Встреча с Мариной Цветаевой и ангелами на Андреевском мосту

Андреевский мост был для меня прежде всего путем на другой берег Москвы-реки, на Фрунзенскую набережную, куда мы часто ходили в магазины, поскольку «cнабжение» в том элитном районе было лучше, чем у нас. Особенно помнятся походы в магазин «Молоко», где изредка можно было купить деликатес — сырки в шоколоде. По мосту ходить было довольно страшно — пешеходная часть состояла из деревянных досок с довольно большими расщелинами, через которые была видна Москва-река. К тому же при прохождении поезда по мосту последний весьма существенно раскачивался.
Однажды приблизительно в 1959-60 году (мне было 4-5 лет) мы пошли с отцом через Андреевский мост «на ту сторону» (так на жаргоне жителей Андреевского монастыря обозначалась Фрунзенская набережная и ее окрестности). Отец зашел в магазин (скорее всего это была аптека в доме 54), а я остался гонять мячик на тротуаре с каким-то мальчишкой. Через некоторое время мне показалось, что я, заигравшись, не заметил, что отец вышел из аптеки и пошел домой, забыв про меня. Я бросился его догонять, перешел через улицуи поднялся на мост. На мосту я встретил соседку, девушку лет 15, которая шла навстречу, но нисколько не удивилась, увидев меня одного и пошла дальше. Я прошел весь мост и вернулся в свою обитель. Мама и бабушка всплеснули руками, увидев меня одного. Минут через 15 в квартиру весь в мыле и с ужасом в глазах влетел отец, который вышел из аптеки и не обнаружил меня. Так я впервые в жизни в одиночку перешел Андреевский мост. Позже родители упрекали соседку, что ж она не проводила меня домой, на что она с удивлением ответила, что не встречал меня на мосту. И это осталось загадкой.

А причем здесь Цветаева? Недавно просматривал том ее прозы и нашел «Повесть о Сонечке», которую раньше не читал. И нашел там следующий отрывок: «…вчера ходили с Алей пешком на Воробьевы горы, … я, посреди железнодорожного моста (Андреевского, другого там нет, прим. мое) завидев сквозь железные перекладины – воду, от страха – села, … Аля заговаривала моему страху зубы тут же изобретенной историей: как мост тут же раздался, и мы с ней тут же упали в воду, но не потонули, потому что нас в последнюю минуту поддержали ангелы, а поддержали – потому что в последнюю минуту узнали, что «эта дама с солдатской сумкой через плечо» – поэт, а эта девочка с офицерскими пуговицами – ее дочь, и как ангелы на руках отнесли нас на ярмарку, и потом с нами катались на карусели, «Вы, Марина, со своим ангелом на льве, а я со своим на баране…» и как потом эти ангелы отнесли нас в Борисоглебский переулок, и остались с нами жить, и топили нам плиту, и воровали нам дрова… «потому что эти ангелы были не ангелы, а… вы сами, Марина, знаете, какие это были ангелы…»

Лыжные прогулки Михаила Булгакова по Воробьевым горам

«И по наезженной лыжне, запорошенной ночным снежком, можно было лихо и быстро докатить до самых Воробьевых гор. На горках этих или по Нескучному саду мы бродили не спеша. Обычно это был будничный день, народу мало, главным образом детвора. Иногда лишь пролетал заправский спортсмен, сверкнув красным свитером и не заметив нас. Михаил Афанасьевич бегал на лыжах лучше меня. Скатываясь с горки чуть покруче, я не мог удержаться, лыжи разъезжались, и я валился на бок. Это обязательно происходило, когда мы, возвращаясь, съезжали с Нескучного или с Воробьевых на реку».

