связана с одной очень уважаемой мною женщиной, прекрасным специалистом. Вы очень на нее похожи, в том числе взглядами, драйвом, манерой разговаривать, а главное – удивительное внешнее сходство, в мимике и улыбке. Ее звали Ида Михайловна, я помню ее имя спустя десятилетия.
Лиля встала как вкопанная.
— Это же моя мама. Ее, увы, уже нет в живых.
— Знаете, это большое счастье, что я вас случайно встретил и смогу вам покаяться. Видите ли я не могу с этим вечным грузом существовать. Если вы располагаете еще некоторым временем, я очень прошу вас уделить мне теперь еще полчаса.
-Конечно, я останусь.
— Это было давно в 1980 году. Я был тогда одним из ведущих комсомольцев, экономистом в Госплане СССР, ученым секретарем. Мы готовились к большому совещанию, на котором должны были присутствовать Председатель Госплана, отраслевые министры, ученые из Академии Наук. Итоги этого совещания должны были лечь в основу доклада Леонида Ильича Брежнева. Никаких сюрпризов быть не должно было. Все доклады заранее отправлялись на одобрение в аппарат Президента Госплана и выше. Совещание было обычным формальным делом, но почетным, так как было самым важным в году.
В мою обязанность входило обзвонить всех участников, убедиться, что все они будут вовремя., Одна из тех участников, Ида Михайловна сообщила мне, что она обязательно придет и зачитает свой доклад. В это время меня вызвал шеф:
-Василий! У меня к вам очень необычная просьба. Я могу вас попросить об одной щепетильной услуге для меня? Считайте, что это партийная просьба к комсомолу.
-Конечно, какие могут быть вопросы, я все для вас выполню.
-Видите ли, к нам на совещание придет замечательная женщина, профессор, доктор экономических наук, Ида Михайловна. Вы с ней как-то общались. Она подготовила большой доклад по нефтепереработке, газопереработке и нефтехимии, это совместный труд нескольких институтов. Была проведена очень серьезная ответственная работа, много сделано расчетов, выводов и конкретных рекомендаций. Она прекрасный докладчик, очень серьезный экономист, очень гордится результатами этой работы. Этой теме посвящена вся ее жизнь. Кстати, она предоставила мне положительный отзыв о диссертации.
Но есть одно обстоятельство.
Шеф поднял руку и указательный палец направил на потолок кабинета.
-Мы не можем принять те выводы, к которым пришли наши уважаемые ученые, пока. Пока не можем принять. Это наш с вами большой секрет. У меня есть указание свыше, не давать этим расчетным данным и выводам хода. Сегодня они противоречат решениям нашей Партии. А потом будет потом.
Вы понимаете, что я ей очень многим обязан, я не могу начать дискуссию. Это вы должны встать после ее доклада, представиться и коротко выступить. Надо вежливо извиниться и сказать, что ее выводы не устраивают Госплан, Коммунистическую Партию СССР, они преждевременны и не подлежат обсуждению. Только не вступайте с ней в дискуссию, вы не сможете ей противостоять, она очень аргументировано поставит вас на место.
Вы сможете это выполнить?
Что я мог ему ответить? Партия приказала, Комсомол ответил – «да».
Ваша мама пришла в прекрасном настроении, я ее сам встречал, она сообщила мне, что завтра у ее младшей дочери свадьба. Мне стало не по себе. Какую я должен «подложить свинью» этой счастливой женщине.
Началось совещание. Одним из ключевых докладов был доклад вашей матери. Она читала его почти наизусть в течение сорока пяти минут. Это был самый интересный доклад, самый честный, самый прогрессивный. Когда она закончила, начались прения. Большинство ученых с большим одобрением восприняли ее выступление. Они улыбались, удовлетворенные услышанным. И тут я увидел отмашку шефа и попросил слова. Мое выступление было как взрыв, а главное, что мне было запрещено продолжать эту дискуссию. Что оставалось вашей матери? Ей не дали слова. Тогда она встала и во всеуслышание сказала, что если этот доклад не устраивает Коммунистическую Партию, то она подает заявление на выход из этой Партии, которая так глубоко заблуждается. Она извинилась, попрощалась и ушла с совещания.
