Обычно у меня не бывает проблем с тем, чтобы дать своим этюдам название, но здесь я призадумался. Многое приходило в голову, но тут же отвергалось. В конце концов, я понял Николая Васильевича Гоголя и так, просто, и назвал эти заметки: РИМ.
А. Бабков
Марине, моему давнишнему римскому другу, посвящается.
Есть ли где еще такое место на Земле, где, выйдя из метро, нос к носу сталкиваешься с тысячелетней историей в «лице» Колизея или древнеримского Форума? И где уже к вечеру того же дня ты и с тем, и с другим уже практически на ты? От былого, еще утреннего потрясения не осталось и следа. Ты проходишь мимо этих свидетелей истории, как мимо добрых знакомых, и, делая им ручкой, небрежно бросаешь: «Чао!»
Тут же Гай Юлий Цезарь: один в бронзе на постаменте, другой во плоти, более того, прекрасно себя чувствует и даже кокетничает с девушками, мечтающими с ним сфотографироваться. «Ave Ceasar, morituri te salutant!» — бодро отчеканиваешь ты… «Сiao, ciao…» — небрежно роняет он, подмигивая очередной проходящей мимо красотке.
Еще 20 минут назад из окна поезда ты упорно старался не замечать жуткие трущобные дома на подъезде к Риму, ты воротил нос от «неместных» попрошаек и вместе с пожилыми «местными» — римлянами – возмущался вечно неприбранным мусором и граффити, начертанных в самых невообразимых местах и отнюдь не учениками или последователями Рафаэля…
Но вот, порядком пропитавшийся скепсисом, ты выходишь на Палатин или на Капитолий, и весь твой скепсис улетучивается в тот же миг. Время мощным потоком подхватывает тебя и водоворотом уносит в тысячелетние дали? глубины? Ты чувствуешь себя жалкой песчинкой, проваливающуюся в бездонную горловину песочных часов. Кто интересуется впечатлениями и ощущениями ничтожной песчинки? Да и ей самой позволительно ли иметь чувства, мысли, ощущения? Ты раздавлен Римом, тем столбом времени, что, выше всех его столпов и колонн, вознесся над знаменитыми холмами.Ты пытаешься скрыться в метро, но и здесь чудовищное давление времени не оставляет тебя в покое.
Тебе неотвратимо кажется, что поезд несет тебя не от станции к станции, а от эпохи к эпохе… «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Период правления Марка Аврелия»… А следующая за ней – Августа…
Готов ли ты к таким перелетам во времени? Вполне ли представляешь, что тебя ждет? Судорожно перебираешь в памяти отрывочные сюжеты из «Жизни 12 цезарей», из «Сатирикона», из Джованьоли… Пустыня, бесконечная пустыня… Все погребено под безжалостными песками времени, и только из-под отдельных барханов торчат то какие-то латинские изречения, причем вовсе не к месту, то какие-то факты истории, плохо стыкующиеся между собой. Сортируешь по какому-то принципу, скажем, — криминальному. Вот колонна, под которой был практически вивисекцирован Гай Юлий Цезарь, а вот за этим углом нашли тело Альдо Моро… А в центре этой площади был сожжен Джордано Бурно. Теперь же на этом самом месте сидят и милуются две влюбленные парочки. Кто они: потомки Джордано или его палачей-инквизиторов? Нет, только не эти: он – темнокож, она – узкоглаза! Знают ли они, что это за «мужик в балахоне», строго смотрящий на них сверху вниз? Знают ли они, какие прочие тени витают вокруг этой площади и ближайших к ней улиц?
