Не знаю, случайно или не случайно так получилось, но мой 200-й топик, конечно же, достается Юле – главной вдохновительнице моей жизни и моему главному ангелу-хранителю.
Я рад, что так получилось – это абсолютно правильно и абсолютно справедливо. Не было бы Юли, – о чем мне даже страшно подумать – я бы, наверное, все равно писал, но это было бы что-то совсем не то и что-то совсем другое. А я не хочу другого: все то, что я написал до сего дня и что перечитываю, мне все это нравится, не хочется ни переписывать, ни даже просто исправлять. Потому что написано от души и от чистого сердца.
Таково же и мое отношение к Юле, оно – той же природы и того же свойства.
С Днем рождения, дорогая Юля! Долгих-долгих еще лет твоей такой яркой, если не сказать просто фейерверкальной жизни!

Вместо предисловия
Для написания этого «романа» не нужна ни бумага, ни ручка. Не нужен здесь и особый литературный талант. Но «написать» этот роман может каждый и, более того, уже делает это изо дня в день, изо дня в день – «пишет» роман своей жизни.
Все мы в большей или меньшей степени являемся свидетелями этого творения, но есть еще Некто, кто неустанно читает все эти романы от начала и до конца, но, правда, с разной степенью внимания – у одних смакуя каждое слово и каждую сцену, у других лишь бегло просматривая и переворачивая страницы, а когда становится совсем уж скучно, просто захлопывает «книгу».
В «романах» этих каждому из нас отведена главная роль, и от нас в конечном итоге зависит, насколько интересным, захватывающим и непредсказуемым будет роман, насколько действие его и сюжет способны будут увлечь нашего главного «Читателя».
Юлин роман, роман ее жизни, исключительно насыщен, интересен и увлекателен. Я лично читаю его с огромным интересом. Изложенное Юлей в «Перепутанных страницах» – лишь малая толика и бледная тень того, что ей на самом довелось пережить и повидать. Юля и в роман моей жизни тоже внесла немало ярких красок и незабываемых страниц.
В порядке благодарности я не упускаю случая, чтобы ответить ей тем же, используя при этом уже традиционные средства написания — бумагу и чернила. Каждый день рождения – это, конечно же, особый случай и прекрасный повод, и грех бы было его упустить.
Вот и на этот раз что-то такое у меня сложилось. Как всегда, отчасти сказанное – это правда, отчасти – навеяно воображением. Но такое допускается и даже более того – приветствуется. Ведь любое дополнение или комментарий к творению самого «пишущего», в том числе и воображаемого и фантастического свойства, вносит новые краски и новые смыслы в действие романа, а это не может не нравиться т не вдохновлять нашего главного Читателя. Чем больше поводов дает каждый из нас для участия и соавторства, чем больше вдохновляет и зажигает он своим пылом других, тем лучше. Ведь тем насыщеннее и увлекательнее становится вся Человеческая Комедия в целом…