Я помчался за ней. Она искала место для курения. Наконец, она нашла и достала сигарету, ее руки дрожали, мне было бесконечно стыдно за то, что я сделал, но я не мог поступить иначе, такие были тогда времена.
Она сказала мне, что понимает, что я озвучил чужие слова, и попросила ее проводить. Я по-дурацки извинился перед ней.
Представить такой демарш на этом совещании было невозможно. Все чувствовали себя неловко, кроме нескольких человек «свыше». Мы все были предателями. Абсолютно все, а я самым подлым.
На следующий день, шеф попросил позвонить вашей матери и узнать, как она себя чувствует, но я не смог в тот день до нее дозвониться. Я сказал ему, что у нее семейный праздник, свадьба дочери.
— Ну и слава богу, — ответил шеф.
А я на всю жизнь запомнил глаза вашей мамы, полные недоумения и обиды.
Через год все выводы доклада, озвученные вашей мамой, были безоговорочно одобрены. Не было ни единого замечания.
Вот я вам и покаялся.
Лиля встала и заходила по кабинету банкира.
-Хотите я вам расскажу, что было потом после этого совещания? На следующий день после моей свадьбы у нее случился обширный инфаркт, мы никуда с мужем не поехали, ни в какое свадебное путешествие, мы только молились о том, чтобы ее спасли врачи. Она очень тяжело болела, врачи еле вернули ее с того света. Я винила себя много лет, думая, что моя «широкая свадьба» была причиной ее болезни. А причиной было то ваше совещание…
— Значит, я чуть не стал ее убийцей. Вот меня и мучила совесть долгое время.
Вы простите меня, Лилия, за вашу мать. Бог даст, поработаем вместе. Я вас провожу.

30.
И все эти годы тоже были очень непростыми. Потери самых близких Лили людей текли непрерывным потоком.
Ушли из жизни ее тетя Таня и старший двоюродный брат из Одессы, потом средняя сестра Таня и ее муж, бабушка и родители ее мужа Жени, овдовел младший двоюродный брат, потом ушел первый муж Лили и многие другие близкие родственники. Сколько лет она была самой маленькой в своей большой семье, и вот, в один момент стала самой старшей среди живущих родных в Москве. Повзрослели ее сыновья, Костя и Стас, племянники и племянницы, родились внучатые племянники и племянницы. Семья опять возрождалась. И тем не менее, многие родные продолжали покидать родину навсегда, кто-то уезжал учиться, кто-то работать, и никто из них не возвращался в новую Россию.
Постепенно они отдалялись, их дети и внуки уже не умели ни читать, ни писать на русском языке, только некоторые смешно говорили, с трудом подбирая слова. Лиля старалась поддерживать связь со всеми родными на всех континентах, по возможности сама их навещала, а иногда они по очереди собирались у нее дома по случаю различных праздников или просто счастливых оказий.
Правительство новой Украины первым открыло исторические архивы времен Великой Отечественной войны. И там, спустя много лет племянница Лили нашла копии документов о пропавших без вести солдат и офицеров Советской Армии. Было найдено и место гибели дяди Ильи, по чистому совпадению, в районе, где находился дом Лили, там проходила линия обороны Москвы и шли кровопролитные бои.

31.

Под Новый год в загородный дом Лили традиционно приглашались все родные, осколки некогда большого клана. Иногда из США прилетала старшая сестра Ева из США, ее дети и внуки. Ее двое детей, музыканты, вечерами начинали играть на гитаре и пианино, петь песни вмести с детьми. Вот тогда опять начинала вовсю звучать музыка и пение родных племянников, племянниц, их детей. В доме начинался настоящий праздник. Слышались звонкие детские голоса. Как бы за своих девочек и за их семьи порадовались бы мама и папа!
