«БЕРЕГА» И «АНТИУТОПИИ» ТОМА СТОПАРДА

«Нет, не к топорам – к метлам нужно звать Россию»

А.Герцен

На телевидении завершился показ 6-актовой пьесы Т.Стоппарда «Берег утопии», поставленной РАМТом — Российским Академическим Молодежным Театром. На сцене эта пьеса идет 9 часов кряду – поди-ка, высиди!  В 11 начинается и к 9 вечера заканчивается. Вот такой театральный марафон! Никакому Андрею Чиркову не под силу, даром что племянник знаменитого актера Бориса Чиркова!..

Телевидение вроде поступило правильно, разбив «действо» на шесть вечеров. Но это только «вроде», поскольку начинается каждое действие аж без десяти полночь, а кончается – хорошо заполночь. Попробуй неподосыпай шесть ночей подряд! Проклянешь и Стоппарда, и РАМТ, и Герцена с Огаревым… Как бы к ним первоначально ни относился.

Остается одно – читать. Что я и сделал этой зимой в горах.

Надо сказать, что прочитав первую часть — «Путешествие», — я не на шутку возмутился. Уж больно в непривычном, в каком-то балаганном виде выведены представители российской культурной элиты первой половины 19-го века – персонажи для нас харизматичные и зачастую отлитые, отнюдь не в фигуральном смысле, в бронзе: Герцен, Огарев, Белинский, Тургенев и др.

Ниже я представляю эту свою первую реакцию на «Берег утопии», подкрепляя ее мнимыми, мною же выдуманными рецензиями из реально, правда, существовавших в то время российских газет. Но, как выяснилось, это не последнее слово… Чему я крайне рад.

НЕ НА ТОМ БЕРЕГУ

«Берег утопии» Т.Стоппарда вызывает крайне противоречивые чувства. С одной стороны, длинная череда персонажей, сыгравших немалую роль  в развитии русской мысли первой половины 19-го века; с другой стороны, чрезмерная, а временами и вычурная ходульность этих персонажей, которые – да, в заштатной пьеске гоголевского покроя и не под своими реальными, а вымышленными  именами еще имели бы свой смысл и свое оправдание, но в пьесе под названием «История Государства Российского» вряд ли узнаваемы и вряд ли уместны. Для каких-нибудь англичан и французов они, возможно, в таком куцем и адаптированном  образе более понятны, но зачем нам самим, знающим или хотя бы чувствующим, что все это было не так или не совсем так, самих себя сечь «стоппардовскими плетьми» подобно небезызвестной  «унтер-офицерской вдове» – вот в чем вопрос, на который по крайней мере я не нахожу ответа.

Понятно, чем вдохновлялся и чьим образцам следовал Стоппард. Это и Гоголь, это и Булгаков, и даже Хармс… Но те не замахивались на историю, понимая, что ее не исчерпаешь пьеской, а тем более водевилем; а если и замахивались, выводя, подобно Хармсу, на подмостки персонажей русской литературы и истории, то доводя это до абсолютного парадокса, а не останавливаясь на полпути подобно Стоппарду. У него все же претензия на историзм довольно сильна. Здесь чувство вкуса, а тем паче такта серьезно изменило англичанину чешского происхождения  и семитских кровей, даром что при всей этой замысловатой родословной он в конце концов оказался еще и «сэром». Но даже  титул «князя», который все-таки не присваивается, а наследуется, не дает Стоппарду права втаптывать в грязь достойных людей – исторические личности, которые при всех своих ошибках и заблуждениях прожили большую жизнь, полную страсти, душевного горения, борьбы, подвижничества, а главное – большой и напряженной работы. Такую жизнь, что самому  Стоппарду и не снилась. Как не снились ему их страдания, душевные и физические.