«В сухой зимний денек, особенно когда солнечно было, Михаил Афанасьевич появлялся у меня. Я жил недалеко, в Мансуровском переулке, в небольшом деревянном доме. Перейдя Остоженку можно было переулком спуститься к Москве-реке. Поэтому лыжи стояли у меня, и наша прогулка начиналась прямо из моего дома. Он оставлял свою зеленовато-серую доху до пят и из такого же американского медведя большую, налезавшую на уши ушанку, натягивал неизменный вязаный колпак, и мы, закрепивши лыжи уже во дворике дома, отправлялись в поход.
Остоженка была перекопана, начинали строить первую очередь метро (его строили открытым способом). Через улицу в некоторых местах были перекинуты деревянные мостки. Мы пробирались по ним, обледенелым и скользким, далее катили по переулку, утопавшему в сугробах, и оказывались на реке. По Москве-реке в ту пору свободно катались лыжники. Теплые стоки не мешали окрепнуть ледяному покрову. И по наезженной лыжне, запорошенной ночным снежком, можно было лихо и быстро докатить до самых Воробьевых гор. На горках этих или по Нескучному саду мы бродили не спеша. Обычно это был будничный день, народу мало, главным образом детвора. Иногда лишь пролетал заправский спортсмен, сверкнув красным свитером и не заметив нас.
Михаил Афанасьевич бегал на лыжах лучше меня. Скатываясь с горки чуть покруче, я не мог удержаться, лыжи разъезжались, и я валился на бок. Это обязательно происходило, когда мы, возвращаясь, съезжали с Нескучного или с Воробьевых на реку. Тут спуск крут, и я летел вниз, теряя палки.»
(С. А. Ермолинский. Из записок разных лет)

Юрий Трифонов на Большой Калужской.

Писатель Юрий Трифонов после расстрела отца и ареста матери был вместе с бабушкой выселен в 1938 или 1939 году из Дома на Набережной в коммунальную комнату в только что построенном корпусе дома 21 на Большой Калужской. Было ему тогда 13 лет. Я нашел упоминание об этом в автобиографическом романе «Исчезновение», когда герой книги возвращается с приключениями в Москву из эвакуации : «…Игорь конечно мог жить и один в комнате на Большой Калужской (цела ли комната?)». Так что Юрий Валентинович мог бы учиться и в нашей школе №44 и познакомиться там с юным Сергеем Петровичем Капицей (о котором тоже нужно будет написать), но школа была построена только через год, в 1940 году (тогда она называлась школа №8). В романе «Время и место» Трифонов точно обозначает место своей учебы:
«Я живу на окраине, где новые дома стоят вразброс, напоминая громадные одинокие сундуки, и хожу в школу в здании старой гимназии, теперь этого здания нет, на его месте стоит фиолетово-зеленый небоскреб Комитета стандартов. Напротив школы, через улицу, прячутся за оградой, за деревьями – они прячутся и поныне, как прятались двести лет назад, – скучные, нищенской желтизны каменные дома больницы, а сразу за ними, за двориком, где мы дуемся в шахматы, спуск с холма, начинается парк, его тыльная сторона, мусорные задворки, непролазная чаща, овраги, свалки, ржавое железо, обрывистые тропки, по которым надо прыгать или мчаться стремглав, наподобие горных козлов, или же красться с осторожностью индейцев, прислушиваясь к малейшему хрусту веток».
Комитет Стандартов — это нынешний Ленинский проспект 9, я искал фотографии старой гимназии на этом месте, но не нашел. Прямо за Комитетом Стандартов стоит школа №16, которая была, как и наша школа, построена в 1940 году, видимо взамен гимназии, но неизвестно, была ли сразу при этом снесена гимназия или нет. Есть фото 1966 года со встречи Де Голля, там за забором идет стройка Комитета Стандартов, за ним школа №16.
Из романа «Время и место»:
«Лютый морозный день, очень яркий, солнечный, всю ночь шел снег, и Калужская была завалена снегом, троллейбусы еле двигались, на большой перемене мы бежали через улицу, и было похоже, будто бежим по снежному полю».
«Во время войны парк был пуст и тих, на набережной, где раньше бывали гулянья, колыхались громадными серебристыми облаками отдыхающие аэростаты. Вечером они поднимались на невидимых паутинках в небо и ослепительно горели на солнце. Они напоминали чудовищного размера коконы, из которых должны были когда-нибудь появиться фантастические бабочки. Может быть, они и появились. Я редко бываю в парке. И не имею представления о том, что там сейчас происходит…»

