1

Аркадий Леонтьевич,  профессор химии,  жил в Москве, на Фрунзенской набережной, в доме в стиле сталинского ампира, в большой трехкомнатной квартире. Он успел ее достаточно недорого купить после вынужденного  развода с женой сразу после  Перестройки. Тогда он был в зените своей славы — работал везде, где было можно, и  участвовал во всех возможных советах и комитетах.

Его жена и  единственный сын давно уехали жить в США. С женой он развелся, чтобы ей с сыном было проще выехать и устроиться за рубежом, а ему — продолжать успешно работать в России и отправлять им средства на жизнь. Он сам подтолкнул их к отъезду. Он очень хотел, чтобы его единственный сын получил в США хорошее образование, а впоследствии  и работу, обзавелся там семьей и детьми.  Сам же Аркадий Леонтьевич, все эти годы собирался с духом, чтобы уехать, собирался, да так и не уехал, остался на родине. За многие годы сын отвык от него, отдалился, и, как это часто бывает с молодыми людьми, после женитьбы, его новая семья стала его основной религией. Пять лет назад жена Аркадия внезапно заболела, случился инсульт, она долго мучилась с сиделками, которых не понимала, а они ее,  и так тихо и угасла в одиночестве. Сын в последние годы жил рядом с матерью, но все равно в разных районах Нью-Йорка, и это было для матери все равно, как в разных странах. Аркадия она тоже не ждала, со временем они перестали понимать друг друга, сначала стали редко видеться, потом редко перезваниваться, а, в конце концов, остатки родственных чувств между ними испарились окончательно.

Сам Аркадий никогда не обращался к врачам, был всегда здоров и занят, у него никогда ничего не болело. И вдруг какой-то неожиданный дискомфорт, и внезапный приговор врачей – рак.  Последовали одна операция, за ней другая, затем химиотерапия; он страдал физически и морально. Как же так: такой сильный, умный и здоровый — и такой банальный уход. Ему хотелось кому-то поплакаться, кому-то пожаловаться на свою судьбу, но таких людей рядом с ним давно уже не было. Близкие друзья кто умер, кто сам стал немощным, старым и больным. Говорить с ними о болезни было бесполезно — у каждого своя была самой тяжелой и невыносимой. Аспиранты и ученики для этой роли не подходили, да и быстро позабыли его, торопясь в этой суетной жизни занять достойное себя положение, ловко отодвигая острыми локтями бывших наставников.

Оставались  близкие и не очень близкие Аркадию женщины. Их было много в его жизни. Но далеко не со всеми ему хотелось говорить, и не всех ему хотелось видеть в таком состоянии.  Двадцать лет назад  он, оставшись один, вкусил, как ему казалось, достаточно свободы и любви. Все это в итоге оказалось большим мифом. Жениться второй раз он не предполагал, детей новых не хотел, желал жить, как ему хочется, работать и заниматься своими любимыми вещами — ходить в театр и на концерты, ездить и выступать с докладами на различных конференциях, путешествовать, знакомиться с новыми людьми. Он был умен, силен, достаточно красив, успешен и финансово независим. А потом случилось непредвиденное: в одночасье закрыли его институт, ученики разбежались по всей стране; его научные труды и достижения на поверку оказались не столь интересными и значительными, быстро устаревали; сбережения таяли на глазах. Он быстро постарел, перестал быть кому-либо интересен, устроился консультировать студентов и читать лекции за скромные  деньги в университет, но там его не очень полюбили, он отнимал выделенные факультету деньги у молодых преподавателей. Там, его только терпели, никто не любит чужаков. Но и эта его деятельность скоро закончилась из-за болезни. Он вынужден был продать свою любимую машину. Теперь уже лишь единственный его сын, Геннадий, неохотно пересылал ему деньги из США. Их тоже не хватало. Аркадий стеснялся попросить больше, а сын не понимал или прикидывался, что не понимает реальных потребностей больного отца.

Выделенные государством средства на лечение были бесконечно малы. Он с трудом выбирался в близлежащий продуктовый магазин, где цены были запредельными. Квартира его ветшала, превращалась в запущенный склад ненужных вещей. Никто не помогал ему следить за квартирой, на это тоже не было средств. В квартире было пыльно, грязно, стоял устойчивый запах лекарств и давно не убираемого туалета. На кухню вообще было страшно зайти — все здесь покрылось липким жиром. Раньше он прекрасно справлялся с бытовыми проблемами сам,  все умел делать. Быт его никогда не страшил. Но сейчас  он и сам начал опускаться, ему стало трудно убираться, стирать и гладить, он не хотел ничего готовить и мыть посуду. Вечерами, когда он был в более-менее сносном состоянии, Аркадий садился в кресло, читал уже  без былого увлечения  книги, которые мечтал когда-то прочитать, или безучастно смотрел телевизор. Он менялся на глазах. Из уверенного в себе человека он превращался в больного беспомощного старика с остатками поседевших волос и некогда прекрасных зубов. О жизни, проведенной на работе, он вообще не желал вспоминать. На пыльных полках лежали  написанные им когда-то книги и журналы с его статьями и докладами — когда-то в них была вся его жизнь. Теперь он критически пересмотрел свой вклад в науку; профессором он оказался весьма отсталым, особо гордиться было нечем.