«Сегодня ты нам, завтра другие – тебе» — гласит надпись под изображением «scheletro umano», взымающего дань с прохожих на поддержание «вечного огня» на местном кладбище, от которого и следа-то уже давно не осталось. Но сраженный логикой изреченного твоим несчастным предшественником, ты выуживаешь из кармана монетку, затем другую — помельче, и «щедро» просовываешь ее в узкую щель. Те же, что достоинством покрупнее: в евро, в два – продолжают весело позванивать в твоем кармане. Пока. До поры, до времени…
Да и то сказать: сегодня ты со смертью уже запанибрата. Особенно после вчерашнего посещения крипты францисканского монастыря в районе площади Тритона. Вот уж где поистине настоящий «Триумф смерти»: сотни и сотни, если не тысячи, будем надеяться, спасших свою душу монахов «украсили» своими костями стены и даже потолки монастырской крипты. «В земле им было ужасно тесно, а уничтожить кости, тем паче предав их огню – страшный грех» — как бы оправдывается служащая на входе-выходе из этого жуткого места. «А не грех, не кощунство ли плести узоры из останков в прошлом тоже живых людей?» — так и подмывает задать вопрос, но он так, комком, и застревает в горле. Уж больно не по-доброму горят глаза у этой скромной служащей, уж как-то больно хищно оскаливаются – в «улыбке» — ее зубы… «Добрых вам снов!» — ласково напутствует она посетителей, а детям практически задаром раздаривает открытки, стоящие иные евро, иные – два. «Возьми еще одну, даром – подари товарищу!»
Кстати сказать, такого количества детей я не видел больше ни в одной церкви, ни в одном музее. С другой стороны, черепа и кости вот уж несколько лет, как стали востребованным и модным атрибутом детской одежды и прочих принадлежностей «цветов жизни». «Да это их, детей, культовое место!» — с ужасом понимаю я, и от этой мысли меня всего передергивает. С головы до ног. Не знаю, заметили ли это мои спутники…
За дверями верещагинского «Апофеоза», причем в самом жутком, в самом извращенном его виде, уже бьет ключом римская жизнь – «Сладкая Жизнь»! Именно здесь, на этой улице – Вия Венета – в 60-е годы снимал этот свой фильм Федерико Феллини. «Почему именно здесь?» — этот вопрос не возникает и поныне. Роскошнее и аристократичнее место трудно себе представить. На секунду мерзкая ухмылочка «вампирши» из крипты Санта Мария делла Кончецьоне вновь приходит на ум. Мертвы, практически все уже мертвы герои и участники «Сладкой жизни»: сам Феллини, красавица Эгберт, Мастроянни… Да уж, действительно, «сладкая» жизнь…
Но эта мысль не успевает овладеть тобою. Уже на следующем перекрестке ты видишь целую стайку молоденьких Эгберт в самом расцвете своих физических и жизненных сил. На протяжении дня не один «Марчелло Мастроянни» предложит тебе проехаться на такси, выпить чашечку кофе, любезно ответит на твои вопросы в кассе музея. Что же до Феллини, то эти, как правило, скрываются в тени многочисленных церквей или, на худой конец, не менее многочисленных министерств. Не ты, а они смотрят на тебя с амвона или из окон бывших резиденций Барберини, Фарнези, Поли… Ты чувствуешь эти внимательные взгляды и думаешь, а какое место и какую роль уготовили они тебе в трагикомедии этой жизни?
А жизнь снова и снова бьет из всех щелей этого фантастического города. Этот кровоток не прекращается ни днем, ни, похоже, ночью. И в час, и в два ночи ты все еще видишь весталок, возничих, художников, музыкантов и просто праздношатающихся, которые, кажется, не спят просто никогда.
У тебя же сил неизмеримо меньше, и ты идешь спать. В номере ты колодой валишься на кровать и засыпаешь в тот же миг. Но и во сне город не отпускает тебя из своих объятий. Ночью ты заново переживаешь все перипетии истекшего дня. Более того, они облекаются в причудливые формы всех тех Манчини, Синьорини, Де Кирико, Савинио и Болдини (да простят меня все неупомянутые, но не менее достойные!), что ты видел днем в Галерее современного искусства на Вилла Боргезе. Ночь же и образы ночи предыдущего дня (о, Господи, «ночь дня», дни, ночи!..) были украшены в одежды совсем другой эпохи и другого стиля, манеры, жанра: Бернини, Канова, Караваджо… За ночь же до этого безраздельно правили Диоклетианы, Траяны, Марцеллы и Помпеи…
Пульс столетий, не столетий даже – тысячелетий сотрясает улицы и площади этого города. Плотной поэтому стеной стоят дома в историческом центре города, и мощными громадами врастают они в мостовые, случись стоять им особняком, отдельно. Им иначе нельзя – падут под напором времени, превратятся в руины, как превратились цирки, форумы, термы, базилики, колизеи…
Да, Колизей… Сегодня мы в последний раз стартуем отсюда в наш паломнический тур по улицам и площадям Вечного Города. На этот раз нам поможет в этом туристический автобус… Вру!… Автобус, т.е. четыре колеса, шасси, корпус, фюзеляж, сидения и поручни — это он в Москве и прочих местах автобус. А здесь это – машина времени, которая промчит нас через все времена и эпохи, что увидели свет… и тьму – тьму и свет на берегах когда-то полноводного, а ныне пересыхающего Тибра.
