Лето в этом году ненадежное, жара неожиданно сменяется прохладой, ясность летнего дня омрачается неизвестно откуда взявшимися тучами и по -осеннему унылым дождем. Но мы научились пользоваться просветами и не замечать некоторых погодных неудобств. Да и погода, видимо, отдавая должное нашему упорству, установила вполне подходящее нам расписание дождей и гроз, перенеся их на очень раннее утро или глубокую ночь. Сумерничать же на террасе со свечами под шум дождя было даже большим удовольствием: не досаждали небывалые доселе полчища комаров и отвратительные ночные бабочки, жертвенно летящие на пламя свечи.
Мы -это я и мои дочь и сестра, приехавшие погостить в одно время.
Шуршание дождя, ровный, словно завороженный, огонь свечей, запах чая со свежесорванной в саду мелиссой и мятой, черничный пирог из собранных вечером в лесу, тут же, за лужайкой, ягод — все это снимает остатки дневной напряженности, погружает в благодушие, навевает воспоминания… Тон беседы меняется: оживленное обсуждение моего 45- километрового велопробега, ироничные рассказы историй, подслушанных и подсмотренных моей сестрой во время долгого валяния на пляже Куусиярве (Елового озера), на летнее время превращающегося в финский Брайтон-Бич, захватывающий пересказ «выбранных мест из переписки» с бой-френдом моей дочери — все это стало прерываться, затихать, пока окончательно не угасло вместе со свечами….
Начало июля еще несет в себе отсвет белых ночей, поэтому свечи в полночь, скорее, антураж, нежели необходимость, а освещение и вовсе включать не хотелось, мы сидели, погрузившись в собственные мысли… Я ушла в прошлое, дочь задумалась о недалеком будущем, а сестра размышляла о настоящем:
— Тебе же привет все передавали,-первой нарушила она тишину, обращаясь ко мне.
— Кто? — не сразу очнулась я.
— У нас же встреча одноклассников была.
— Да что ты? Ну как там все? (Я когда-то преподавала в классе, где училась моя сестра).
— Да печально на самом деле… По-моему, только трое из наших мальчишек как-то состоялись, остальные пьют или очень к этому близки.
Она назвала фамилии «состоявшихся». Что ж, это было предсказуемо… Хотя, надежды подавали не только они…
— Ой, нет! Про Афанасьева-то я забыла!
-А что с ним?
— Такой стал приятный, спокойный. У него своя небольшая мастерская, жена милейшая, сын в институт поступил, он страшно гордился, когда об этом рассказывал! И стеснялся при этом так трогательно!
А вот это уже сюрприз!
Славик Афанасьев был совершенно безобиден, незлобив, но интеллектуально очень плох. Первое впечатление я помню очень отчетливо.
6-класс, заполняю журнал, просматриваю записи в анкете: имя родителей, адрес и прочее. У Славика безымянная мама.
-Слава, а маму как зовут?
-Чью?- озадачивает меня Слава.
-Твою, Славик, твою!
-А я откуда знаю?! — не веря себе, слышу я ответ. — Я же ее по имени не называю, — снисходя к моей тупости уверенно аргументирует Славик, замечая мои расширенные глазам и судорожное глотательное движение. — Я же ее мамкой зову!
Ну что здесь возразишь! Все логично!
Постаравшись побыстрее забыть о своей бестолковости и излишней требовательности, я не сразу поняла поведение Афанасьева, спустя несколько уроков бегущего ко мне через всю рекреацию.
Круглое личико сияет, он радостно машет мне рукой и зовет, обращаясь ко мне: «Дуська! Дуська!»
-Афанасьев! -громыхнул наш завуч, хватая Славика за шиворот. -Какие здесь тебе дуськи?! Это Алла Николаевна!
— Дуська, Дуська ее зовут, — упорствует Афанасьев.
Завуч наливается гневом… Я пытаюсь прийти на помощь:
-Не беспокойтесь, Михаил Василич, — Славик просто хочет мне сказать, что его маму зовут Евдокия, да, Славик?
Завуча отпускает, зато звереет сам Славик. В отчаянии от моего скудоумия, он истошно вопит:
— Да какая Евдокия?! Я же говорю : Дууууська!!!!
…. Это от него впервые услышала я в 9-м «как бы» в несвойственном этому слову значении: «Достоевский родился как бы в Москве в семье как бы врача», но к этому времени я уже научилась управлять своей реакцией в разговоре со Славой и не дала волю своему любопытству: «А где ж тогда на самом деле родился писатель?»- лишь порадовалась, что, по крайней мере, факт рождения писателя не был поставлен Афанасьевым под сомнение.
И это цитату из его сочинения о Толстом я уже приводила на блоге : «Писатель изображал народ, как одна простая, но тяжелая дубина».
Ну что ж! Вот пример, когда добросердечие помогает в приобретении положительного жизненного опыта, а положительный опыт вполне компенсирует некоторые недостатки интеллекта.
Я искренне порадовалась за Славу Афанасьева!
-А еще что-нибудь смешное и нелепое в школе было?- отсмеявшись, спросила Лика.
-И сейчас есть! Но самыми запоминающимися были, разумеется, первые месяцы работы.
Надо сказать, что несмотря на несколько сумбурную, пожалуй, даже, сумасбродную студенческую жизнь, я была идеалисткой. «Стремление к Идеалу» в то время было формой жизни, которую каждый наполнял наиболее важным для себя содержанием: кто стремился к коммунизму, а кто к не менее призрачному идеалу «разумного, доброго, вечного», который с хрестоматийной банальностью связывался с профессией учителя литературы.