В какой-то момент он не выдержал, открыл старую телефонную книжку, долго выбирал того, с кем бы ему хотелось повидаться  и, наконец,  остановился на одном телефоне. «Пусть она, Варя, придет ко мне и пожалеет»,  — решил он.

2

Варя жила напротив, через  Москву-реку. Давным-давно она была его аспиранткой и затем несколько лет они работали вместе в одном институте.  Потом Варя перешла работать в иностранную фармацевтическую  компанию. Она хорошо зарабатывала, ее дочь уже выросла – теперь уже у той подрастали дети. Варя всегда поздравляла с праздниками всех родных, друзей, и преподавателей, делилась с тем, кому это было интересно, своими успехами и бедами. Со всеми поддерживала теплые отношения – так уж она была воспитана, и такой уж был у нее характер.  Жизнь ее складывалась вполне удачно,  дочка тоже жила вполне благополучно.

Не отозваться на звонок Аркадия Варя не могла. Она созванивалась с ним на протяжении многих лет, главным образом, поздравляя его с праздниками; при этом они ни разу не виделись. И вот этот звонок – его неожиданное и настойчивое приглашение к себе. Она никогда не была у него дома и даже не представляла, ни как,  ни с кем он живет. Она поняла, что ему просто необходимо с кем-то поговорить. Решили встретиться в субботу, ближе к обеду.

Ярким солнечным июньским днем Варя красиво оделась и вышла из дома. Она решила пройтись пешком — через Нескучный сад, затем по Пушкинскому, бывшему Андреевскому, мосту спуститься на Фрунзенскую  набережную. На визит к Аркадию она отвела себе не более часа. Обновленный Нескучный сад был полон ярких красок. На клумбах, обрамленных цветущими кустарниками, царствовали разноцветные однолетники,  а  вдоль аллей главенствовала сирень. На набережной под цветущими и благоухающими липами сидели молодые влюбленные пары и целовались. Сад был охвачен вечным движением: велосипедисты, бегуны, скейтбордисты — все в ярких спортивных майках, они быстро двигались: кто туда, кто обратно вдоль по набережной. Из маленьких кафе доносились популярные мелодии. Весь этот яркий хаос цветов и звуков создавал  праздничное настроение. Варя редко выбиралась в парк и удивилась тому, как там стало красиво. В прекрасном настроении она прошла через новый Пушкинский мост, полюбовалась на  храм Христа-Спасителя, на Москву-реку,  на современные корабли-рестораны, зашла в магазин, купила бутылку сухого красного вина и коробку конфет и оказалась перед подъездом, где жил Аркадий.

3

Дверь открыл худой старик в джинсах и футболке с надписью «Нью-Йорк». Варя сразу даже не поняла, что это Аркадий. Так сильно он постарел и осунулся.

— Проходи, Варенька, проходи, сколько же лет мы с тобой не виделись?  Что это ты мне принесла? Вино! Конфеты! Спасибо тебе, что же, тогда будем пировать…

— Здравствуйте, здравствуйте, Аркадий Леонтьевич! Как я рада вас видеть. Да, наверное, лет двадцать мы не виделись. Целая вечность! Не скрою, мне крайне любопытно, что заставило вас позвонить и пригласить меня?

— А я вот тебя сразу узнал, ты только еще красивее стала. Присаживайся- присаживайся вот здесь, на диване.

Варя сделала вид, что не заметила ни пыльного затертого кожаного дивана, ни засаленного стекла на журнальном столике. Пожалела, что надела светлый костюм, и присела на краешек дивана.

— Пойду поставлю чайник, ты что будешь – чай или кофе?

— Да, что вам проще, мне все равно. Давайте я сама все сделаю, вы только покажите мне, где и что включить?

— Сиди здесь, на кухню я тебя не приглашаю, в ванную и в туалет тоже. Терпи. Мне стыдно, дорогая, все ужасно запущено, я ничего не делаю, не убираюсь. Не могу тебе объяснить, насколько у меня нет на это ни сил, ни  желания. Если честно, то и денег на уборщицу у меня тоже нет.

Аркадий вышел на кухню, включил электрочайник, вернулся, тяжело вздохнул и с трудом продолжил.

