Наступило лето 1961 года. Мама обещала отправить меня в Одессу к тете и к двоюродным братьям на Черное море. Меня должна была сопровождать бабушка и средняя сестра. Я весь год мечтала о море.
Однако, моя старшая сестра весной в Вильнюсе познакомилась со своим будущим мужем. Начался бурный роман, он сделал ей предложение выйти за него замуж, сестра дала согласие, короче говоря, дело шло к свадьбе, мама была озабочена этим предстоящим событием. У средней сестры была практика в больнице. Всем было опять не до меня. Я была отправлена на летнюю дачу детского сада на две смены без перерыва.
Я была очень самостоятельной девочкой, но даже мне на всю жизнь запомнились эти два месяца «принудительного счастья».
Конечно, мне хотелось быть с семьей и готовиться к предстоящей свадьбе, но, увы, я сидела в деревянном сыром корпусе детского сада Академии Наук СССР.
Распорядок дня был всегда одинаковый. Подъем, зарядка, завтрак, прием разбавленных сладких дрожжей или кусочка черного хлеба с чайной ложкой рыбьего жира от рахита, закаливание, прогулка в лес или на реку, подвижные игры, обед, сон. Полдник (самое любимое занятие – сладкая свежая булочка или коржик с чаем), занятия в группе рисованием, лепкой, танцами или пением, чтение сказок и рассказов детских писателей, короткая вечерняя прогулка, ужин, сон.
Казалось бы, какая красота, о такой жизни можно только мечтать. Родители спокойно отдыхают, дети в надежных руках. Беззаботное, безмятежное детство. Но, глазами ребенка, все видится по-другому.
Подъем, под окрики нянечки, когда так хочется спать, надо вылезать из-под теплого одеяла в остывающее после ночного прогревания, помещение с чужими стенами, а за окнами мелкий моросящий холодный дождь, совсем не летний.
«Быстро двигайтесь, натягивайте чулки, ну что, балда, не можешь пристегнуть чулки к лифчику, опять ты одела чулок наизнанку, кто же тебе такое платье положил в мешок, ни одеть, ни снять его не умеешь, не будешь спать днем, дрянь, выброшу тебя к черту из окна!»…
Зарядка и закаливание, когда на дворе утром трясущиеся голые дети сначала прыгают на месте, хлопают в ладошки, наклоняются и приседают, а потом ждут своей очереди, когда из жестяного скрипучего ведра на ножки и ручки польют холодную воду. Растирание жестким полотенцем, исключительно дело рук самих закаливаемых.
Завтрак, извечная манная каша с куском тающего сливочного масла и кусочек белого хлеба с сыром и чаем. Иногда колючая, плохо очищенная овсяная или гречневая каша.
Прогулка на территории детского сада – возможность побыть иногда наедине со своими мыслями, собрать полевые цветочки, сплести веночек, поискать грибы, половить бабочек — лимонниц. Это часы свободы.
Прогулка парами в лесу и на реке – с окриками и проклятиями – не столь интересная. На речке всегда была мутная и холодная вода, полно ос, в лесу нельзя было уйти в сторону от дорожки, полно комаров и оводов. Игры любили все, если побеждали, а если нет, то начинались слезы, обиды и драки. Рисовали, лепили, резали ножницами, клеили – это нравилось многим. У всех детей должны были получаться все одинаковые поделки, оригинальность не приветствовалась. Сказки читались одни и те же. Стихи заставляли учить наизусть и петь хором советские патриотические песни к очередным приездам руководящих комиссий из Академии Наук или к придуманным летним праздникам. Ужасным, но все равно долгожданным, был банный день. Всех девочек выстраивали перед баней с мешочками. В каждом мешочке были чистые трусы, майка, чулки с лифчиком, косынка на голову и платье. Мыли девочек в шайках, отдраивали всех как следует, раз в неделю жесткими мочалками с плохо пахнущим земляничным или хозяйственным мылом, им же мыли и волосы, потом ополаскивали их прохладной водой с растворенным уксусом из кувшина, расчесывали так больно и быстро, что всегда этот день запоминался. Но, уже после бани было счастье – замотанные в платки, дети пили сладкий чай, к которому полагался яблочный пирог.