Не достойно, в высшей степени недостойно выступил англичанин, которого и драматругом-то как-то теперь язык не поворачивается назвать. Особенно на фоне других истинно английских драматургов, таких как Шекспир, Уайльд, Шоу. Те на основе зачастую выдуманных персонажей сумели создать такие персоналии, что поднялись до поистине исторического масштаба и живут, и долго будут еще жить в веках.  Этот важнейший отрезок истории великого государства и целую плеяду замечательных личностей сумел упрятать в балаганную шкатулку.

При всем стоппардовском остроумии и изворотливости ярмарочного скомороха от драматургии все это отдает явным балаганом. И выдает явно не аристократические корни автора…

И опять-таки не понятна мне позиция режиссеров и постановщиков этой пьесы в РАМТе. Ну, хорошо, захотелось высечь самих себя – ну и пусть бы, мало у кого какие отклонения в наши извращенные времена! Но зачем у молодежи, нашей необремененной ни знаниями особыми, ни опытом, ни элементарной гражданской позицией молодежи формировать крайне неправильное и даже вредное представление о собственной истории?

Не укладывается в голове, не укладывается. Одно слово – постмодернизм. Как полная дезориентация собственная, дезориентация людей, которые, по идее, должны были бы, по крайней мере, хоть попытаться как-то сориентироваться. Так и дальнейшая дезориентация толп «малых сих», которые без «пастыря доброго» не в состоянии выбраться из ямы – из того духовного вакуума, в котором оказались…

Полагаю, Стоппард основательно проштудировал российских авторов и российскую историю в целом, но это как раз тот случай, когда смотрел в книгу, а увидел лишь то, что хотел видеть – фигу!

Отзывы в российской печати

«Не вклад: ни историю России, ни в историю российско-английских отношений, ни во всемирную историю в целом…»

«История Государства Российского сведена к заурядной пьеске псевдогоголевского пошиба».

«Особенно отвратительны детали».

(«Телескоп»)

«Ерничанье сэру не к лицу».

«Опиши сэр Томас Стоппард в подобном духе персоналий английской истории, и из сэра королева Елизавета моментально превратила бы его опять в обычного «гоя»…»

 Диагноз Стоппарду и многим другим в дне сегодняшем: «Отсутствие святынь, да и вообще чего бы то ни было святого». Уж и развенчивать-то ничего не осталось, а все развенчивают…»

(«Московский наблюдатель»)

«Фарс, и тем более вредный, что замешан на исторических фактах и определенных чертах своего времени и исторических личностей. То есть фарс с определенной претензией на историзм».

«Ставя «Берег утопии» на своих подмостках, мы лишь утверждаем Тома Стоппарда и иже с ним в их неуважении к нам как к нации».

(«Телеграф»)

«Английская драматургия. Шекспир и Стоппард. Два мира – два подхода. Первый в обыденном мог рассмотреть Абсолют, второй – все абсолютное готов свести к абсолютному минимуму и «бытовухе»…

 «Даже если что-то и справедливо в общем, то все равно абсолютно не допустимо в частностях».

(«Отечественные записки»)

*         *         *

То есть, как видите, реакция однозначно отрицательная. Не удивительно, что пару следующих  дней пьеса пролежала на полке в моем номере не у дел, время от времени съеживаясь под моими искрометными взглядами.

Но определенно у Стоппарда и у его писательской манеры имеется свое особое обаяние, да и сжиться я как-то успел с его героями, ставшими отчасти уже и моими в ходе чтения первой книги. Чего уж там говорить, «Путешествие» завлекло меня.

Пересилив свои шовинистические настроения, я направил ветрило прямиком навстречу «Кораблекрушению» – «Shipwreck». Таково название второй книги.

Катастрофы не произошло. Это в жизни Герцена она случилась: трагически гибнет младший сын, умирает жена, причем дважды умирает – сначала морально в его глазах, а затем и физически – на его глазах… Происходит крушение и многих его политических надежд и упований, связанных с революционной ситуацией в Европе. И Герцен покидает  Европу, осев в островной Великобритании, за Ла-Маншем…

Много чего еще происходит в жизни Герцена и других героев, но это все внешняя канва. Жанр пьесы тем и хорош, что не столько через действие, сколько через диалог, через живое и напряженное слово позволяет передать драматизм той или ной ситуации, дает возможность пережить эту ситуацию как бы изнутри.