Пересыхают и источники жизни. Стираются и утрачиваются идеалы, Марина! Люди и годы безжалостно высасывают их. Безжалостное солнце времени сжигает.
Грядет Вечность!…

ГОРОД, В КОТОРОМ АФОРИЗМЫ РОЖДАЮТСЯ САМИ СОБОЙ

Рим это какой-то фантастический сгусток времени.
В этот раз, после Рима, мое бегство из Италии будет еще более стремительным.
Рим буквально раздавил меня. Смогу ли я (и как?) жить дальше в таком противоестественном, расплющенном виде?
Рим – только один. Не может быть никакого другого: ни «второго», ни тем более «третьего». В чьем воспаленном уме могла возникнуть эта кощунственная идея? Он просто, наверное, никогда не был в Риме.
Митя! Не потеряйся в водоворотах времени!
Не был в Риме, и не надо: живи себе спокойно!
Рим – это величина поистине исключительного масштаба. Вся наша история покорения космоса второй половины ХХ века – просто смехотворна!
Фантасты, научные и ненаучные, оставьте ваши фантазии. Просто поезжайте в Рим!
«Какое тысячелетье на дворе?» Б.Пастернака – это про Рим.
В Рим можно приехать. Но вот выбраться из него уже невозможно!
Из Рима – прямиком в сумасшедший дом!
Человека привыкает ко всему, это я окончательно понял в Риме. Вот ведь жители Рима – привыкли же к этой вечности за окном? И ничего, живут себе…
Москву и Рим объединяет только одно: непрекращающийся ни днем, ни ночью шум за окном. Но в Москве это суета сует, а в Риме – бег времени.
Время в Риме не то, что в мире.
Время в Риме – глухое бремя.
Рим что мир,
В нем веками время,
А не днями с годами мерят.
После Рима едешь домой уже просто доживать.
Только в Риме становится понятным тот фанатизм, с которым на протяжении истории все варвары стремились овладеть этим городом. «Владеющий Римом владеет миром». Но если бы все действительно было так просто. Легко овладеть, владеть трудно. Вот почему Рим вечен и не принадлежит никому. Кроме, возможно, горстки-другой мудрецов, иные из которых Рим и в глаза не видели.
В Рим юнцом, из Рима – мудрецом.
Рим это Библия в истории архитектуры, живописи, скульптуры… Всего искусства в целом.
В Риме легко развязываются все жизненные узлы, из всех жизненных тупиков в Риме легко находится выход.
«Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу…» Данте нужно было не в Равенну, а в Рим ехать…
Если из Рима ты не приехал другим человеком, значит, ты побывал в другом городе.
Я бы поделил всех людей на тех, кто был в Риме, и тех, кто там не был.
Рим это тот город, который, уверен, примирил бы меня с друзьями, устранил бы все наши художественные разногласия.
Интересно, а Ницше, этот безжалостный ниспровергатель всего и вся, случалось ли ему бывать в Риме? Полагаю, что нет. Тогда бы это был уже не Ницше, а, скажем, Рильке.
Здесь даже объяснения в любви связаны никак не меньше, чем с вечностью. Граффити, аршинными буквами, выведенное на подпорной стенке набережной Тибра: «Ti amo qui… alla fine del mondo… e di nuovo qui… all’infinito» — «Люблю тебя отныне навсегда // До Страшного суда // И даже после // На веки вечные // Люблю…»
Можно по-разному входить в этот мир: врываться подобно урагану, стоять и ждать своей очереди… Но выходить нужно только смиренно и благочестиво, покорно склонив свою голову под напором новых «варваров» и перед неумолимою десницею судьбы… Кто этого не понял, тот не понял в жизни ничего, и только попусту потерял время.