Пятая Вологда
Подпост-тест: «Где мне довелось побывать в эти праздники?»
Земли эти не так уж далеко отстоят – или отлежат? – от Москвы. Всего-навсего одна ночь на поезде, но в сравнении с Москвой это был просто какой-то полюс холода. В Москве в эти дни тоже было не жарко – минус 15; там же в два раза холоднее: в одной из точек нашего маршрута температура упала аж до минус 35-и. Давненько мы не испытывали на себе таких низких температурных режимов. При этом ты же не в гостинице приехал отсиживаться, ты же турист; так что, хочешь не хочешь, а на экскурсии ходить обязан.
Знать бы заблаговременно, что такие воистину аномальные холода ударят, ни за что бы не поехал, по крайней мере, в эти дни. Умные люди, те, что с Интернетом на ты, так и делают: прежде всё как следует разузнают, а уж потом едут. Или не едут. Я же… Нет, отныне определенно буду более дружен с Интернетом, пусть он и делает нашу жизнь определеннее и предсказуемее, а, следовательно, – скучнее.
Зимой и в такой лютый холод, нам, изнеженным москвичам, до ближайшего магазина трудно заставить себя добежать. И уж совсем невозможно себя представить в какой-то глухомани, особенно в отсутствие современных средств передвижения и экипировки. А ведь в те времена люди добровольно отправлялись сюда, куда, по словам летописца, путь был «лют» — «бяше лют», а сами места – «беху скудны и пусты», и благо бы за златом и серебром или, скажем, за славой, а то ведь нет – лишь за возможностью «безмолствовать» или нести, причем не столько людям, сколько, подобно Франциску Ассизскому, зверям и птицам Слово Божие. Основывали монастыри. Среди непроходимых лесов и болот. Бедствовали, мерзли, голодали, но миссионерствовали.
Однако же, направление это было одним из самых приоритетных, за что земли эти православный духовный писатель и историк А.Н.Муравьев назвал Северной Фиваидой. По аналогии и в сравнении с Фиваидой Южной или Египетской, где в свое время монастыри тоже плодились как… финиковые пальмы после дождя. Или как секвойи после пожара, о чем поведала нам последняя, новогодняя и финальная, игра «Что? Где? Когда?» Эта-то игра, судя по всему, и навеяла на меня желание написать этот пост в виде теста или, как сейчас модно выражаться, «квеста»: «О какой это земле или местности я веду речь?»
Земля же эта широко известна и, несмотря на искушение назвать ее – под впечатлением и под воздействием аномально сильных морозов – «глухоманью», уже в те далекие от нас времена была княжеством и принадлежала одному из братьев Рюрика. Но какая-то доля справедливости в этом моем определении – глухомань – видимо, все же есть, так как еще Иван Грозный имел обыкновение ссылать сюда опальных бояр, а в более поздние времена сюда же стали ссылать опальных патриархов и священнослужителей, лишая их всех чинов и званий и низводя до уровня обычных «чернецов» — монахов. Традиция эта продолжилась и в нашем ХХ веке. Создавали здесь колонии и тюрьмы, в том числе и на базе бывших монастырей, но когда репрессии приняли массовый характер, здешних мест оказалось, видно, недостаточно, а климат из Москвы показался слишком «мягким», и основные места заключения отнесли на порядок севернее: туда, куда поезд идет уже почти двое суток. Узнав об этом, я невольно – хотя казалось бы, куда уж больше? – поежился, а на губах моих сосулькой повис вопрос: «Каково же там в эту зимнюю пору?» Моего воображения не хватило, чтобы представить себе это, и вместо этого проскользнула мысль: «А что, вот взять бы тех, кто стремится реабилитировать Сталина, да отправить туда на «экскурсию» хотя бы на пару недель. Причем не как простых туристов или зрителей в спектакле модного ныне «иммерсивного» типа, а как непосредственных участников этого «спектакля». Нет, думаю, им бы и одной недели хватило! Как писал Варлам Шаламов, – а уж он-то знал это не понаслышке, а действительно изнутри – в условиях лагерной жизни «легче всего, первыми разлагались партийные работники и военные».