А вот Сергей Петрович Капица, в отличие от Трифонова, таки учился в нашей школе №44 два года в 1940-41 годах. А сначала, после возвращения семьи из Великобритании осенью 1937 года, Сережу Капицу определили в 3-й «А» класс Московской опытно-показательной школы № 32 имени Лепешинского во 2ом Обыденском переулке. В седьмом классе этой школы училась в то время мама нашего Иосифа Вольфсона, которая стала пионервожатой как раз в классе Капицы. Могли бы в той школе учиться и мой отец (ровесник Сергея Капицы) и дядя, поскольку они жили в доме Бройдо (2й Обыденский 13) в двухстах метрах от этой школы, но не пришлось. Видимо от обилия кандидатов-«наркомчиков» на место в этой элитной школе.
В классе Капицы учились дети Микояна и племянник Кагановича. По воспоминаниям Ирины Николаевны Дыренковой — мамы Иосифа Вольфсона — однажды на перемене Сергей Капица с криком «Бей наркомчиков!» набросился на «элиту» с кулаками. После чего его и его перевели в школу«понароднее», то есть в нашу школу — №8, на Большой Калужской, недалеко от дома на Воробьевском шоссе 2, где теперь музей Петра Капицы. В ней Капица окончил 6-й класс. Любил захаживать в Минералогический Музей как в юности так и в зрелом возрасте.Ну а в наши времена в школе учились обе дочери Сергея Петровича — Варвара и Мария. Старшая старше нас на год, а младшая младше на 4 года. Фото из Минералогического Музея!

Что объединяет Храм Христа Спасителя, Колокольню храма Ризоположения на Донской улице и первое здание Третьяковской галереи? То, что в их создании принимал участие архитектор Александр Каминский.
К сожалению Каминский нынче мало кому известен, это связано в том числе и с неудачным окончанием карьеры, а создал он в Москве очень много — собор Николо-Угрешского монастыря, биржа на Ильинке, Александро-Мариинское училище на Большой Ордынке и многое другое.
Его учителем был К.А.Тон, одним из учеников — Ф.Шехтель, а женат Каминский был на сестре Павла Третьякова, для которого много строил. Представлял направление поздней эклектики с элементами модерна, готики и других стилей.
Но мне Каминский интересен тем, что помимо всего перечисленного он проектировал юго-западный корпус Андреевского монастыря, как раз тот, в котором поселилась моя семья в 1947 году. Так называемый «царский» корпус, которому дали имя Александра Первого. Корпус строился специально для женской богадельни и, увы, не отличался каким-то особым изяществом, никакого модерна и готики, все очень строго и просто, даже слишком просто. В существующем описании царского корпуса указано, что планировка обоих этажей представляла собой коридорную систему преимущественно с досчатым полом, однако на первом этаже пол был сложен из каменых плит. Из центрального коридора выходили большие и малые «палаты для призреваемых». Особым образом были устроены ретирадные места. Помню прекрасно и коридорную систему, и то, что на первом этаже было прохладно из-за каменных полов. «Ретирадные места», то бишь туалеты общего пользования, особой прелестью не отличались. Единственный момент, что мы свою маленькую квартирку никогда не называли «палатой», да еще и «для призреваемых».
Вот за что надо сказать спасибо Каминскому, так это за толстенные стены, которые спасали жителей всей Андреевской слободы от немецких бомбардировок 1941-42 годов, а также за то, что архитектор спроектировал почти пятиметровые потолки, что позволило многим будущим обитателям построить в своих жилищах надстройки — антресоли. У нас была крошечная, но отдельная квартира площадью метров 20, со входом из общего коридора, но при этом двухэтажная, с лестницей на маленькую антресоль-спальню, которая была надстроена над кухней.
Сейчас в корпусе находится Синодальная библиотека Московского патриархата. Невозможно было в мои детские времена представить, что на то крыльцо, на которое я запрыгивал каждый день, в будущем будет ступать нога двух патриархов Всея Руси.
Далее из Википедии:
Карьера Каминского оборвалась в 1888 году, когда обрушился доходный дом Московского купеческого общества, возводимый его фирмой (Улица Кузнецкий Мост, 10/8 — Неглинная улица, 8/10). Каминский был признан виновным в нарушении строительных норм безопасности и приговорён к шести неделям ареста. Профессиональная агония продолжалась вплоть до его публичного увольнения с последней должности — архитектора Московского купеческого общества в 1893 году. В 1889—1892 годах Каминский — учредитель и главный редактор «Художественного сборника русских архитекторов» — тщетно пытался через популяризацию своих проектов восстановить репутацию. Архитектор, так и не сумевший вновь войти в строительную элиту, умер в 1897 году. Последней его воплощённой работой стал храм св. Серафима Саровского в Сарове, освящённый в 1903 году.

