– Нет, Александра Щербину я вообще не знаю. Поэтому давай Макееву в первом отделении послушаем, а Щербину во втором начнем, и если не очень, то поедем…

– Да, давай, а то надо еще в магазин по дороге заехать… И так ночь-в-полночь только доберемся!
Наивные, мы даже не знали, что нас ждет. В прошлом году я был на песенном диалоге Макеевой с Лоресом, но то был Лорес! Отзвуки того концерта до сих пор звучат во мне и частично они материализовались в моем очерке «Невозможный диалог».
С тех пор уже Ольга стала не просто Макеевой, а «Это же Макеевой!» Несколько дней назад она неожиданно вновь всплыла у меня в памяти своей «Комнатой на третьем этаже» по ассоциации с фотографиями, размещенными А.Казачковым в комментариях к «Воробьевым горам», и с тех пор не оставляла меня. Я все напевал и напевал «…где даль моя, где соль и боль моя!» И вот она отозвалась. Как учитель, который, согласно буддистским верованиям, всегда появляется, тогда, когда готов ученик, так и Ольга отозвалась своим возвращением в Москву в ответ на мой «призыв».
И вновь она в диалоге с московским автором и исполнителем, до сего дня, правда, неведомом мне – Александром Щербиной. «Возьмете?» – спросил у меня, держащего в руках книгу Щербины «Вавилон на волоске», продавец книг и CD-дисков на входе в концертный зал. – «Не знаю пока, надо бы сначала послушать». Сразу же оговорюсь, по завершении концерта я первым делом ринулся в киоск: «Не продали ли?» – и купил эту книгу вместе с двумя дисками песен и стихов Александра.
Анонсировано было «Путешествие из Петербурга в Москву» и затем… обратно. Ольга с Александром немного поспорили и решили ехать в обратном порядке: сначала из Москвы в Петербург, а уж затем – маршрутом Радищева. То ли в намерении сбить со следа сыщиков и топтунов, то ли потому, что Питер все же дальше от Сибири и ближе к Европе… Не важно – главное, что сначала поехали в Питер!
Александр тут же продемонстрировал высочайший профессионализм, и мне даже стало немного страшно за Ольгу. Чем и как она ответит ему? Она и сама, похоже, не ожидала столь высокой планки и поначалу немного тушевалась. «Вот так готовишься-готовишься к тем нечастым, в отличие от Александра, концертам, что даешь, а тут р-р-раз – и вся концепция поменялась!»
Но ведь «Это же Ольга Макеева!», и смущение было недолгим. Первые строки, первые ноты, и вот уже Ольга прочно взяла инициативу в свои руки и вывела разговор на новый уровень – уровень гражданской позиции в ее самом актуальном на сегодняшний день преломлении – войны и мира. «Все мы взрослые люди, / Умные, трезвые, взрослые люди / мы знаем – войны не будет / И ничего такого не будет…» И необходимости за этот мир бороться. Александр, другой Александр – тот, что Галич, вопрошал в свое время нас, меня, каждого: «Можешь выйти на площадь? Сможешь выйти на площадь в тот трагический час?» И Ольга ему в ответ: сначала – «Нет, не смогу. Не выйду. Дети. Работа. Грипп», а затем в конце: «Да, я, возможно, смогу и посмею – на площадь, но, Господи, как же я этого не хочу, не хочу, не хочу…»
И вот это «не хочу, не хочу, не хочу» – он сам в этом позже признался – задело ее «собеседника» Александра, того, что уже Щербина, и все второе отделение – сговаривались они там или не сговаривались на сей счет? – было посвящено уже только гражданским темам, и пафос, гражданский, социальный, политический, философский, был поднят на небывалую для этих наших последних времен высоту. Соревновались два бесконечно талантливых и артистичных человека. Болеющих, бесспорно, душой и сердцем болеющих за судьбы своей страны и своего народа. Не показушно, не поверхностно и не казенно, а по-настоящему глубоко и патриотично. Не кричащих об этом на каждом углу, хотя и могли бы – благо и голос есть, и таланта не занимать. А избывающих это свое чувство, чувство боли, тревоги, страха – не за себя, а за страну и народ, в упорно подбираемых аккордах и словах… Засиживающихся далеко за полночь на кухне вместо того, чтобы сладко спасть в своей кровати или похихиковать под остроты Урганта в телевизоре.
Но наступает момент, и эти ночные вздохи и эти слезы сливаются воедино и звучат, патетически звучат, взывая к самому духу народному… Но народ спит или слушает Урганта. Те же немногочисленные пенсионеры и студенты, что внимают сейчас в этом зале… Что они? – Они, как те несчастные первые христиане в каменоломнях Рима – знают и недоумевают. Знают, что это Слово истинно, и недоумевают, как этого не понимают все остальные! И им не остается ничего другого, кроме как молиться за души этих несчастных. В то время как их собственные жизни висят, по выражению А.Щербины, на волоске… Но ведь и Вавилон – Рим, Москва, Киев… тоже на волоске!
Так что же лучше: знать и страдать или все же не знать и не страдать. А напротив – развлекаться по полной, благо нам жить довелось в хлебосольное и благополучное время. Это вопрос, на который каждый, в конце концов, сам ищет и сам дает свой ответ. В поиске этого ответа концерт, подобный вчерашнему — огромный шаг, и как жаль, что таких концертов ужасно мало, как ужасно, удручающе мало и людей, пришедших на него. Взять хотя бы мой случай: из десятка званых пришел лишь один человека, да и то — моя жена. Остальные же – да: «Дети. Работа. Грипп…»
* * *
Я не удовлетворен написанным. Хотелось сказать куда больше и ярче. Прав был, наверное, А.Щербина, когда сказал вчера, что проза недостаточно хороша, чтобы выразить себя и свои мысли и чувства, что проза все уплощает и упрощает, приземляет и опошляет. Сказал и перешел к песням и стихам. Я же, к сожалению, лишен такой возможности, и оттого-то, как мне кажется, и не нахожу нужных слов. Я уже неоднократно писал и скорбел об этом…
Впрочем, можно ведь перейти к чужим словам и песням! Что я с удовольствием напоследок и делаю.
А.Щербина. На Васильевский.
Перестань, милый друг, перестань,
Не проси ни отсрочки, ни милости.
Стосковавшись по бродским местам,
Приходи умирать на Васильевский.