Чуть позже, правда, я понял утопичность этой идеи и, следуя совету своих друзей, решил от судеб мира и других людей «оборотиться к себе самому». « А почему бы, – подумал я, – и самому не съездить как-нибудь туда. Чем не паломнический тур? И куда ближе тебе по духу и по судьбе, чем «Путь Сантьяго», о котором ты мечтаешь. И не самолетом полететь, а поездом, поездом – подобно тому, как везли туда десятки, если не сотни тысяч твоих сограждан. Ну, в теплушке или товарнике теперь уже вряд ли получится, так хотя бы в обычном плацкартном, а не в СВ или купейном, как ты привык. Пусть не пережить, но по крайней мере передумать за время поездки можно будет многое. А по дороге обратно, пожалуй, еще больше…»
Рассказы о подвижниках духа странным образом – место здесь такое – переплелись с рассказами о мучениках тела – невинных жертвах сталинских репрессий. Невинных ли? С точки зрения обычного юридического права – скорее всего, да. И в этом была «сила» и непобедимость сталинского режима: он наказывал и убивал в основном невинных людей. «Организация, в десять раз меньшая по численности, – писал В.Шаламов, – но организация смела бы Сталина в два дня».
Но не вина ли репрессированных была в том, что это они позволили режиму последовательно подвергать репрессиям одну за другой различные социальные и политическаие группы и целые слои населения? Сначала – ну, ладно – класс имущих, т.н. эксплуататоров, но затем вслед за крупными собственниками – средних и мелких собственников вплоть до простых крестьян. Затем творческую и техническую интеллигенцию – эту креативную элиту общества, причем в истинном, а не в нынешнем значении этого слова. Затем церковь и весь класс священнослужителей вне зависимости от чина и звания – от патриарха до обычных церковных служек и монахов, а то и просто истово верующих, посмевших этому как-то противиться или роптать. А что это, если не душа и не совесть общества? Ну а затем уже всех подряд, без разбору – по так называемой «разнарядке»…
Церковь учит, что все мы уже от рождения грешны и что в течение жизни должны не множить, а смывать первородный грех и очищать от него нашу душу. Точно так же и социальное учение любого авторитарного режима усматривает в каждом человеке явного или неявного, а то и просто потенциального противника своей власти и на основании этого присваивает себе право подвергать все слои общества регулярным чисткам.
Те, кто этого не понимает и не противится этому, сам рано или поздно попадет под жернова этого бездушного молоха – будет отдан на заклание репрессивного режима. Но разве не мы виновны в том, что тот или иной режим становится репрессивным? Разве не мы сначала позволили ему обрести отдельные черты, а затем стать откровенно репрессивным? Настолько ли поэтому «без вины» оказываемся мы в итоге виноватыми?
…Я стою между возрождаемым ныне церковным комплексом и домом известного писателя, который прошел все «девять кругов» сталинских лагерей и вынес оттуда далеко не «божественную комедию». Напротив, каждое слово его – это трагедия лагерной и не только лагерной жизни. Писатель этот происходил из семьи потомственных священнослужителей, но сам не пошел по этой стези, выбрав для себя другую – стезю нарождавшегося советского права. Сделав тем самым выбор в пользу не божественной, а человеческой справедливости. И сокрыв при этом свое социальное происхождение: отца своего он назвал не священником, а «инвалидом». За что и поплатился – после того как «тайное стало явным» – первым ущемлением своих прав: был исключен из университета. И это было только началом. Три последовательных ареста, судимости и заключения общим сроком почти 20 лет… В условиях Крайнего Севера, после чего год, проведенный в Бутырках, был назван «лучшим временем своей жизни», а лагерные условия, описанные Солженицыным в «Одном дне Ивана Денисовича» — идеальными с пожеланием «там очутиться и хотя бы годик там провести»…
Неудивительно, что после всего услышанного и увиденного я стал спокойнее относиться к тем аномальным природным условиям, в которых оказался. Мне просто стыдно стало ежиться и дрожать. Перед памятью тех, кого выше я назвал «подвижниками духа» и «мучениками тела». Этот опыт я стараюсь продолжить и в Москве, куда тридцатиградусные морозы отправились вслед за нами.