Нескучный сад и еще один его обитатель.
(К Дню рождения Юлии Цхведиани)
А. Бабков

В Галерею выдающихся людей, так или иначе отметившихся на аллеях Нескучного сада, спешу (чтобы не опередил Андрей!) поместить Юлию Цхведиани, в девичестве Дубнову – человека, который на разных этапах своей жизни так или иначе был поцелован Богом и обласкан Судьбой.
В младенчестве – это чудо-ребенок, родившийся в рубашке. Фактически у Авраама и Сары. Родители Юлии были столь же преклонного возраста.
В детстве – это совершенно замечательная фантазерша и выдумщица. Помните фильм «Фантазеры»? Создается впечатление, что режиссер Исаак Магитон был знаком с маленькой Юлией!
В отрочестве – выдающаяся спортсменка, танцовщица, декламаторша и т.д. и т.п. Завсегдатай всех возможных и невозможных кружков и клубов по интересам. Если только здесь не возобладало одно из ее вышеперечисленных качеств.
В девичестве – несомненная красавица и мечта всех молодых людей своего района. А также их отцов. Как водится, в какой-то момент красавицу похитил «Парис», но, в отличие от времен Оно, это не привело к войне, а напротив – предупредило братоубийственную войну районного масштаба.
Следующий этап — научная деятельность: защита диссертации и кафедра в престижном вузе. Карьера преподавателя оказалась недолгой. Резко упала успеваемость. Студенты не столько слушали, сколько смотрели, а потом не спали по ночам.
Юлии не оставалось ничего другого, как подчиниться духу времени и стать коммерсантом. И потекло бурным потоком на просторы России американское технологическое оборудование. Так Юлия внесла не только теоретический, но и практический вклад в развитие российской нефтеперерабатывающей промышленности. Непонятно, почему табличка с именем Юлии до сих пор не украшает стен ни вуза, ни соответствующего министерства!
А вот звания «иностранного агента» Юлия вполне могла удостоиться, если бы американцы, ушлые ребята, не держали нос по ветру и не закрыли свою лавочку до начала полнолуния и как только у «дедушки» начали проступать первые признаки оборотня.
Коммерцией меньшего масштаба Юлии было уже неинтересно заниматься, и она начала искать себя в искусстве. Но скорее это даже само искусство в своей литературной ипостаси нашло ее. Ведь прожив столь замечательную и полную впечатлений жизнь, Юлия является кладезем знаний, впечатлений и образов, которые так и бьют из нее, подобно струям воды в жаркий день из фонтана Александринского дворца.
Нет, дворец тот построила не она, но вдохновившись гением Тюрина и Мироновского, Юлия под Звенигородом построила его малую копию, проявив и здесь свои незаурядные способности, но уже как архитектора, дизайнера, строителя… финансиста, делающего деньги буквально из воздуха!
Но мы отвлеклись. Литература, несомненно, стала любимым коньком Юлии, на котором она и по сей день самозабвенно гарцует. Здесь, в литературе, она наконец-то почувствовала себя настоящим демиургом. Это с одной стороны. А с другой – получила возможность проявить себя одновременно во всех своих замечательных талантах и качествах. Включая те, которых нет или те, что не являются замечательными вполне. Здесь она царь и бог и получает право казнить и миловать. Как Нестор Махно в фильме «Пархоменко»: «Я вычеркиваю тебя из списка живущих на этом свете!» Лично я почувствовал это на своей собственной шкуре, когда при первых Юлиных шагах в литературе осмелился сделать ей какое-то замечание. Меня как персонажа тут же не стало. Я аннигилировался, исчез. С тех пор я четко знаю свое место…
Не знаю, хватит ли Юлии жизни, чтобы излить на страницы своих рассказов и повестей все те впечатления и образы, что она накопила или приобрела в результате своих более чем многочисленных путешествий. Да, чуть не забыл: ведь она еще и великий путешественник! Более 80 стран, что она удостоила своим посещением, причем некоторые из них не по одному разу. И каждый раз какие-то новые приключения – случаи, курьезы, анекдоты… А если к этому добавить еще немного воображения, которого у Юлии, как сказано, хоть отбавляй. Остановись мгновенье, иначе многое так и окажется невысказанным и нерассказанным!
Юлии же – долгих и плодотворных лет жизни! На радость всем нам и в качестве назидания потомкам! Назидания в том смысле, какую интересную и насыщенную жизнь можно прожить и без компьютера и всех этих бесчисленных сетей. Перефразируя Григория Сковороду: «Я был в интернете, и интернет не уловил меня!»
А причем здесь, скажите вы, Нескучный сад? Да при том, что Юлия всю жизнь прожила с ним бок о бок, но бывала в нем считанное количество раз. Зато, как вы уже, очевидно, поняли из этого нашего небольшого очерка, с учетом масштаба личности Юлии каждое из этих посещений должно быть вписано золотыми буквами в историю Сада!