Лиля наряжала елки, которые стояли в гостиной, в столовой и в кабинете. Под елками заранее располагались бесчисленные праздничные яркие пакеты с подарками для всех гостей, особенно для детей. Лиля очень любила новогодние праздники, наивно, как ребенок, сама ожидая подарков и сюрпризов. Кто-то и из гостей обязательно играл на пианино, все вместе пели песни. Редко Лиля и сама исполняла детские песенки, свои любимые ноктюрны и сонаты она не исполняла, забыла, не практикуясь. Гости готовились к викторинам, которые придумывали друзья Лили и Жени.
К празднику закупались самые вкусные яства. Это были штоллены, имбирные пряники и глинтвейны из Германии, паннетоне и панфорте из Италии, фрукты из азиатских стран. Придумывали новые рецепты приготовления мяса и рыбы, новых салатов. Выпекались домашние штрудели и ореховые кексы. Как все это когда-то любили ее родители, бабушка, и особенно мама!
Лиля мечтала о большом уютном доме, полном любви, благополучия и тихого счастья. И ее мечта реализовалась, жаль только, что ее родители этого не застали при своей жизни.
Как бы мама отдыхала от своих забот, играла бы на пианино… А как бы отец гулял в лесу, собирал грибы и ягоды, сажал деревья?
На видном месте в шкафу красовалась старинная немецкая супница и шесть суповых тарелок бабушки, а также несколько самых любимых австрийских, немецких и китайских чашечек, которые покупала Ида на протяжении всей своей жизни и те, которые дарила ей ее младшая сестра. На стенах в доме висели картины двоюродного брата Лили, прекрасного художника.
В гостиной раскладывался на двадцать два человека отреставрированный старинный стол Сергея Ивановича, окруженный красивыми стульями, с дубовыми резными спинками. Стол накрывался специально сшитой для него, белоснежной скатертью. На нем расставлялась праздничная новогодняя посуда, свечи, новогодние украшения для стола.
В кабинете стоял письменный стол и кресло Сергея Ивановича. Каждый раз, когда Лиля садилась работать, она с теплотой вспоминала о его бывшем хозяине. И как же было обидно, что родителям, бабушке, тете, средней сестре и двоюродным братьям, Сергею Ивановичу, всем им не суждено было увидеть все это.
Так в ее доме стали мирно сосуществовать предметы из жизни самых близких родных Лили. Давно никто никого уже не обсуждал, и Лиля тоже давно примирилась с тем, что когда-то так болезненно, так остро воспринималось, все уже давным-давно было забыто.
32.
Много раз Лиля начинала читать мемуары своей мамы. Каждый раз, читая про детство и юность Иды, у Лили текли слезы. В воспоминаниях о детстве ничего не было трагичного, наоборот, там было очень много светлого и радостного, счастливого. Но слезы наворачивались потому, что там, между строк Лиля слышала голос мамы, ее интонацию.
Лиля отдала бы сейчас что угодно за то, чтобы хоть часок, хоть пару минут поговорить со своими родителями, выслушать своих близких! Лишний раз погулять с отцом. Как обидно, что жизнь так скоротечна, что она не успела в должной мере окружить свою маму такой же большой любовью и теплом, которые Ида дарила ей. Вот бы сейчас обнять ее родную, такую близкую, такую душевно теплую, прижаться и поцеловать, отдать ей хоть крупицу своей любви! Какое это было чудо- присутствие мамы, а главное, что это счастье было совсем рядом!
Теперь Лиля уже спокойно перечитывала воспоминания Иды, улавливая все ее настроения между строк. Значит, именно сейчас для нее настало время для их полного осмысления.
Хотела бы ее мама и отец, чтобы все их сокровенные тайны были раскрыты? Вот и Ева и Лиля давно стали бабушками. У них в жизни тоже было много тайн, секретов, удач и неудач. Кому это может быть интересно, кто и когда готов их выслушать, и надо ли это кому-нибудь?

Декабрь 2020 года.