Первая любовь.
«Ибо каждый просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…» Он, конечно же, не помнил дословно этой цитаты из Нагорной проповеди, но мысль эта застряла и несколько раз прокрутилась у него в голове, как заевшая вдруг ни с того ни с сего пластинка.
Он не торопил забуксовавшую мысль, давая ей свободно и беспрепятственно описывать все новые и новые круги. Он особо и не вникал в суть пробуксовывавшей мысли… Но вот, игла выскочила из наезженной бороздки, и мысль вновь вернулась к воспоминаниям той далекой уже поры, того далеко дня, того далекого вечера…
Он сидел на том же месте, что сорок лет назад – укромное место в Нескучном саду, по-над Москвой-рекой, где трудно заметить тебя, но сам ты видишь всех и вся, чуть ли не до самого Кремля.
Конечно, нет тогдашней взбудораженности чувств, нет той неимоверной обиды, но само место не может не быть тому напоминанием и не бередить душу.
Зачем он сегодня пришел сюда? Случайно? Непроизвольно? Или все же было что-то, что подтолкнуло его в спину, кольнуло в ребро? Сейчас он не хотел думать и не хотел анализировать это. Воспоминания захватили его, и он отдался им полностью и всецело.
Они учились вместе не первый год, но он не выделял ее среди прочих одноклассниц. Скорее куда больше внимания он обращал на учениц других классов – параллельного и даже старших. И дело даже не в «отечестве своем», а в том, что те были старше и женственнее. Одна ему даже очень нравилась, но платонически, чисто платонически. Он даже и помыслить не мог, чтобы приблизиться и заговорить с девушкой из старших классов. Общаться со старшими было дозволительно только девушкам. Вот уже и одноклассницы его поглядывали на 9-и и 10-классников, а те, на правах сильного, свободно заговаривали с ними, шутили, задевали… Кастовость в школе была почище, чем в Индии.
Эту манеру постепенно перенимал и он со товарищи по отношению к 7-классницам, но все это было пока неуклюже, угловато, грубовато — как-то все еще слишком по-детски. Всему свое время.
А одноклассницы… Одноклассницы оказались как-то «меж двух стульев» и вне поля его и его одноклассников зрения. Их, одноклассниц, как бы и не было вовсе. Раздраженно отмахнуться, что-то списать, поругаться на собрании – это да, но в целом их как бы не существовало.
И тут вдруг – любовь! К однокласснице! Он даже не понял, как это произошло, с чего все началось и как и когда закончилась его спокойная и беззаботная жизнь…
Шорох в кустах прервал его воспоминания. Это была какая-то парочка, похоже, тоже облюбовавшая это укромное местечко. «Ой, извините», – разочарованно воскликнула она. «Ничего, ничего, я уже ухожу», – ответил он и засобирался. Время принадлежало уже им, а не ему. Равно как и эта скамейка в кустах сирени на косогоре. Ему же принадлежали лишь воспоминания. А здесь, в Нескучном саду, он мог им придаваться на каждом шагу. Вот здесь, на мостике, подобно Данте, он новыми глазами увидел ее. Вот по этой аллее он часто тайно следовал за ней, не решаясь окликнуть и подойти. Через эти кусты он яростно прорывался после нанесенной обиды. А здесь он, изможденный, весь исхлестанный ветвями, – но и им досталось! – он упал и долго еще бился в истерике – то ли рыдал, то ли ярился, то ли богохульствовал, то ли священнодействовал…
Создал ли он сам себе кумира или это она вошла и завоевала его душу. Сделать ей это было не трудно. Слава о ее прелести и очаровании уже шла по всем этажам школы. Появились уже и первые жертвы: кому-то просто расквасили нос или набили шишку, а кто-то, поговаривали, чуть ли не пытался вскрыть себе вены… Подобного рода ореол незримо появляется и витает вокруг головы «объекта всеобщего интереса и вожделения» – не отсюда ли все эти нимбы и все эти «венчики из роз» на картинах и в стихах над головами тех, кого «обожествляют»?
И он был однажды тому свидетелем. Их класс был на экскурсии в Пушкинском музее, и в одном из залов над ее русой головой он действительно вдруг увидел легкое сияние. Прибежав домой, он извел гору картонов и все краски, но так и не смог передать этого эффекта. С тех пор он оставил живопись…
Но не разочаровался в своем идеале. Еще не разочаровался. Хотя поводов с каждым днем было все больше и больше.
Она явно не выделяла его из среды других, но до поры до времени ему это было не суть важно. Как не суть нам важно отношение лично к нам Богородицы на иконе. Достаточно уже того, что Она добра и приветлива со всеми, всех привечает и всем благоволит. Юля, а таково было имя его избранницы, была в точности такой же – обходительной и приветливой со всеми. В том числе и с ним. Он же, тогда, принял это за расположение. И нарушил дистанцию.
Сбежав с уроков, они как-то сходили в кино. И он был на седьмом небе от счастья. Не было и нет такого фильма, который бы настолько прошел мимо его сознания. Его могли бы пытать гестаповцы вместе с эсэсовцами, но он не сдал бы ни одного героя, ни одного эпизода, ни одной реплики… А фильм-то был один из нашумевших… Из американских… Что редкой птицей стали нет-нет да долетать до наших… экранов. Но он и повторно уже не пошел на него. Дабы, не дай бог, не нарушить впечатление от того чудного состояния, в котором пребывал все эти два часа… А мог бы и десять, и даже не заметил бы пролетевшего времени. «Одесную на троне…» – так, кажется, выразился Христос. Вот также примерно чувствовал себя и он, сидя в соседнем кресле и впервые так близко к ней. И это уже само по себе было чудом. Ее рука находилась в нескольких сантиметрах от его руки, но прикоснуться к ней… Нет, он даже подумать об этом не смел. Во-первых, из-за кощунственности самой этой мысли, а во-вторых… Громы разверзли бы небеса, горы низверглись бы в реки и моря, и воды поглотили бы все… Да, это была бы катастрофа вселенского масштаба! Гораздо большего, чем та, что произошла в тот день, когда он осознал всю мизерность свою пред нею, пред миром, пред Божеством… Было больно, нестерпимо больно, можно сказать, смертельно больно, но мир… да что там мир, по сути и сам он остался нерушим. А, может, в итоге стал сильнее, ведь говорят же, что то, что нас не убивает, делает нас в чем-то сильнее… Так, кажется…
Он явно переоценил значение того эпизода с кинотеатром, переоценил степень ее благорасположения к нему. И решился на исключительную дерзость – пригласить ее на свидание.
Вот здесь, у этой беседки, он прождал ее битых три часа, и восемь кругов ада прошло перед ним. Но до этого было семь небес – особенно когда она согласилась. Или это ему только показалось, что она согласилась? Удостоила ли она его вообще ответом? Не слишком ли рано он взлетел на это свое седьмое небо? И не тогда ли, не накануне ли этого свидания, воображение его получило такое мощное развитие, что его хватило на всю оставшуюся жизнь?
В первый час ожидания он все еще пребывал в грезах, причем настолько что даже забыл смотреть на часы. По истечении второго, грезы постепенно развеялись, и он опустился на грешную землю. Осознал всю степень своей наивности и глупости. Весь третий час он неустанно пилил и резал себя на мелкие кусочки. Это был ад, но еще не тот, что наступил позже.
В итоге он нашел для нее массу оправданий – гораздо больше, чем нашла бы она сама. Он почти простил ее, да, собственно говоря, он и с самого начала не винил ее ни в чем. Разве можно хоть в чем-то винить божество?
Когда на четвертый час он собрал себя по кусточкам и направился к выходу из сада, он уже почти успокоился и казнил лишь себя – за то, что на какое-то мгновенье мог плохо подумать о ней, не смог найти для нее достаточных оправданий. «Сейчас позвоню, все выяснится, и мне станет вдвойне стыдно за те кощунственные мысли, что я себе позволил», – внушал себе он. Но ступал он уже по твердой земле, крылья были плотно сложены, а, может, и вообще остались у беседки…