Полученные в ходе поездки впечатления меня также не оставляют. Напротив – заставляют вновь и вновь обращаться к темам прошедших дней, искать новые сведения и факты, так или иначе с этими темами созвучные и с ними перекликающиеся. И это хорошо, и это правильно. Ведь каждая из подобных поездок, каждая из поездок вообще должна быть не концом, а началом – началом той или иной «дорожки» к истокам нашей истории и нашей жизни…
Очерк этот первоначально задумывался мною как очерк-тест, или «квест» на тему способности читателей определить, о каком конкретно месте идет речь. Теперь же, заканчивая его, причем на несколько иной ноте, чем предполагал, мне думается: а насколько вообще это важно – определить место, где мне пришлось побывать? Ведь подобных мест, где рождаются подобные мысли и чувства, в России более чем достаточно, возможно, они даже просто везде… На каждом шагу, на каждом шагу…
Три экскурсии и одна проповедь
(Посвящается Левону Бабаяну)
Ну а для тех, кто правильно отгадал название той земли, где нам удалось побывать в эти новогодние праздники – Вологодской, – я могу рассказать некоторые подробности нашего знакомства, в частности, с тремя монастырями – самыми известными из числа тех, что там имеются. В порядке посещения это были Ферапонтов, Кирилло-Белозерский и Свято-Прилуцкий Дмитриев монастыри.
Собственно о самих этих монастырях вы можете найти массу информации и в Интернете, и здесь я вряд ли смогу померяться знаниями со всезнающей Википедией. Возможно, в этом бы преуспел наш первый гид Сергей из Ферапонтова монастыря, который по совместительству оказался еще и каким-то научным работником. Поэтому информацией, в том числе и научной, он нас в буквальном смысле слова завалил с первых же минут экскурсии. Но вся эта информация, уж больно формальная и отстраненная для нас, только-только начавшихся переключаться с сугубо бытовых и деловых тем на темы исторического и духовного свойства, сначала не очень-то легла на наши еще не переключившиеся мозги и не раскрывшиеся души, а затем немедленно выморозилась на минус 30 за стенами монастыря по дороге к нашему автобусу. Так моментально вымораживается влага на асфальте, стоит ударить сильному морозу: она не замерзает, а именно что вымораживается – улетучивается без малейшего остатка.
Поэтому, наверное, на вопросы нашего следующего гида, Валентины Афанасьевны, в Кирилловом монастыре, ответить из нас толком практически никто не мог, и она не переставала удивляться тому, что на второй день пребывания на вологодской земле до нас толком не донесли самые что ни на есть азбучные, на ее взгляд, истины. Да еще мы с Митей, правда, сразу же с поезда, задавали вопросы не всегда впопад – тут уж ей было впору вообще отчаяться, но она с честью донесла до нас то, что должна была донести – информацию, – то и дело сетуя на своих нерадивых коллег, которые почему-то оказались не в состоянии сделать то же самое. При этом мы тоже чувствовали себя нерадивыми учениками, а Валентина Афанасьевна все усмехалась и усмехалась, все дивилась и дивилась про себя и чуть заметно внешне: отчего это другие не могут, а вот ей все удается : и от себя говорить, и недочеты своих коллег устранять, ну и нас, нерадивых, знаниями «окармливать». Кстати, не уверен, что это слово она употребила правильно в своем рассказе о том, что 28 тысяч рублей, пожертвованных Иваном Грозным на нужды Кириллова монастыря в основном пошли на «кормление» 400 монахов и прочей околомонастырской братии. Деньги уж больно немалые по тем временам, когда овца, по ее словам, стоила копейку, а корова и лошадь — по пять. Это какие же аппетиты нужно было иметь, чтобы все это безмерное состояние просто проесть! Кормление же в моем понимании до сего дня означало положение, при котором мелкая и средняя чиновничья братия содержала себя и свои семьи не столько на государственное жалование, которое было крайне скромным, сколько за счет рядовых граждан, которые легко превращались в просителей, и для того чтобы им «отпустилось» по их просьбе, должны были к этой просьбе приложить еще и соответствующую мзду. Так оно испокон век на Руси было, так оно и по сей день здесь ведется…
Из прочей информации, доведенной до нас Валентиной Афанасьевной, в голове осталось довольно много, но информация эта тоже была довольно суха и формальна, если не знакома уже людям, которые мало-мальски знакомы с историей и регулярно ездят на экскурсии. Одним словом, особого впечатления рассказ и этого гида на нас не произвел. Все довольно штатно и в соответствии с «инструкцией». Врезалось, правда, в память название — «Северная Фиваида»в приложении к вологодскому краю и поэтическое «Белозерье», которым этот край именовали в княжеские еще времена.