— Ты удивлена моим видом, не говори ничего, я болен. У меня обнаружили рак. Счастье или несчастье в том, что все жизненные процессы в моем возрасте, а мне уже семьдесят, протекают медленно. Вот мне и дано продолжать мучительное существование. Оно бы и ничего, но чувствую я себя, увы, хреново, сил вообще нет, особенно после вливаний этого ядовитого химического коктейля.  И главное, так мне одиноко и тоскливо! Я ведь оказался совершенно  неподготовленным к этим испытаниям. Жены нет — умерла пять лет назад, сын с семьей за океаном. Отец и дед я никакой. Когда жили все вместе в России, гулял с сыном, помогал ему с уроками, ходили вместе на каток, на лыжах катались,  на море отдыхали.  Потом все пошло прахом. Они с женой уехали в Нью-Йорк.  Я им помогал, пока мог. Теперь вот он мне немного материально помогает…

Я, правда, завещал ему эту квартиру. Он пока не знает, не понимает ее истинной цены, но полагаю, в итоге будет очень  рад…

К нему я не поеду, давно не испытываю никакой привязанности,  невестку плохо понимаю,  внуки меня не знают и не любят. Да и потом, когда ты здоровый и богатый,  это одно, а когда ты бедный и больной, то совсем другое, не хочу быть никому в тягость.  Да и сын… особо не настаивает на моем приезде.

— Я… я ничего об этом не знала. Я же вам звонила, а вы мне ничего об этом не рассказывали…

— А что говорить. Ты что, вылечила бы меня?

— Но я могла бы чем-то помочь. Дала бы вам каких-то денег — на уборщицу, на лекарства.

Тут Варе вспомнилась реклама, висевшая на столбе около ее дома. «Если нельзя вылечить, это еще не значит, что нельзя помочь».

— Я бы не взял у тебя денег. Для меня не это сейчас главное.

—  А что врачи говорят?

— Ты хочешь знать их прогноз? Говорят, что смогу еще протянуть год или два, как повезет, при условии,  что буду интенсивно лечиться…

Аркадий продолжил.

—  Да ладно, у каждого свои проблемы,  тебе, что деньги некуда девать? Я тебя не за этим позвал. Понимаешь, я, всегда такой общительный,  в прошлом — душа всех компаний, сейчас страдаю от одиночества, не с кем даже поговорить. Хочется не просто потрепаться, а как-то неспешно задушевно поговорить, вспомнить с кем-нибудь близким интересные моменты своей жизни – никогда на это не хватало времени. Последнее время я часто страдаю от жутких болей. На дорогие эффективные лекарства едва хватает денег, а на все остальное их вообще нет. В такие моменты мне вообще никто не нужен, хочется забыться. Сейчас у меня очередная ремиссия,  я в норме, и очень хочется жить. Сиди, Варя, сиди, пойду,  принесу чайник и чашки, тогда и  продолжим.

Варя схватилась за голову. Перед ней оказался беспомощный одинокий больной старик. Совсем чужой. Что с ним делать? Дать ему денег и скрыться?  Принять активное участие в его судьбе? Нет, на это нет времени; полным-полно работы; на себя,  на внуков времени не хватает. Как поступить по-человечески, по-божески?..

— Вот, Варя, чайник, чай, сахар, чашки и прочее. Я открою вино, мне вино полезно, конфеты тоже открывай. Давай выпьем за встречу. Будь здорова, это самое главное в жизни!

— И все-таки вам надо было мне позвонить и сообщить о болезни. Я бы к вам пришла раньше.

— Считай, что это произошло, какие твои действия?

Варя оторопела от прямого вопроса.

— Знаешь, Варя, реально ощущаю, как уходит жизнь, а я хочу тебе что-то рассказать. Я расскажу тебе, как я был когда-то в тебя влюблен и что я творил. Узнаешь хоть, а то умру, и никто тебе этого не расскажет.

Помнишь, много лет назад, когда мы еще вместе работали, праздновали мы как-то юбилей  Захаровой у нее дома, ты там была главной помощницей. Вот тогда я в первый раз тебя приметил и решил, что ты обязательно станешь моей.

Варя вспомнила жаркий июльский день и юбилей своей начальницы, которая  пригласила много гостей. Молодежь орудовала на кухне, а руководители  сидели  за столом справа и слева от юбилярши и произносили бесконечные здравицы в ее честь. Было душно, жарко, пахло свежими огурцами, все объелись салатами и выпили море шампанского – было и впрямь очень весело. В неформальной обстановке молодые ребята как-то по-особому присматривались к девушкам, сыпали анекдотами,  девушки кокетничали,  кухня превращалась в дружескую курилку. Время от времени девушек окликали, тогда они меняли гостям тарелки, ставили на стол блюда с новыми яствами и  свежими летними овощами и  зеленью.

Руководители отделов, почти все подвыпившие, тоже пытались приударять за девушками, но не выдерживали конкуренции со стороны молодых ребят. Потом были танцы.  Варю все время приглашал прилично выпивший Аркадий, в то время — директор института. Пользуясь своим положением, он крепко обнимал Варю, заглядывал ей в глаза и нес какую-то околесицу. Варя на это не реагировала. Директор, есть директор. Потом он вызвался ее проводить. Был очень настойчив. Варе пришлось согласиться.

— Так вот, когда мы с тобой танцевали на этом юбилее, я, помню, прижал тебя к себе, и мне показалось, что я обнимаю свою мечту. Ты была такая хрупкая. От тебя так чудесно пахло какими-то легкими духами, я сердцем почувствовал этот аромат сквозь весь свой алкогольный дурман.