Приходи – нараспашку пальто,
Как расстрельный под черными дулами.
Если что-то и будет потом,
То уж точно не так, как мы думали.

Времена, норовящие вспять,
Оставляют кресты не по росту…
Нам опять не дано выбирать –
Ни страны, ни судьбы, ни погоста.

И Ольга Макеева, как бы вторя ему:

Такая короткая жизнь – не выспаться, не надышаться.
За вычетом свадеб и тризн осталось всего ничего
Увы, мой возлюбленный друг , нам тоже придется расстаться,
Возможно, не сразу, не вдруг, не завтра — но что из того.

Увы, не придумано уз, таких, что с годами не рвутся.
Наш вечный, наш прочный союз трепещет на ниточке лет.
Сойдутся два ржавых кольца, два острых конца содрогнутся,
И кто-то вздохнет у лица — и выключат, выключат свет.

Смеркается, дело к зиме, к распутице на перекрестках,
И жадно вздыхает во тьме безжалостный зрительный зал,
Но раз уж нам так повезло – столкнуться на этих подмостках –
Давай режиссеру назло сыграем счастливый финал.

Такая короткая жизнь — не вырваться, не удержаться.
Но небо – и то задрожит от смеха бессмертных богов,
Играющих в глупых людей, которым придется расстаться,
Возможно, не сразу, не вдруг, не завтра – но что из того…

А вот и лично ко мне обращенное: «… Но всего страшнее – в зеркало посмотреть и … ничего не увидеть…»