Настя Голубцова. Умница – от Бога, ну и от родителей, конечно. Из далекого и холодного Мурманска… Или все же Северодвинска?.. Но тоже не менее холодного и далекого.
Настя блестяще отучилась пять лет на Переводческом факультете Инъяза (МГЛУ – по нынешнему), в одной группе с моим сыном Дмитрием, но при этом на голову, а то и на две была выше, чем все остальные. При, в принципе, не самом большом росте – скажем, до 170 см против 190 см моего сына. По-видимому, условия Крайнего Севера оказались на редкость благоприятными для освоения иностранных языков. И не только карело-финно-угорской группы.
Не удивительно поэтому, что, будучи еще студенткой старших курсов, Настя начала уже и сама преподавать. «Docendo discemus» – так, кажется, говаривал Сенека: «Уча других, учимся сами». Сначала в том же Инъязе, а затем и в РГГУ – тоже не самое последнее место. И переводила, переводила, переводила… Множество книжек для детей и подростков (наверное, загодя готовилась стать мамой и, в конце концов, добилась своего – стала ею), а затем, поднаторев, перешла на окормление и взрослых. В основном, насколько мне известно, по части культуры и искусства. Что ж, это нам близко.
Обо всех своих успехах на поприще перевода Настя, если захочет, расскажет сама, пока же я думаю, время предоставить слово ее переводческому таланту. Это глава из Настиного перевода книги Ф. Даверио «Игра в живопись» — сборника коротких лирических зарисовок о художниках разных стран и эпох. Книга вышла в Италии в 2015 г., русский перевод опубликован в издательстве «Слово» в 2018 г.

Каналетто.
Бесконечная повесть о лагуне.

Совершенно очевидно, что многочисленные картины, которые Антонио Каналь посвятил родному городу, Венеции, редко предназначались венецианцам — они-то наблюдали эти виды каждый день. Покупала их космополитичная публика, которая в XVII-XVIII вв. отправлялась осматривать красоты Италии: этот маршрут вошел в историю под названием Гран-тур, отсюда и современное слово «туризм». Именно он, Каналетто, изобрел этот огромный воображаемый театр, который до сих пор представляет собой Венеция; да он и сформировался как художник в театральных кругах, рисуя задники для опер Антонио Вивальди — этому ремеслу обучил его отец. Сценография стала удачным началом карьеры, которая привела его в Рим, расписывать задники для другого гения сцены — неаполитанца Алессандро Скарлатти. Может быть, поэтому все его последующие картины обладают любопытной особенностью — своеобразным соединением пейзажа с мягкостью звука и гармонии.
В Риме он познакомился с жанром, очень модным среди местных и путешественников, завершающих здесь свой тур. Это ведуты Джованни Паоло Паннини и набирающего популярность голландца Гаспара Адрианса ван Виттеля (на итальянский лад — Гаспаре Ванвителли), чей сын, Луиджи Ванвителли, станет мастером новой архитектуры, спроектировав королевский дворец в Казерте. Гаспара в Риме прозвали «Гаспар с очками», поскольку он, как многие тогдашние голландцы, занимался оптикой и привез с собой камеру-обскуру. Каналетто тут же осваивает этот опыт, и впоследствии переходит от камеры-обскуры к камере-люциде, более удобной в обращении, для безупречного построения проекций на своих венецианских архитектурных пейзажах. Он добивается великолепных результатов: изображения зданий точны, ракурсы безукоризненны.
Но в его живописи есть и нечто большее, если сравнить ее с работами его современников-ведутистов. У Каналетто всегда присутствует ощущение температуры воздуха, уровня влажности, может быть, даже легкого бриза в этом воздухе. Никакая современная фотография не способна создать такое впечатление реальности. Глядя на фотоснимок, мы понимаем, что это фотоснимок, а при внимательном и неторопливом созерцании картины Каналетто нас охватывает гораздо более сильное чувство, почти как при непосредственном восприятии.
Его секрет в том, чтобы отказаться от всякой свободы живописного жеста — свободы, которая порой придает материи такое очарование в работах его последователя Франческо Гварди. Действительно, именно удивительное упрощение живописного знака позволяет мозгу зрителя автоматически обрабатывать поступающие данные, что создает эффект реалистичности — может быть, такой же, какого более века спустя добьется своей живописной техникой Моне. Двух художников объединяет сходное чувство света и простота изобразительного знака.
Мелкие волны в лагуне, которые Каналетто пишет с кажущейся банальностью, отрицая всякое стремление к экспрессивной живописи, столь близкое его венецианским предшественникам, отличаются такой визуальной схематичностью, что не оставляют сознанию места для эстетической неуверенности при восприятии и интерпретации картины. Так его повествование становится реальным, а значит, и бесконечным; каждый уголок города или канала можно бесконечно воспроизводить без ощущения скуки. И все это под томную венецианскую музыку XVIII века, которая сопровождает появление персонажей, скромных, но необходимых статистов, передающих кипение уличной жизни — той же, что будоражит и оживляет комедии Гольдони, а прежде оживляла картины Карпаччо. Каналетто пишет словно бы великолепные сувенирные открытки на память о путешествии в Италию, в этом и заключается главная причина его международной славы. Именно поэтому британский консул Смит отправил на свой родной остров десятки его работ, а миф о Каналетто распространился среди английских туманов. Консул обрел в Венеции свою вторую родину и умер там в возрасте почти девяноста лет, в очередной раз доказав, что воздух лагуны и венецианская музыка уже тогда благотворно влияли на здоровье.

Филипп Даверио, Игра в живопись. М.: СЛОВО/SLOVO, 2018.
(Philippe Daverio, Il gioco della pittura, Milano, Rizzoli, 2015)