Мне очень захотелось продлить это счастье, и поздно вечером мы вдвоем пошли к твоему дому. Мы медленно шли по Софийской набережной. Стояла прекрасная погода, ветерок теребил твои длинные пушистые волосы, в которые мне так хотелось зарыться. Больше всего на свете я мечтал тогда тебя поцеловать. Мы остановились у еще теплого после жаркого дня парапета Москвы-реки, я обнял тебя.  Передо мной стояла гордая молодая девушка. А я, женатый человек, на пятнадцать лет тебя старше, пользуясь своим положением, мечтал о том, чтобы ты пригласила меня к себе домой и чтобы мы остались, только ты и я, на всю эту летнюю ночь. Чтобы не спугнуть мечту, я быстро начал тебя целовать, вкладывая в это безумие все свои чувства.  Я был так возбужден, я продолжал и продолжал тебя целовать. Даже сейчас я остро помню все свои ощущения, аромат твоих губ, твою тонкую белую шею, запах твоих волос.

А тогда ты тихо прошептала мне на ухо, что уже поздно, что надо поймать такси и ехать по домам, что моя жена и твой муж, наверное, уже волнуются. Я так отчетливо все это помню…

Варя тоже вспомнила, как они с Аркадием целовались, но тогда она не придала этому никакого особого значения. Директор был пьян и настойчив. Спорить с ним было бесполезно. «Зачем он все это мне сейчас рассказывает?»

— Давай выпьем еще немного — теперь за то, что ты была и остаешься такой красивой женщиной!

Выпили еще немного вина.

— А на следующий день я поспорил на деньги, причем на приличную сумму, с нашим ученым секретарем Сидоренко, что пересплю с тобой во что бы то ни стало и докажу это всем. Чем я руководствовался? Думал ли я о твоей репутации? Честно скажу, абсолютно нет. Мой эгоизм и самонадеянность. Помнишь, я позвонил тебе как-то рано утром, сказал, что проезжаю мимо твоего дома, и предложил подвести тебя на работу?

Варя и этот случай  вспомнила. Да, действительно,  Аркадий сказал, что в течение нескольких дней будет возвращаться из поликлиники и проезжать мимо ее дома. Предложил подвозить ее к работе на своей машине. Чтобы не тащиться на перекладных  до института,  Варя с радостью согласилась, и всю неделю они добирались до работы вместе.

— А я каждое утро, высаживая тебя из своей машины перед окнами института, демонстрировал Сидоренко, что ночи мы проводили вместе и вместе добирались до института. Слухи о нас дошли до моей жены. А ты даже и не подозревала.

— Господи, конечно, я вам полностью доверяла. Тем более что между нами сложились, как мне тогда казалось, дружеские отношения. К чему эти воспоминания,  Аркадий Леонтьевич, все уже быльем поросло,  кому это сейчас может быть интересно, или вы решили покаяться передо мной?

— Лукавишь! Слушай дальше. Я добился в аспирантуре, чтобы тебя туда взяли, а я — стал твоим научным руководителем. Помнишь, как мы утверждали тему твоей диссертации? Как мы вместе писали статьи? Как голодные и усталые сидели вечерами в кафе, а потом я провожал тебя до  дома?  Ты что же, не подозревала о моей роли в твоей научной карьере? Все легко решалось, как по маслу. Все делалось только для того, чтобы ты от меня зависела и чтобы со временем принудить тебя стать моей.  Но каждый раз при любой попытке и при любом намеке,  я убеждался, что я тебе совершенно не интересен. Мои амбиции терпели полный крах. Да, я всегда был бабником, но никогда — насильником.

Варя подумала про себя о том, какое теперь имеют значение ее прошлые статьи, диссертация, монография… Все это безнадежно устарело, все это теперь никому, увы, не нужные бумажки. Сколько времени и сил было на них потрачено. Правда, знания, полученные в те годы, очень пригодились ей в жизни; в душе она была очень признательна Аркадию за его помощь.

— А помнишь, как я организовал командировку в Питер,  на совещание,  для нас и для Сидоренко с его Лидкой. Помнишь? Купили билеты в СВ,  заказали отличные номера в лучшей гостинице. Я так волновался перед этой поездкой, что как полный дурак целый день ничего не ел, выпил лишнего перед отправлением поезда и после  заснул в купе. Идиот!  В итоге, в поезде ты спала с Лидкой, а Сидоренко со мной. А потом мы гуляли по серому промозглому Питеру, обошли почти весь Эрмитаж, сидели в кафе, еще куда-то заходили, зачем-то купили в букинистическом магазине старые книжки – несколько томов Гамсуна, где все еще было через «ять»; я потом таскался с ними целый день… Интересно, прочла ли ты хоть один том?

Но, как же я был там счастлив, я был в ожидании, в предвкушении! И, черт побери,  все могло бы произойти между нами, но ты простудилась и к вечеру  совсем разболелась. Я очень переживал, бегал в аптеку за лекарствами, пытался тебя лечить. И опять ты спала в гостинице с Лидкой, а не со мной. А потом я вернул Сидоренко выигранные на пари деньги, поскольку он догадался, что я его ловко провел.