Впервые не трепетной, а твердой рукой набрал он в автомате ее номер, впервые не медлил перед набором каждой цифры, не гладил и чуть ли не целовал каждую эту цифру ее номера… И гудки тоже… Они более не были чудным звоном колоколов, не были чудной музыкой сфер, а были… просто гудками…
Не Св.Петр снял трубку… А ее отец. «Здравствуйте, Юлю будьте добры» – «Одну минуточку».
«Не под колесами автомобиля… Не в реанимации… – пронеслось у него в мозгу, и еще до ее ответа ему захотелось провалиться сквозь землю, куда-нибудь поглубже, в какие-нибудь тартарары…
«Да, слушаю, – голос ее звучал буднично и непринужденно. – Алло, алло, да говорите же…» Неожиданно стальным для самого себя голосом он произнес: «Ты… ты не пришла…»
— Куда?
— Но мы же… мы же договорились…
— Ты знаешь, как-то вылетело… Извини!
Он аккуратно повесил трубку. Сердце обратилось в камень, да и все остальное: и внутри, и снаружи – стало как бы из камня, окаменело. Все застыло, все напряглось, все буквально гудело от напряжения – того и гляди, не выдержит, взорвется, разлетится на мелкие кусочки… в пыль… Нет, это все было лишь в нем… Предчувствие грядущей катастрофы… Он долго болел, и никто не мог сказать, что это за болезнь. В итоге пришлось поменять школу. Но боль в сердце осталась и по сей день.
Все же остальное, все то, что вовне – вот оно все стоит на прежнем месте, даже краше еще стало. Появилось и что-то новое. Вот он новый красавец-мост – из стекла и железобетона… Сверкает в лучах заходящего солнца. Обновленная набережная. Иллюминация зажглась. Молодые смеющиеся лица. Велосипеды, ролики, скейтборды…
Как там у Пушкина? … «Младая будет жизнь играть,/ И равнодушная природа / Красою вечною сиять»… «М-да, красою вечною…»

Стихотворение по случаю Дня рождения Юли.

Ц. Юлю
Целую.