Когда бы грек увидел наши игры…
О.Мандельштам

Это здание сразу же привлекло их внимание. Не успели они приехать в этот город. Не успели они разместиться в гостинице и выйти на берег древней русской реки. Гостиница была хороша, река была хороша, и даже берег… вся округа была привлекательна. И церквушка на том берегу реки напоминала о чем-то добром и немного забытом…
А вот это здание, там же, напротив, на противоположном берегу, было просто ужасающе уродливым, хотя тоже живо напоминало не совсем далекое прошлое. Точнее — период развитого социализма, когда уродливое, а порой и чудовищно уродливое уже не могло более скрываться внутри, а просилось и вырывалось наружу. Это как с человеком: к старости все его грехи так или иначе отразятся, не могут не отразиться на его внешнем облике. Особенно на лице. Которое вообще читается, как открытая книга. Портрет Дориана Грея да и только.
Они погадали немного насчет назначения этого архитектурного чудища на том берегу реки, но лишь немного, и гадание это, не придя к консенсусу, очень скоро обернулось шутками, а затем еще скорее забылось. Это уже позже гид сказал им, что это драмтеатр, и они в очередной раз подивились убожеству мысли и буйству нездоровой фантазии архитектуры, да и всей культуры в целом того времени. А заодно и самим себе: ведь тогда-то это им казалось само собой разумеющимся и вполне соответствующим порядку вещей.
Два дня они не вспоминали об этом чудо-юде на другом берегу реки. Два этих дня были под завязку заполнены историей и примерами величия духа подвижников, уходивших в леса и болота и там отмаливавших у Бога грехи человеческие. Но так и не отмолили: ни подвижники духа, ни отшельники, ни чернецы, ни даже святые… 20-й век безжалостным катком прошелся по городам и весям, не пощадив ничего – ни тем более памятников религиозной культуры. Они пали первыми.
Но нет, не просто каток это был, не пресловутый Tarcus с обложки одноименного диска ELP… Не просто с землей сравняли и в землю втоптали; нет, еще и надругались, а на такое способны лишь люди.
Говорят, что Бог не бывает поругаем, но люди все же постоянно пытаются это сделать, и кажется, что иногда это им удается… Другое дело, что в какой-то момент наступает отрезвление, и кажется, что чары наконец-то пали… Как, например, сейчас. Масштабы проведенных в последние годы восстановительных и реставрационных работ поражают. И наши туристы действительно были поражены: десятки и десятки церквей и монастырей были восстановлены буквально из руин, и казалось, что вместе с ними не могла не воскреснуть и душа народная.
… С погодой им тоже повезло: дни стояли ясные и солнечные, как-то по-осеннему прозрачные дни, и солнечные лучи, повсеместно отражаемые маковками многочисленных церквей и золотыми кронами деревьев в парках города и в окружающих его лесах, разливали повсюду какой-то особый свет… Уж не фаворский ли? – то и дело возникало желание спросить… Золотая осень готовилась вступить, а местами уже вступила в свои права.
Вечером третьего дня группкой в несколько человек они пошли на противоположный берег реки, чтобы осмотреть еще кое-какие достопримечательности, не входившие в основную программу, а заодно не спеша пройтись, прогуляться по тем улицам, по которым проезжали на автобусе. Автобус автобусом, а вот пешком… Да, пешком все выглядело уже не столь ладно и празднично. Отвалившаяся тут и там штукатурка, проржавевшие двери подъездов и магазинов, поваленный штакетник… Да, здесь, на земле, жизнь выглядела совсем иначе, чем из окна автобуса…
Но все это было лишь прелюдией к еще большему «чуду преображения»: за очередным поворотом улица распахивалась, переходя в открытое пространство – чисто поле, из центра которого на них надвигался уже знакомый им архитектурный монстр под названием «драмтеатр». Зрелище и вид этого несуразного сооружения были поистине драматичны. Равно как и название анонсируемого спектакля, аршинными буквами выведенное на фасаде – «Змея в короне».
— Про Клеопатру, что ли?
— Нет, у той змея на груди…
Оказалось, что по Г.Данилевскому – по его роману «Княжна Тараканова».
— А что, вполне вписывается в тему нашего исторического экскурса…
— Ну, не совсем… Но все же…
— Тем более – премьера и открытие сезона.
— Люблю провинциальные театры, но сегодня как-то не …
— А я все же пойду!
Одним словом, в гости к местной Мельпомене решил идти он один. К счастью билеты в кассе театра были, а цены по столичным меркам были просто смешные. А потом, где еще можно на местный люд посмотреть в массе его, как не в театре? А то все камни да камни, а ведь город – это в первую очередь люди…
Внутри, в чреве своем, театральный монстр был не менее уродлив, чем снаружи. Начиная с полуподвального этажа, лестницы, подобно гигантским змеям, расползались в разные стороны, затем вновь сходились и вновь расползались, образуя замысловатые то ли восьмерки, то ли знаки бесконечности; фойе и коридоры переходили в какие-то темные закоулки и тупики; повсеместно стояли рекламные и просто информационные щиты, не позволявшие составить полное представление об интерьерах здания. На деле не очень-то хотелось его составлять. Все внимание нашего героя было сосредоточено на публике – на гражданах этого гостеприимного города, решивших посвятить этот свой субботний вечер Мельпомене.