—  А я ничего и не подозревала. Я думала, что это вы по-отечески тепло и  внимательно ко мне относитесь. Я вас очень уважала, ценила и по-своему… любила.

— Опять ты лукавишь! По-отечески… Не по-отечески, а как любой нормальный мужик, ради себя любимого.  Я был сильно в тебя влюблен! Жениться я, правда, на тебе не собирался. Разводиться с женой тоже. Но любить тебя на стороне, этого мне всегда хотелось. Есть в этом некий азарт охотника: поймал – отпустил… поймал — отпустил…

—  И как, интересно, жена реагировала на эту вашу… охоту на стороне?

—  Ужасно реагировала. И последствия были ужасными. Она меня очень ревновала. А я то и дело давал ей поводы для ревности. Я не понимал той боли, которую ей причинял. Ранил ее душу и ранил. Мы ведь неплохо жили с ней, пылкой любовной страсти между нами не было, но у нас подрастал сын, мы были друзьями, и это было главное. Я пользовался успехом у женщин, страстно влюблялся, встречался со многими, но никого из них по-настоящему не любил. Ты тоже не была исключением. Я был карьеристом, жутким  бабником.  Плохим мужем и плохим отцом. Я и не подозревал, что в какой-то момент жена перестала меня уважать, любить. Она замкнулась. А я потерял верного друга. Вечером я приходил домой, рассказывал ей про свои успехи на работе, ей — самому близкому человеку, который  раньше искренне радовался за меня, — а ей уже было все равно. Я то и дело разбивал ей сердце. Она страдала-страдала и в какой-то момент  решила уехать с сыном. Я сначала даже и не понял истинных причин ее отъезда, и только позже, спустя годы, она сама мне во всем призналась. Так что пенять мне не на кого, сам во всем виноват…

Наступила неловкая пауза.

— Но я хотел тебе напомнить еще один эпизод. Последний. Я давно бы про тебя забыл, но ты регулярно напоминала мне о себе – чисто формально, конечно. Так, на скорую руку поздравишь с праздничками,  формально спросишь, как, мол, дела.  Распространенного ответа, обычно, не дожидалась, а я не хотел быть занудой.  Но лет десять тому назад, когда я один болтался в Испании, в Торремолиносе, я увидел тебя там на отдыхе: ты сидела за столиком в ресторане, такая красивая, шикарно одетая, вернее сказать, шикарно полуодетая, в  какой-то теплой  компании. Вы пили красное вино, ели испанскую паэлью из огромной сковороды. Я сел за соседний столик, стал подслушивать и наблюдать за тобой. Вскоре к тебе подошел элегантный мужчина, намного старше тебя, поцеловал. Это был не твой муж, в этом я  был твердо уверен, так как однажды я его видел. Потом вы распрощались с компанией и пошли по набережной. Помню удаляющуюся красивую пару –  обнимающиеся мужчина и женщина, идущие вдоль моря, по аллее из олеандров и цветущих гибискусов, казалось бы — обычная курортная картинка. Я последовал за вами.  Не знаю, что заставило меня это сделать. Вы шли и разговаривали. Все, что я сумел уловить из вашей беседы, говорило о том, что вы давние любовники, что вы даже не стесняетесь своих близких отношений. Вы прошли в отель и поднялись в твой номер. Я это уточнил, так как знал твою фамилию и нашел повод, чтобы расспросить консьержа.

О, я был вне себя! Какие у меня были права на тебя? Но в тот момент я ревновал тебя будто я твой муж. Значит, ты все же можешь с кем-то изменять своему мужу! Значит, не такая уж ты образцовая жена и мать! Значит, это я был полным идиотом,  принимая тебя за верную жену. Значит,  это я был не достаточно настойчив! Как завидовал я этому мужику, который мог обладать тобой! Я вспомнил запах твоих духов, твои волосы, твою талию. Мне просто выть хотелось от обиды.  Я понял, что я боялся быть тобою отвергнутым. Гордость моя мне этого не позволяла. Спустя пару часов, когда вы спустились в холл,  я увидел ваши счастливые лица. Позволь мне спросить у тебя: кто это был? Можешь быть абсолютно откровенной, никто уже этого не узнает.

4

Варя налила себе немного вина, взяла конфету, выпила, но продолжала молчать. Все тайное когда-то становится явным. Не все хочется вспоминать, не всеми своими поступками можно гордиться. Иногда некоторые сцены из жизни лучше спрятать за плотной завесой времени. Почему я должна быть откровенной с этим странным чужим человеком? Варя поймала себя на мысли, что этот старый больной сумасшедший не такой уж и чужой ей. Что-то их все же сближало. Она глубоко вздохнула и начала.