Несколько лет назад Юля Цхведиани опубликовала на Контрапункте рассказ «Кинпробы» в рубрике «Детские рассказы», где она делится детскими воспоминаниями об участии в съемках фильма в Нескучном саду. Название фильма осталось тогда Юле неизвестным и она подозревала, что его положили на полку. Но нет, я нашел этот фильм и посмотрел его. Фильм называется «Здравствуй это я» 1965 года с Арменом Джигарханяном и Натальей Фатеевой. В фильме есть довольно длинный эпизод с Джигарханяном и Фатеевой в Нескучном саду — Ванный домик, гуляние по дорожкам, катание на ржавой карусели. Но Юли я в фильме так и не нашел, увидел на карусели только главных героев. Видимо Юлю и одноклассников по какой-то причине вырезали, изменили первоначальный сценарий и заменили на Фатееву. Зря Юля с товарищами претерпели все мучения и тошноту от долгого катания под дождем. Жаль, я думаю Юля вполне достойно заменила бы Фатееву в этих эпизодах. Поскольку кадров из фильма с Юлей нарезать по указанной причине не удалось, публикую фото с одноклассниками в Нескучном саду примерно в эти годы. Юлю на снимке найдите сами

В середине-конце шестидесятых я занимался шахматами во Дворце пионеров на Воробьевке. Однажды тренер сообщил нам, что в Нескучном саду (ЦПКиО) будет сеанс одновременной игры с экс-чемпионом мира Ботвинником. Нам дали только одно место. Наш Тренер Евгений Ануфриевич Пенчко собрал коллектив лучших, человек пять, в том числе, не буду скромничать и меня, и мы поехали. В шахматном клубе на свежем воздухе (там где сейчас «Белая ладья») cобралась огромная толпа народа. Часть досок была внутри, часть на природе, нам конечно дали место снаружи. Дело было летом. Мы ждали и вдруг началась страшная гроза. Деваться было некуда, внутрь клуба не пройти и мы до нитки промокли. Наконец гроза закончилась, но гроссмейстер не появлялся. Мы ждали еще почти час, совершенно мокрые, и тут организатор объявил, что Михаил Моисеевич не приедет, потому что промочил ботинки и не может выйти из дому. Жил Ботвинник недалеко, на Фрунзенской набережной.
Была ли у него лишняя пара ботинок я не знаю, но с тех пор я Михал Моисеича недолюбливал

Посеявший зерно

Посвящаю Саше Бабкову, родившемуся день в день с героем очерка.