Все бы ничего, но ласки, любви и внимания на всех детей не хватало, и это было главной для детей мукой. Некогда было жалеть, если их кусали осы или комары, никто не обращал внимания на то, что у детей промокшие холодные сандалики, не правильно одета кофточка, торчат штаны из-под юбки. Плохо, некрасиво заплетена косичка, текут сопли, болит горло, только, когда у ребенка поднималась температура, тогда его изолировали, то есть, клали его в изолятор. И там, он, больной ребенок, «умирал» от тоски. Никто не интересовался, хочет ли ребенок кушать манную кашу, лезет ли ему в рот гороховый суп. Не хватало рук у воспитателей, чтобы иногда обнять, погладить, приголубить и поцеловать ребенка. В садике всегда были любимчики – дети персонала. Эти дети всегда были сыты, аккуратно одеты, первыми выходили на сцену. На их фоне – остальные дети были очень одиноки. Это были первые послевоенные поколения, это было самое начало мирного времени, времени больших надежд и свершений. После ужасной войны это было, безусловно, очень счастливое мирное детство.
Однажды, в саду случился переполох. Ребенок, сын нянечки, заболел какой-то удивительной болезнью — гепатитом, о которой никто не знал. Я в первый раз услышала название такой странной болезни. Сначала мальчик сообщил всем, что он не хочет кушать и его тошнит, что он покакал чем-то белым и пописал чем-то красным. Все дети и взрослые побежали смотреть на этот феномен. Затем у него пожелтела кожа и слизистая оболочка глаз, заболел живот, поднялась температура. Началась паника в садике, и был объявлен карантин. Мальчика забрала мама домой. Родительский день был под угрозой. А все детки ждали его с нетерпением.
Дети бурно обсуждали событие, каждый мечтал заболеть, чтобы его забрали домой к родителям. Мне же казалось, что я мечтала об этом больше всех. Но никто больше не заболевал. Следующий день выдался на редкость солнечным. Детям позволили гулять на территории детского сада. Я ходила меж огромных сосен, искала грибочки и вдруг…на земле лежали собачьи экскременты, практически белого цвета. Вот это находка! Вот он путь к свободе! Забыв о брезгливости, я аккуратно собрала этот клад в листья лопуха и прокралась в туалет нашего корпуса, это было не так просто, надо было спрятать лопух с кладом в штаны под платье. Я осторожно выложила на дно унитаза свою находку, и быстро позвала воспитательницу. «Я тоже заболела! Я тоже заболела!»,- радостно кричала я.
Конечно, меня быстро разоблачили, найдя сосновые иголки рядом с моим кладом. Я испугалась, вынуждена была признаться в содеянном. Меня наказали за вранье, дали по попе, лишили сладких вафель и поставили в угол. Но в глазах других детей поступок мой был героическим. Домой меня не отправили. Про гепатит руководство сада решило, видимо, не распространяться. В надежде на лучшее шла подготовка к Родительскому дню. Мы разучивали в это время очень популярную песню «Вот и стали мы на год взрослей…», я солировала.
И, наконец, этот счастливый день настал. Каково же было мое удивление, когда я увидела вместо мамы папу. Ему тогда был 61 год. Он уже был лысым, со вставными зубами (свои он потерял в одночасье в 56 лет от сильного стресса, такова была легенда), носил соломенную шляпу, как Никита Хрущев, широкие светлые летние брюки и белые в дырочку летние ботинки. Он выглядел жизнерадостным, хотя и очень усталым. Дорога на дачу детского сада была около трех часов в грузовике, предоставленном Академией Наук. Своих машин практически ни у кого не было. Из грузовика выпрыгивали молодые родители, отец спустился из кузова грузовика последним с полной авоськой. Увидев его, я была на седьмом небе от счастья.
«Чей-то дед приперся»,- сказала громко нянечка.