— У вас богатое воображение, Аркадий Леонтьевич! Это мог быть мой дальний родственник, с которым я давно не виделась и пригласила его на чашечку кофе к себе в номер. Это мог быть мой коллега, а между нами не было того, о чем вы подумали; мы могли  просто  обсуждать какой-нибудь очередной бизнес-проект в номере, чтобы никто из коллег нам не мешал.

— Ты будешь меня дурачить? Зачем тебе это?

-А вы уверены, что обо всем  хочется вспоминать и обо всем хочется говорить со знакомыми людьми?

— Я для тебя совершенно чужой человек сейчас, это как случайный попутчик в поезде. Рассказывай, я тебя прошу.

Варя молчала не в силах решить: рассказывать или не рассказывать. Еще никогда и никому не открывалась она в этом своем давнишнем увлечении. Посмотрела на часы. Визит явно затягивался.

— Ну, хорошо, если вам так это интересно…

5

— Специальность у моего мужа весьма «романтическая», он — почвовед. Его родители — тоже, оба работали когда-то в Институте почвоведения. Мы познакомились с ним в какой-то компании. Он был мне симпатичен — хорошо воспитанный  и начитанный молодой человек.  Тогда  он мне казался, хоть и  не совсем современным, но все же уверенным в себе юношей. Мы начали с ним встречаться. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться в жизни, да он и сейчас таким является.

Когда-то я, еще в качестве невесты, была приглашена к ним в семью на дачу — в крошечную избушку на краю леса, километров за сто от Москвы. Там я в первый раз увидела плоды их семейного труда. Прекрасный сад на шести сотках, грядки с зеленью, клумбы с цветами, все очень ухожено, по-хозяйски. В домике тоже царил порядок, минимум мебели, чистота и множество цветов в вазах.  Похоже, меня принимали в семью. От всей души угощали и демонстрировали гостеприимство. Чувствовалось, что семья очень дружная, они любовались своим единственным сыном и гордились им. Эта их взаимная любовь, уважение друг к другу и решили мою судьбу. Муж меня боготворил. Мне это льстило. Потом я родила дочку, которую все они безумно любили, с удовольствием занимались с нею,  давая возможность мне и мужу делать карьеру и спокойно работать.  Все было надежно, спокойно, как у многих…

— А тебе хотелось пылкой страсти, искрометной любви и романтики, так ведь?

— Да, но не сразу. Началась Перестройка, реформы. Кто-то пошел в гору, кто-то скатился. Мы с мужем сначала держались. Работали. Я несколько раз сменила работу, пытаясь найти более выгодные материальные условия для себя и для семьи, а муж все упорно держался за свое почвоведение. Ничего не хотел менять, кроме того, чему его учили. У него ничего не получалось, но он и сам  не хотел меняться. Почвоведение, как вы понимаете, тогда никого не интересовало. Во всех своих неудачах он винил власть, перемены, новых чиновников. Потом, он под влиянием своих родителей стал сначала сторонником, а потом и лидером каких-то ненормальных неформальных организаций, борющихся за права бывших научных сотрудников. Эта его общественная деятельность, борьба ни за что, нежелание меняться, самосовершенствоваться и переучиваться, привела его к полному краху. Он озлобился и превратился в брюзжащего нытика. Мужа и его родителей  ничто не устраивало в этой новой жизни. Мои успехи их раздражали, они даже стеснялись говорить своим знакомым и единомышленникам, где и кем я работаю. Стали злыми, завистливыми зверьками. Их успешное огородничество стало меня раздражать, но выхода не было, надо было терпеть и выживать. Я старалась изо всех сил, и у меня все получилось. Вся компания упертых почвоведов стала с радостью вкушать плоды моей деятельности, продолжая при этом люто ненавидеть все новое и так или иначе связанное с частным предпринимательством. Мне было некогда, да и не хотелось ввязываться с ними в вечные споры. Потом его родители умерли, муж остался в полном одиночестве со своими убогими взглядами и наивными надеждами на возврат в прошлое. Он превратился в полного неудачника, в лузера.  Жить с ним стало скучно и  не интересно.

—  Представь себе,  дорогая Варя, что я тоже из бывших советских ученых, что я тоже стал полнейшим лузером, и к тому же еще больным и одиноким. Но я никогда никого в этом не винил. Только себя. Я растранжирил свою жизнь, но все-таки  успел ею и немного насладиться. Но извини, что было дальше?

— Дальше?.. Дальше мы продолжали сосуществовать, иначе как сосуществование эту жизнь назвать было сложно. Но надо было растить и обучать дочь, дать ей шанс состояться в этой жизни.

Шли годы, и вот однажды в Греции, на корабле, плывущем на романтический остров Санторини, я познакомилась с мужчиной, как говорится, своей мечты.  Мы были с дочкой, а он в одиночестве стоял на палубе, как это обычно показывают в кино, в белых брюках, в белом легком  свитере, в черных солнцезащитных очках… Загорелый, высокий. Он любовался  синим морем и уже показавшимся в дали белым волшебным островом.