Первые 13 лет жизни я смотрел из окна своей квартиры на красную церковь Воскресения во дворе нашего Андреевского монастыря и не догадывался, что в склепе под церковью похоронен если и не самый великий, то возможно самый достойный и добродетельный русский человек XVII столетия.
Федор Михайлович Ртищев, 495-летие которого 16 апреля 2021 года никак у нас в стране не отмечается, а не мешало бы. Уникальная личность, человек, намного опередивший свой немилосердный семнадцатый век, «белая ворона» при царском дворе, просветитель, благотворитель, миротворец и “западник, «милостивый муж» по выражению современников. Происхождением из родовитой боярской семьи, имел все возможности для карьеры. Воспользовался этим сполна благодаря уму и энергии, стал ближайшим другом царя Алексея Михайловича, получил высокий чин «окольничего», то есть высокопоставленного дипломата при царском дворе. Решал сложные дипломатические вопросы в Речи Посполитой и Малороссии. В Малороссии его уважали, он даже имел шанс стать гетманом.
И тем не менее стал известен не этим. А тем, что пренебрег дальнейшей карьерой и встал на путь благотворительности и развития просвещения в средневековой России.
Первое его и важнейшее деяние на этом поприще — основание в 1648 году (ему было 22 года!) мужского училищного Андреевского монастыря для “распространения свободных мудростей”. В значительной части на личные средства. Идея Ртищева — организовать при Андреевском монастыре образовательное заведение высокого класса для поднятия уровня консервативного и погрязшего в средних веках российского общества. Где брать преподавателей? Для России в те времена образцом знаний были Киев и вся Малороссия, именно оттуда в 1648-53 годах в Андреевский монастырь приезжают ученые монахи числом 30 человек, протоинтеллигенция того времени. Они принесли в Россию свежие западные идеи и знания. История сохранила нам некоторые имена – Епифаний Славинецкий (о котором можно отдельную статью писать), Арсений Сатановский, Дамаскин Птицкой.
В школе начинают преподавать для молодых людей (бояр и не только) иностранные языки (греческий, латынь, древнееврейский, польский), риторику, философию (Аристотель в Андреевском монастыре!), космографию. Немного позже начинается одно из важнейших дел века — сверка и корректировка основных библейских текстов и новый перевод Библии на старославянский язык. Обучение велось по западной методологии, подразумевающей свободу общения, что для того времени было для России по меньшей мере необычно. В школе никого не наказывали, никого не отчисляли. Популярны были диспуты. Киевляне привезли с собой книги, целую библиотеку, что стало хорошей традицией для монастыря вплоть до наших дней. Нет огня без дыма, практически сразу же начались нападки консервативной части общества на «либерала» Ртищева и возглавляемое им братство, обвинения в ереси, «пятиколонничестве» и тому подобные вещи. Многие бояре не отпускали своих детей в братство. “Вот учится у киевлян Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте еретичество есть …”, “кто по латыни научится, тот с правого пути своротится”.
Тем не менее работа школы продолжалась. Бывали в монастыре патриарх Никон, протопоп Аввакум (правда его туда привезли силой, чтобы отвратить от его идей, но многодневные споры н привели только к тому, что укрепились обе стороны), да и сам Алексей Михайлович заезжал. С царем Ртищеву надо заметить повезло — Алексей Михайлович Тишайший был человеком хоть и консервативным, но толерантным, желавшим перемен отсталой стране.
Андреевский монастырь и его «Ртищевское” или “Андреевское” братство стали колыбелью российского просвещения. Хотя сама школа просуществовал недолго – стала хиреть после ранней смерти Ртищева в 47 лет и вскоре прекратила существование, но дело не пропало, зерна выросли и заколосились. Естественными наследниками братства стали Славяно-Греко-Латинская Академия, где учился Михаил Ломоносов, а потом и Московский Университет, и Московская Духовная Академия и, наконец, Академия Наук. Совсем неслучайно на небольшом пространстве, охватывающем Нескучный сад и Воробьевы горы, соседствуют МГУ, новое здание Академии Наук, Дворец пионеров — источник знаний для детей, а с другой стороны моста Охотничий домик — пристанище просветительского клуба “Что, Где, Когда”, старая Академия Наук, ну и наша школа. А посередине всего — колыбель — Андреевский монастырь.
Добродетели Федора Ртищева в стране остались практически незамеченными. Впрочем его фигура есть на памятнике 1000-летию России в Великом Новгороде, о нем писал историк Ключевский, но в школах о нем не рассказывают. Книг о нем практически нет, впрочем лет восемь назад был на ЦТ сериал “Раскол”, где Федор Ртищев появляется вместе с Алексеем Михайловичем и другими героями времени и это все.
Перед смертью Ртищев раздал существенную часть своего имущества нуждающимся. “Милосердный муж”, так его называли при жизни, и некоторое время после смерти. Потом стали забывать. Братство Андреевского монастыря распалось. Больница, построенная на средства Ртищева, сгорела. Потом прошло еще почти 500 лет, Эра милосердия хоть и брезжила в какие-то моменты истории, но так и наступила.
Если говорить о Ртищеве с точки зрения Аристотелевых добродетелей, то Федор Михайлович обладал ими всеми – мужество, умеренность, щедрость, дружелюбие, справедливость. Наверное он был счастливым человеком.
Вот о чем можно было бы думать, когда я смотрел в детстве из своего окна во двор Андреевского монастыря.
P.S. К моему ДР Саша Бабков прошел моим школьным маршрутом от Андреевского монастыря до школы и запечатлел путь на фото. Удивительно (мы не сговаривались!), но первое же фото на крыльце моего корпуса запечатлело Воскресенскую церковь и место, под которым по преданию (говорю осторожно, поскольку место захоронения документально неизвестно, но наиболее вероятно именно здесь, в его детище) похоронен Федор Ртищев.
Использованы материалы из статьи академика Е.П. Челышева “У истоков отечественного просвещения”. Академик Челышев, недавно скончавшийся в возрасте 98 лет, – один из инициаторов восстановления Андреевского монастыря в начале девяностых годов