Подчеркнутая праздничность одежды сразу выдавала провинциальность публики. А старомодность этой одежды – провинциальность в квадрате. Равно как и то значение, которое публика, по всей видимости, придавала этому своему субботнему выходу. Во всем присутствовал элемент какой-то чрезмерной и явно показной пафосности. В столицах давно уже не придают такого значения «выходу в свет». Там это куда более обыденно при куда большем вкусе и соответствии моде сегодняшнего дня.
Под стать публике были и декорации: такие же пафосные и такие же замшелые.
Дворец Екатерины Великой – жалкая попытка имитации. Смех, да и только. И неловкость за этот явно вчерашний и даже позавчерашний день театрального искусства.
То же самое можно сказать и о костюмах и об игре актеров. Не говоря уже о режиссуре.
Но тема оказалась на редкость актуальной. Самодержавие, абсолютная и ничем не ограниченная власть. И противостояние государственных интересов и чисто человеческой, а то и божеской морали.
Алексей Орлов, получивший от Екатерины II задание любыми правдами и неправдами доставить самозваную императрицу Елизавету II из Европы в Санкт-Петербург.
Не без сомнений Алексей выполняет это задание, но какой ценой? Ценой нарушения всех общепризнанных норм этики и морали. Он влюбляет в себя самозваную императрицу, влюбляется и сам, но в какой-то момент видит крушение ее претензий на престол и предает свою и чужую любовь – через тот же поцелуй, что и Иуда предает – и выдает Екатерине свою возлюбленную, которая к тому же носит во чреве его ребенка. Тут же в этом раскаивается, но поздно – клеймо предателя уже стоит на нем, и ничего, ровным счетом ничего уже не поправишь.
На фоне малодушия этого хваленого героя войны с турками особенно гордо и благородно смотрится и звучит Елизавета. Из авантюристки и самозванки она превращается в настоящую античную героиню, которая брезгливо отталкивает раскаявшегося любовника, бросая ему в лицо: «Раб!» «Раб и холоп!»
Так же величаво и презрительно ведет она себя и с Екатериной. Пафос этих двух сцен таков, что образ Алексея Орлова, заклейменного рабским и холопским званием, вырастает до образа всего народа, а Екатерина из великой императрицы, пусть и на время, превращается сама в авантюристку и самозванку. Тень Макбет постоянно витает над ней и исчезает лишь тогда, когда в заключительной сцене спектакля она произносит патетическую речь о том, каких успехов она добилась в ходе своего правления, и предлагает, чтобы сама история рассудила ее и ее противников.
Вопрос вопросов пьесы и всего нашего времени вырастает до образа всего народа что приоритетнее: ценности государственные или ценности божеские и человеческие? Автор сценария и режиссер не дают на это однозначного ответа. На протяжении всего спектакля кажется, что их симпатии на стороне двух влюбленных, волею судеб противостоящих самодержавной и подлой власти. Но и образ Екатерины на протяжении всего спектакля тоже двояк и неоднозначен: она умело прикрывает свой личный интерес государственными интересами, а свои чисто эгоистические устремления целями опять-таки государственными и общенациональными – необходимостью сильной государственной власти. Так что, по результатам двух действий спектакля счет ничейный — 1:1. Но вот в конце своим пафосным и патетическим монологом Екатерина мощно и умело перетягивает чашу зрительских симпатий на свою сторону, тем более что к этому моменту соперница – Тараканова уже мертва, а Алексей Орлов – в комфортной ссылке в Москве. Все происки и козни против сильной государственной власти разбиты, враги повержены, государственность и державность укреплены. Об этом заключительный монолог императрицы. Интересы государства оправдывают любую подлость и любое злодейство. Об этом открыто говорит Екатерина. Самодержец должен взять на себя этот грех, а Г-дь Бог де должен его оправдать. Такова, надо полагать, мораль данной пьесы.
Но, главное, что народ, публика в данном случае, разделила вполне эту мораль. Громкими аплодисментами и даже выкриками «Ура» приветствовала публика заключительные слова Екатерины, вышедшей на сцену во всей своей самодержавной красе – в роскошном, золотом расшитом платье, в короне и со скипетром в одной и с державой – в другой руке. И это тоже привело публику в дикий восторг и экстаз, заставив ее, публику, забыть только что брошенные ей со сцены обвинения в рабстве и холопстве по отношению к власти.
Державность в который раз в России возобладала и оказалась выше божеского слова и уложения. Выше божеского завета. Кесарь в России в который раз победил бога.
Не дожидаясь выхода актеров на сцену, он встал и вышел из зала. В единственном числе. Все остальные, весь зал продолжали бурно аплодировать. Он поспешно покинул стены этого паноптикума, но теперь у него не было желания смотреть новые церкви, которые были там же, стоило лишь за угол повернуть. Единственное желание, что у него было – это поскорее вернуться в гостиницу, наглухо закрыть все двери и окна. Чтобы не слышать этих бурных аплодисментов тиранам и этих низкопоклоннических выкриков «Ура». Способных легко заглушить звон всех городских и окрестных колоколов…