После института мне предстояло работать в вечерней школе, или ШРМ (школа рабочей молодежи), как называли это заведение тогда. Мммммм, сколько чувств сменилось во мне чередой, когда я впервые увидела своих учеников!!! В школу они приходили после пары часов своей смены на заводе, вместо работы, по сути дела. Это были люди от 18 до 40 лет, тетеньки в косынках, завязанных назад, дядьки, прокуренные, воняющие перегаром, и молодые люди, стремящиеся выглядеть и пахнуть как дядьки.
Но чего бы стоили наши идеалы, если б они разбивались о такие пустяки! Моя вера в прочно засевшие истины: словом можно убить, словом можно воскресить; поэзия в частности, а литература в целом непременно пробуждает «чувства добрые»,- была непоколебима. И я принялась сеять….
На моих уроках стояла пугающая тишина, но меня это не настораживало, более того, обнадеживало. «Ну вот! Слушают же!» — радостно тешила меня юношеская самонадеянность. И я продолжала набирать витки: кропотливо готовилась к урокам, жадно вглядывалась в лица своих учеников в надежде углядеть проблеск мысли или хотя бы интереса, ну хоть любопытства… Увы, тщетно! Но я не сдавалась. И вот однажды….
Но здесь я должна объяснить вкратце работу ШРМ. Чтобы школу не закрыли, а количество уроков и размер зарплаты не уменьшились, списки учеников пополнялись «мертвыми душами» (чаще всего фамилиями родственников и знакомых, которым не жаль было пожертвовать свидетельство об окончании 8 класса на благое дело. Не беда, что большая часть из них уже давно получила высшее образование, тем спокойнее ставили мы им, мифическим, высокие баллы.)
Количество уроков и консультаций строилось из расчета количества учеников. Трудно удивляться, что такие «мертвые души» на уроки не приходили, и мы сидели в пустых классах, чаще всего с книжкой, кто-то с вязанием, а кто и просто глядя в окно и попивая чай. Ждали следующего урока, уже с живыми.
Вот после такого «холостого» урока и приходили ко мне мои воняющие дядьки и тетеньки в платочках, заставая меня тихо сидящей за книжкой. Зная, что в классе пусто, они вваливались не дожидаясь звонка, рассаживались и начинали болтать или дремали в ожидании звонка на свой урок.
Наконец, звенит звонок, я закрываю книжку, встаю, начинаю урок. Тишина поразительная. Это располагает к монологу. Я вживаюсь в тему, в образ, голос мой крепнет, набирает интонационных красок… Между тем я слежу за классом, который также напряженно следит за мной. «Вот, вот оно! — мелькает в моем воображении. — Какая тишина! Какое внимание!»
И я с еще большим воодушевлением веду рассказ, извлекая из глубин памяти что-нибудь интересное, что помогло бы вызвать реакцию, хоть какую-то, уж я-то замечу! И вот (о блаженный миг!) в центре класса робко поднимается рука Косынки…. Я давно уже заметила в ее глазах некоторое сочувствие, сопереживание (волшебное слово нашей юности!). Вот оно!!! Первый вопрос, неизбежный спутник интереса!
— Я Вас слушаю! — глухим от волнения и гордости голосом обращаюсь я к Косынке. Она тоже волнуется. Я смотрю на нее почти влюбленными глазами.
— Алла Николаевна, а у вас книжка есть?
-Книжка? Да, есть! -Немного теряюсь я, но мое тщеславие тут же успокаивает меня, возвращая в прежнее приподнятое состояние: ты пробудила интерес к книге, к чтению, -сладко шепчет мне мой идеализм.
-А что за книжку вы сейчас читаете? -вопрошает меня моя Ученица. (Что и говорить, Косынка стремительно набирает баллы в моих глазах!)
-Золя…
-А он что, еврей? — невинно осведомляется Косынка.
-Да нет, — не могу я сдержать улыбки,- он умер французом…
-Как?! Он умер?! -горестно восклицает тетенька, как будто еще вчера наш друг Эмиль был здоровехонек.
-Ну, вряд ли стоит так печалиться, это случилось уже давно, — успокаиваю я ее.
-Ааа! -быстро утешившись, тянет она. — Так я к чему, Алла Николаевна, — в ее голосе звучит почти материнское участие.- Книжка у Вас есть , вы бы сели и почитали…
-Вам? — не давая умереть надежде, шепчу я.
-Нам?! — Косынка искренне удивлена. -Нееет, нам не надо …
Вы сами сядьте и почитайте, а мы тихо посидим. А то Вы ходите, что-то говорите -говорите, а мы все равно ничего не понимаем… Так Вы бы отдохнули… А нам скажите, какие странички в учебнике почитать…
Сказать, что я была обескуражена -значит, нечего не сказать. Мой идеализм корчился в агонии, мои истины в одночасье состарились, обветшали, лишились блеска и привлекательности, и первые ростки здорового профессионального цинизма больно проклюнулись в моей душе….
Мы смеялись над моей юношеской восторженностью, над ШРМ, с его абсурдной, как и вся наша тогдашняя жизнь, системой.
-Да только ли тогдашняя? -вдруг с грустью подумалось мне.
Мой идеализм давно забыт и похоронен, а вечерняя школа с ее «мертвыми душами» жива! И кому, как и сколько раз еще пригодится гениальная придумка бессмертного Чичикова?
Темнота сгущалась, как всегда перед рассветом, неподалеку ухнула ночная птица. Затихший было дождь снова с настырным упорством забарабанил по крыше, отдаленные раскаты стали явственней и ближе, и вдруг ослепительно и с треском разорвалась темнота сразу за террасой, высветив наши переполошенные лица. Не сговариваясь, мы похватали все, что оставалось после вечернего чая на столе, и со смехом, визгом и причитаниями побежали в дом…