«Это мой папа!» — закричала радостно я.
«Ну, ну, интересно, он-то сам об этом догадывается»,- ехидно проворчала воспитательница
А мне было все равно, чему они злорадствуют. Я была счастлива.
Сейчас я представить себе не могу, как бы я в 61 год в жару смогла бы трястись три часа в один конец по пыльному бездорожью в закрытом брезентом грузовике. Но тогда, это было совершенно нормальным явлением.
Отец вернулся на какое-то время из ссылки в Москву и был делегирован мамой ко мне в сад на Родительский день. Я прыгала вокруг него, как маленький щенок, рассказывая сразу про все, про гепатит, про уксус и про рыбий жир, про противную нянечку, про комаров и ос, про то, как я соскучилась по всем домашним. Я надеялась на то, что ему, такому взрослому и солидному мужчине точно разрешат забрать меня домой. Я хотела ему очень понравиться, чтобы он снова меня очень полюбил. А он и так меня очень любил, вручил мне сачок для ловли бабочек, но забирать домой меня не собирался.
Кроме надвигающейся свадьбы, мама и бабушка вынуждены были объединить свои квартиры, подобрали новую, рядом с Нескучным садом, на Ленинском проспекте. Надо было переезжать, делать ремонт, хлопот хватало. Но что мне их хлопоты. Мы говорили с отцом на разных языках. Наконец, я смирилась. Пошли гулять. В поле, недалеко от леса, отец разложил маленькое одеяло, мы с ним сели и устроили пикник. Он достал помидоры и огурцы, хлеб с куском вареной курицы и несколько конфет. Была еще бутылка молока. Ни бабушкиных пирогов, ни печенья, ни ягод не было. Папа сказал, что никто не знал, состоится ли этот Родительский день или нет. Узнали накануне, не успели ничего купить и ничего испечь. А я и так была счастлива. Стоял полуденный зной. Бедный мой старый отец, он проголодался и устал. Он ел и ел, приглашал меня, но мне не очень хотелось. Я бегала по полю и ловила сачком бабочек. Потом я прятала их под его соломенную шляпу, которая лежала рядом с одеялом. Папа попросил меня рассказать ему какое-нибудь стихотворение и спеть песню. Я честно встала перед ним, пропела ему все известные мне на тот момент песни и рассказала несколько стихотворений. Он меня похвалил, поцеловал в лоб и попросил разрешения вздремнуть. Спал он долго. Я гуляла по полю, раздвигая ногами еще несозревшие зеленые пшеничные колосья и собирая душистые полевые цветы, ромашки, васильки для мамы, бабушки и для сестричек. Сачком я наловила десятки бабочек, спрятала их опять под папину шляпу и присела рядом с ним. Я смотрела на него, такого родного и далекого одновременно. Гладила его своей маленькой ручкой по лысой голове, пытаясь расправить множественные морщины на лбу и вокруг глаз. Он крепко спал и храпел. Одновременно он вызывал у меня уважение, любовь и жалость. Ребенок не может в этих чувствах разобраться, он просто любит и доверяет. Через два часа он проснулся, посмотрел на часы и испугался того, что грузовик мог уехать без него. Он быстро надел шляпу, полную заснувших бабочек, так и не увидав их, схватил букет и засунул мне в карман уже растаявшие конфеты. Мы побежали. Его ожидали. Воспитательница посетовала на то, что у меня все чулки разного цвета, не хватает маек и выходного платья, он что-то буркнул ей в ответ, взял мой букет и отдал его неожиданно ей, видимо так было надо, крепко меня обнял, поцеловал и последним с трудом забрался в кузов грузовика.
Грузовик тронулся. Я грустно побрела в корпус. Слезы потоками лились из глаз и из носа, я страдала от одиночества. Букет тоже было жаль.
Мама потом рассказывала, как приехал отец домой, снял шляпу, и вдруг из нее вывалились десятки полуживых бабочек, а он даже и не почувствовал, что они были у него в шляпе. Он свалился от усталости, сообщив, что я очень выросла и поумнела.