На корабле были в основном иностранцы, но несколько человек были и из России. Мы оказались вместе на экскурсии по острову. Присматривались и приглядывались друг к другу. Мне показалось, что что-то между нами происходит. Я все время обращала на него внимание. Он мне безумно нравился. Мне казалось, что и я ему тоже не безразлична. Величие и расцвет Минойской цивилизации, легенды и мифы, синее море, яркое солнце, белый остров!  И все закрутилось…

Красивая жизнь, внимательный поклонник, интересный собеседник, прекрасный любовник. Все было, и все это было новое и другое. Мне показалось, что жизнь моя только-только начинается.  Мы много путешествовали, останавливались в прекрасных отелях, скакали на лошадях, плавали на яхтах, играли в гольф и сквош, ужинали при свечах в лучших ресторанах, я получала дорогие подарки, море цветов, шубы, бриллианты. Я много работала, но все успевала. Мой поклонник интересовался всем: выставками, музеями, кино, театральными премьерами, в общем – сумасшедшая нереальная жизнь… Так ведь не бывает! Временами он  пропадал, но, как ни странно, я была этому даже рада, в эти моменты я погружалась в свою семью и в свой дом,  уделяла много внимания дочери,  успокаивалась, отдыхала. Я понимала, что у него серьезный бизнес, но какой я себе даже не представляла. Пару раз я слышала, как он говорил по телефону о каких-то масштабных инвестициях. Обычно к лету все начиналось снова. Я мечтала о каждом лете. Он появлялся, и я снова умирала от любви. Мы никогда не задавали друг другу никаких вопросов о будущем —  я боялась спугнуть свое счастье, практически мы не знали, кто есть кто, но ситуация осложнялась…

— Еще бы! Столько времени врать мужу и дочери, скрывать свою двойную жизнь, притворяться! Так ты еще хуже меня!  Интересно, а что твой муж, ничего и не подозревал?

— Представьте себе, что нет, не подозревал. Он так сосредоточился на себе, на своих проблемах и на своем огороде, что превратился в подобие некоего крота, живущего только в соответствии со своими рефлексами и привычками. Кроме себя,  он не замечал ничего.

— Как же ты с ним жила?

— А я и не жила.  Говорили мы с ним только о дочке, в крайнем случае, я спрашивала мужа о его делах. Он мне долго и нудно рассказывал, как он готовит петиции против нового руководства института, против дирекции  ЖЭКа, против дачного кооператива. Говорил, что кругом одни воры и взяточники, бюрократы, сволочи и предатели…  Злобствовал, все видел в черном цвете.

Со мной никуда не ездил, ссылаясь на то, что у него нет денег, нет времени и желания. Бесконечно смотрел на даче по телевизору какие-то детективы и политические бредни,  установив там какую-то тарелку.

— Ты считаешь, что он был во всем не прав?

— В чем-то оказался прав.

— Ну, и чем же закончилась история с твоим любовником? Проворовался?

—  Как-то мы долго не виделись, он был занят. Потом, спустя какое-то время, мы встретились. Он плохо выглядел, лицо серое, глаза грустные…  Сказал мне, что у него большие проблемы. Я, естественно, спросила, чем могу ему помочь. Ему нужны были деньги и, конечно, большие — на год. Я так его любила, что готова была на все. Я решила продать большую квартиру родителей мужа, которую мы сдавали. Он поморщился, сказал, что не может принять от меня такую жертву, но я настаивала, я была как под гипнозом.  Я не понимала, что со мной творилось. Он посопротивлялся-посопротивлялся, но в итоге уступил. Предложил мне расписку. По секрету от мужа я продала квартиру, и все деньги отдала мужчине своей мечты. Он дал мне расписку, и тут я в первый раз увидела, что он прописан в Краснодаре. Договорились встретиться через неделю. Он пришел, как всегда элегантный, с цветами, все было как прежде. Мы планировали провести летний отпуск  в Италии, как всегда, обсуждали маршрут и программу…   Это была наша последняя встреча.

— Сумасшедшая баба! Подарила ему квартиру?

— Не подарила, дала в долг на год. На самом же деле он ее у меня украл и тем самым с лихвой компенсировал все свои расходы на меня.  Это был профессиональный жулик и аферист.  Любитель красивой жизни за чужой счет. Паспорт его был, как оказалось, фальшивым, как и его отношение ко мне. Я была настолько близорука, что за все это время ничего не заподозрила. Самое ужасное, что  это время я вспоминаю как самое счастливое время в моей жизни.

— Ну, а как твой муж отнесся к тому, что ты продала квартиру его родителей?

— А он до сих пор и не знает об этом. Я работала как вол, купила другую квартиру, а ему сказала, что поменяла нашу на лучшую.

— Я не понимаю, как же ты после всего этого продолжаешь жить со своим мужем?