Свято-Прилуцкий монастырь в сравнении с Ферапонтовым и Кирилловым – не ахти каков по своей архитектуре и росписи и находится буквально в двух шагах от Вологды. Правда, добраться туда в такой мороз, – а градусник показывал минус 30 – оказалось не так-то просто: таксисты то ли забастовали и ударились в бражничество по случаю праздников, то ли «забастовали» их машины, отказываясь заводиться в столь лютый мороз. В конечном итоге, довез нас туда мусульманин на вдрызг раздолбанной «девятке», у которой на каждой кочке так отчаянно ныли и скрипели рессоры и прочие части рамы, что нам казалось, будто мы проваливаемся в преисподнюю и нам уже слышен «скрежет зубовный».
В итоге оказались мы, правда, на небесах, образно, конечно, выражаясь. И заслуга в этом не столько самого монастыря, который по сравнению с первыми двумя, действительно, мало что собой представляет, а нашего очередного гида, который, собственно говоря, и гидом-то профессиональным, похоже, не был, как не был он и монахом. А был, похоже, просто послушником или, быть может, трудником. Но повествование он вел от чистого сердца, и чувствовалось, что все то, что он говорил, пропущено им лично и не только через голову, но еще и через сердце и душу. Душевно и духоподъемно он говорил, как если бы не просто рассказывал нам историю монастыря и его основателей, а проповедь читал. Причем стоя не на амвоне в золоченом одеянии и в окружении обычной церковной роскоши, а – на жгучем морозе, в легкой курточке и вязаной шапочке, без шарфа и без рукавиц. Да и вид у него был какой-то «невоцерковленный» – не статный и дородный это был поп с холеной бородой на розовом и лоснящемся лице, а небольшого роста, щупленький и безбородый мужичонка, которого скорее можно было принять за несчастного бедолагу, потерявшегося в «море» жизни и прибившегося волей случая к этой не самой-то богатой обители и худо-бедно кормящегося около нее и милостью ее обитателей за Христа ради.
Но огонь в нем горел, как выяснилось, нешуточный, и с каждым сказанным словом он все сильнее и сильнее разгорался в нем. Соответственно этому менялось и наше отношение к «гиду». Сначала при виде этого щуплого мужичонки простоватого вида и с такой же нехитрой речью мы испытали чувство разочарования: стоило ли так стремиться в этот не ахти-какой монастырь и мерзнуть теперь здесь при минус 30-и, чтобы слушать незамысловатую речь какого-то случайного рассказчика. Первым делом нас, конечно, поразил его незащищенный перед морозом вид, его просто поразительная морозоустойчивость. Особенно на фоне всех нас – облаченных в шубы, дубленки, аляски и горнолыжные костюмы. В нахлобученных по самые уши шапки и укутанных в пуховые и шерстяные платки и шарфы. В меховых сапогах и валенках или унтах, в то время как на нем были лишь обычные ботиночки, похоже, на рыбьем меху. И в то время как мы стояли и ежились, прижимаясь все ближе друг к другу, он стоял один и как ни в чем ни бывало вел свой неторопливый рассказ… Нет, время от времени он все же спохватывался и торопил себя, стараясь не задерживать нас – нас, не себя – слишком долго на морозе. «Строг к себе, но милостив к ближним», — сказал он о Дмитрии Прилуцком, но слово о себе самом сказал. И о нас.
Вообще-то это был не столько рассказ об исторических фактах и личностях, хотя и о них тоже, сколько о силе человеческого духа и, конечно, бессмертном источнике его – о вере.
Вот престарелый игумен при одном из переславских монастырей Дмитрий со своим учеником и помощником Пахомием оставляет все: и комфорт, и положение, и почести – и на старости лет отправляется куда-то по тамошним понятиям за тридевять земель, чтобы нести слово Божие. Там, где им был знак, они ставят крест, выкапывают землянку (sic!) и вырывают колодец. И готовятся к полуголодному существованию и, главное, к этой лютой зиме… Б-р-р-р, мы тут в полной экипировке и амуниции и десяти минут не в силах выстоять и все норовим поскорее нырнуть в храм или какую трапезную и ухватить чего-нибудь горяченького, а они…
Вот братья Игнатий и Дмитрий, племянники государя Ивана III, соответственно 14 и 13 лет, попадают «в железа», в которых призваны провести один 25, а другой так и вовсе 40 лет – без вины виноватые, а если и виновные, так только в том, что в принципе способны были покуситься на царскую власть. В принципе! И Игнатий, до самой своей смерти укрепляющий в духе своего младшего брата и призывающий его не держать зла на своего «дядю». «Не судите…» И благодарный младший брат, по истечении 40-летнего заключения все же обретший свободу, но вскорости умерший, завещает похоронить себя в ногах своего старшего брата. Вот они эти два саркофага – один большой, и в ногах у него другой — поменьше….
