Я привык читать поэзию наугад… Откроешь томик того или иного поэта, выберешь наудачу страницу, а там уж форма ли стиха не раздражает, название ли прельстило – читаешь… Что-то в форме показалось не так, что-то не по тебе – листаешь дальше.
Анненский читается хорошо. И отвечает настроению, и создает свое. Особенно утренней порой, когда еще не совсем проснулся, но уже и не спишь – состояние полудремы. Он и сам-то, похоже, писал в таком же состоянии, только не просыпаясь, а, наоборот, стараясь заснуть. Мучаясь бессонницей. Не стихи ли мешали ему? Не мучительное ли их рождение под занавес уходящего, полного впечатлений дня? Впечатлений, отливающихся в образы…
Его закаты превращаются в мои рассветы, его сумерки – в мои авроры, его тревоги – в мои надежды…
С некоторых пор я решил поменять тактику и читать Анненского не выборочно, как обычно, а подряд. Сегодня – третий или четвертый заход. Цветаева совершенно правильно сравнивала поэта с вином. Чем более настоялось оно, чем насыщеннее его вкус и аромат, тем меньше его надо, тем быстрее насыщаешься, проникаешься им, и тем дольше держится послевкусие.
Анненский – поэт удивительный. Он и сам, чувствуется, был очарован жизнью, бытием, он и тебя уводит за собой в эту сказку. Он символист от Бога, для него все знаково, все символично, во всем он видит потаенный смысл и скрытое значение. Не только природа, но и самые обыденные вещи превращаются в его воображении в одухотворенные, полные сокровенного смысла явления и феномены. Он опутывает их паутиной слов и звуков, и постепенно… Постепенно они утончаются, бледнеют, тускнеет их обыденный, всем нам привычный смысл и вместо него начинает высвечиваться и проявляться скрытый – потусторонний, о котором говорил нам еще Платон и который Кант назвал «ноуменом».
Так поэзия позволяет нам заглянуть в мир, скрытый от нас до поры до времени. Даже не столько заглянуть, сколько предощутить его существование, его отдельные черты.
Сам же поэт, по мере того как вчитываешься, напротив, из эфемерного, в лучшем случае мало знакомого – многие ли знают Анненского, представляют себе его облик? – существа превращается для нас… Нет, пока что он ни во что не превращается, но уже начинает приобретать какие-то черты, а его чувства – проникать в нас и овладевать нами. Становиться нашими…
Натура нервическая и впечатлительная, Анненский подмечает все и все наполняет новым смыслом – смыслом, родившимся в его душе. Он останавливает мгновение и запечатлевает в нем, а также в окружающих его предметах себя. И что самое удивительное, они сохраняют в себе эти его чувства и даже его образ, по крайней мере, отдельные его черты. И затем, — стоит лишь вчитаться в строки, — начинают не сразу, но постепенно и исподволь отдавать, возвращать их.
Звук за звуком, отголосок за отголоском, и вот ты уже начинаешь слышать голос поэта; мазок за мазком, и вот уже твое воображение начинает воссоздавать его черты; мысль за мыслью, образ за образом, и ты начинаешь проникать в образ его мыслей и в мир его чувств…
Буквально на твоих глазах происходит настоящее чудо, чудо воскрешения поэта. Чудо, неведомое тебе доселе в отношении ни одного другого поэта. Возможно, лишь частично, но уж точно не в такой мере и не в такой степени. Ты сам буквально превращаешься в Анненского… Или это он возрождается в тебе?
Чур, чур меня! Нет, надо скорее вставать, надо согнать с себя это наваждение! Или, наоборот, навсегда остаться в нем…
Не в этом ли смысл символизма? Не это ли отличает его от всех остальных течений? Не удалось ли символистам выйти на какой-то новый уровень, не достижимый ни для кого ни до и ни после них? Не подошли ли они вплотную к заветной тайне бытия, граничащей с тайной небытия? К таинственной завесе, загадочному порогу?
Нет, не будем пока за него заглядывать, не будем пока ее, эту завесу, отодвигать. Просто встанем и начнем новый день!
Холодная вода на лицо и горячий кофе внутрь позволяют окончательно снять утреннее наваждение. Чувство перевоплощения, переселения душ исчезает. Ни он не я, ни я не он. С той же ностальгией, что он день, провожаю я ночь. Для него ночь тревога, для меня день – надежда!
Нет, все еще не двойники мы. Возможно… Когда-нибудь… Но пока – нет. Чур, чур меня!..