Постепенно и как-то незаметно для себя я попривык к манере Стоппарда, смирился и даже принял ее. Бронза и позолота отслоилась и облетела с исторических персонажей. Их черты прояснились, лица оживила мимика. Сами они сошли со своих пьедесталов… Сошла постепенно на нет и ходульность их жестов и движений. Передо мной вдруг предстали живые люди, в том числе и со всеми их слабостями, ошибками, сомнениями и заблуждениями.

Герцен, Бакунин, Луи Блан и даже Маркс стали вдруг моими современниками, более того, я вошел в их круг… Несомненно это неординарные, замечательные по своей эрудиции и внутреннему горению люди, но все же это именно люди, а не памятники и не названия метро. Над их иной раз чрезмерностью, а иной и слабостью не грех поиронизировать  и даже посмеяться. «Смеясь, – как сказал кто-то, – расстаемся мы со своим прошлым». Отчасти это действительно так, и это должно быть так. Мы не должны фетишизировать нашу историю, как делали наши отцы. Прощаясь с чем-то, мы, несомненно, что-то и приобретаем. «Не умерев, не взойдет…» – в этом спасение. «Спасение», «спасенные» — «Salvage» – так называется и третья часть трилогии Стоппарда. Символичное название.

В конце этой «драматической трилогии» Герцен прозревает и фактически отказывается от революционной практики. «Взять с собой все лучшее, – говорит он Огареву. — Люди не простят, если будущий хранитель разбитой скульптуры, ободранной стены, оскверненной могилы скажет проходящему мимо: «Да, да, все это было разрушено революцией». Разрушители напяливают нигилизм, словно кокарду. Они разрушают и думают, что они радикалы. А на самом деле они – разочаровавшиеся консерваторы, обманутые древней мечтой о совершенном обществе, где возможна квадратура круга, где конфликт упразднен по определению. Но такой страны нет, и поэтому она зовется утопией. Так что пока мы не перестанем убивать на пути к ней, мы никогда не повзрослеем».

Герцен поднимается над своими же идеологемами в осознании того, что существуют более высокие ценности, которые она, революция, способна уничтожить.

Герцен фактически изживает свой утопизм. Но на смену ему уже идут новые утописты, утописты новой генерации – не теоретики, не идеалисты и не романтики, а жесткие и непоколебимые практики. «… пока Капитал и Труд не сойдутся в смертельном противоречии. Затем наступит последняя титаническая схватка. Финальный поворот великого колеса прогресса, которое должно раздавить поколения трудящихся масс ради конечной победы. … Разбитые жизни и ничтожные смерти миллионов будут осознаны как часть высшей реальности, высшей морали, которым бессмысленно сопротивляться. Мне видится красная от крови Нева, освещенная языками пламени, и кокосовые пальмы, на которых болтаются трупы по всей сияющей дороге от Кронштадта до Невского проспекта…» Это уже Карл Маркс, и ему напрасно пытается возразить Герцен. «Маркс и Тургенев – реплика автора – не обращают на него внимания и, прогуливаясь, удаляются».

При чем тут спрашивается Тургенев, когда на сцене, с которой еще не сошел Бакунин, уже появляются «гости « и «офицеры» из России – прообразы Нечаева и иже с ним. К выходу же на сцену, добавим уже от себя, готовятся Ленин и Троцкий – у этих уже сомнений не будет, ни колебаний по поводу того, сколько крови нужно пролить ради осчастливливания  выжившего в горниле войн и революций человечества.

Если вторая часть драмы Стоппарда названа «Кораблекрушение», то как бы следовало озаглавить четвертую, будь она написана? – «Светопреставление»?..