— Я многое пересмотрела в своей жизни, постарела, научилась видеть и ценить в нем лучшее. Стала многое с ним обсуждать, проговаривать, убеждать, стала к нему ближе. Он превратился в прекрасного деда. Много времени проводит с внуками. Успокоился, стал опять писать свои статьи по почвоведению. Теперь они востребованы, и он ожил. Мне с ним стало не так одиноко, он заботится обо мне и любит меня. Что ж поделаешь, такова жизнь…

— Варя! В каждом дому по кому, как говорится. Идеальной семейной жизни я не видел,  во всяком случае мне бы она не подошла.  Спасибо тебе за откровенность. Мне очень жаль, что все так печально у тебя получилось. Я всегда желал тебе только счастья и удачи.

Аркадий попытался принять более удобное положение, и вдруг как-то скорчился весь – от накатившей боли. Видно было, что он страдает, что он  устал.

— Аркадий Леонтьевич! Не все так плохо, мы живы и здоровы. Сейчас уже поздно, мы так долго болтали, я, пожалуй, пойду, да и вам надо отдохнуть. Я готова вам помочь, хотите, еще раз к вам приду, приготовлю вам что-нибудь вкусненькое? Спасибо вам за ваше доброе отношение ко мне. Я тоже, благодаря вам, окунулась в свою молодость, заглянула в свою душу. Ужасно, что так быстро пролетела наша жизнь…

— Иди, Варенька. Спасибо тебе, что пришла. Не волнуйся,  случайный попутчик бывает однажды.

Аркадий выдержал паузу, потом вдруг произнес:

— Знаешь что, Варя, сил у меня никаких нет, видимо, приходит и мой черед уйти из жизни, очень не хочется, но…  Помоги  похоронить меня, пожалуйста. Деньги на похороны у меня есть. Место на кладбище тоже. Одежда висит в шкафу. Пригласи кого-нибудь из наших,  бывших. Скажите хотя бы пару добрых слов  обо мне. Сыну это будет важно, он меня совсем не знает. Да и мне будет приятно.

Сидоренко уже не придет, умер два года назад, мастер был произносить речи по любому поводу.

Сам сын похоронить меня не сможет, никого не знает здесь. Для него это будет огромная морока. Пообещай мне, Варенька, если сможешь, конечно.

— Аркадий Леонтьевич! Перестаньте говорить со мной на эту тему. Живите, пожалуйста, чем смогу, я вам обязательно помогу.

6

Варя вышла на улицу. Было уже темно. Пребывая под большим впечатлением от встречи, она медленно шла в сторону своего дома.  На ярко освещенном Пушкинском мосту по-прежнему прогуливались молодые люди, среди них было много иногородних.  Иные сбивались в  кружки – кто стоял, кто сидел на корточках. Вокруг них,  на земле, валялись пустые пивные банки и пакеты от чипсов.  Девушки громко смеялись.

Варя шла и думала, как помочь Аркадию. Надо договориться об уборке квартиры. Дать ему,  как бы невзначай, деньги на лечение.  Ее родители тоже болели, долго и мучительно умирали, ушли из жизни и многие друзья… Ей близки были чужая боль и чужие страдания. Она должна помочь Аркадию.

«Банальная мысль,  конечно, —  рассуждала Варя, — но  как коротка жизнь и насколько полна переживаний, любви, страсти, горести и страданий! За каждой судьбой — своя драма или своя комедия».

В парке по-прежнему было много народу, какой-то парень, проезжая мимо нее на велосипеде, чуть не сбил ее с ног.  Она села на свободное место на скамейке, ей хотелось прийти в себя, подышать вечерним воздухом. Но было душно, влажно, шумно, соседи по скамейке обсуждали каких-то своих друзей, без конца  курили, пили пиво, поплевывая на землю и пересыпая свою речь отборным матом.

Еще днем она шла этой дорогой, наслаждаясь жизнью, а сейчас, покинув дом, в котором умирал  «совершенно чужой ей человек», она с трудом к этой жизни возвращалась.

7

На следующий день Варя нашла знакомую женщину-киргизку, которая согласилась убирать, ходить в магазин и готовить Аркадию Леонтьевичу.  Варя успокоилась, время от времени звонила ему, чтобы узнать,  как он себя чувствует. Ей казалось, что Аркадию было приятно ее участие.

К  концу августа, в свой очередной отпуск, Варя взяла внуков и уехала с ними на море в Испанию.

По возвращению ей позвонила женщина-киргизка и на своем ломаном русском языке рассказала, что ее, Варин, «хороший дяденька», Аркадий, как-то сразу умер, накануне почувствовав себя плохо. Она нашла его мертвым, сидящим в кресле, вызвала скорую помощь. Потом сразу позвонила его сыну в Америку,  как он сам ее ранее просил. Сын прилетел, никому не позвонил, никого не позвал на похороны, поминок не устраивал, кремировал отца. Через пару дней позвал ее опять домой немного прибрать квартиру. Собирался  продать ее через агентство. Сначала сын хотел взять урну с прахом с собой в Америку, но потом взял урну, вышел на полчаса, а домой уже вернулся без нее. Сказал, что развеял прах с большого красивого моста над Москвой-рекой, и что Аркадию Леонтьевичу это бы определенно понравилось. Взял у меня ключи от квартиры, заплатил мне. В неделю уложился и улетел.

 

—