А вот… и сам наш проводник по страницам истории и духа, стоящий опять-таки грудь нараспашку теперь уже у могилы Батюшкова и самозабвенно цитирующий поэта, пронесшегося ярким метеором по небосклону русской поэзии и затем на долгих 30 лет погрузившегося в темные коридоры безумия…
Уж ангел предо мной, вожатай оных мест;
Он осенил меня лазурными крылами…
Приближте знак любви, сей таинственный крест.
Молитеся с надеждой и слезами…
Земное гибнет всё… и слава, и венец…
Искусств и Муз творенья величавы,
Но там всё вечное, как вечен сам творец,
Податель нам венца небренной славы!
Там всё великое, чем дух питался мой,
Чем я дышал от самой колыбели.
О, братья! о, друзья! не плачьте надо мной:
Ваш друг достиг давно желанной цели.
Отыдет с миром он и, верой укреплен,
Мучительной кончины не приметит:
Там, там… о, счастие!.. средь непорочных жен;
Средь ангелов, Элеонора встретит!».
И проносится мысль: Что есть человек? – Не мимолетная ли искра на фоне бесконечной вечности?.. Так что же, имеет ли смысл держать и хранить в себе тот жар душевный, что нам дан? Сумеем ли удержать и сохранить? Надолго ли? Не правильнее, не гуманнее ли будет расточить его на согрев ближнего и на поддержание нашего общего, общечеловеческого, огня? Тоже не ахти какой источник, но все же дольше во тьме светит… И может быть, подаст сигнал: кому-то или чему-то… О чем-то, быть может, нам не до конца понятном, свидетельствующий…
Рассказ нашего гида и проповедника как бы согрел нас, и к концу рассказа мы, по крайней мере я, уже не чувствовали холода. Я это осознал уже позже, по окончании рассказа, когда холод неожиданным образом вновь вдруг обрушился на меня всей своей силой и сковал сразу все части тела. Пока же слова рассказчика согревали меня лучше всякой дубленки и меховой шапки. А под конец рассказа слова, уже от Иоанна, процитированные гидом, так и вовсе обожгли меня: «Стих 7-8, IV раздела Первого Послания от Иоанна гласит: «Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога и знает Бога; Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Любящий всех вас, раб божий Георгий…» И низко поклонился всем нам. Интуитивно и мы поклонились ему: кто пониже, кто лишь немного голову склонил…
Обычно представляются в начале, наш же, необычный, гид представился лишь в конце. До этого мы слушали, как завороженные, и не было повода даже вопрос задать или реплику какую подать, что лично для меня обычно свойственно. Зато теперь имя это мы запомним надолго, Равно как и спину Георгия в его светло-серой, почти под цвет монастырских стен и нависшего над нами небосклона курточке – ровным размеренным шагом удаляющуюся от нас и в какой-то момент исчезнувшую вовсе: то ли за стеной собора, то ли в сероватой мгле надвигающихся сумерек… Просто в воздухе…
Пятая Вологда
Саша, ты был здесь?
Из Википедии:
«Се́верная Фиваи́да — поэтическое название северных русских земель, окружающих Вологду и Белозерск, появившееся как сравнение с древнеегипетской областью Фиваидой, известным местом поселения раннехристианских монахов-отшельников. Иногда Северной Фиваидой в более узком смысле называют обширные окрестности Кирилло-Белозерского монастыря»
Варлам Шаламов отбывал свои срока на Северо-Востоке. В этом году 110 лет со дня его рождения. Он в своих произведениях говорил в том числе о недопустимости пропаганды криминального мира в молодежной среде, так как воочию видел все, что происходило с неокрепшими душами юных граждан страны на зоне среди уголовников урок. Видим мы и наши дети на ТВ-НТВ и т.д. сплошной махровый криминал. А ведь гений предупреждал.