Конец года… Начало нового…
Невообразимая суета… Смех, попытки шутить. Дети — сначала смущённые, но со временем расходящиеся не на шутку, — которых не унять ни уговорами, ни даже шлепками. Подарки, подарки, игрушки — сыплющиеся как из рога изобилия… Отовсюду… И тут же разлетающиеся повсюду: иная под потолок, а иная — под диван…
Слушает ли кто кого? — Нет, кто-то кого-то, может, и слушает. Ну, может, не очень внимательно — сам спешит что-то своё вставить. Остальные тоже: кто о чём, но только не об общем. Дети сверестят впопад и невпопад — благо есть в кого. Коротенький тост и секундное внимание. Бурное чоканье и опять кто за вилку, кто за недосказанную мысль, кто за детей. …
Телевизор бухтит не переставая. Никто не смотрит его, но так заведено – он должен быть, он должен создавать настроение — ощущение присутствия и участия в каком-то ещё бОльшем празднике жизни. Он и создаёт, но прямо обратное — каждый и так сам по себе, а с телевизором и собственные мысли вылетают, а личность — раздваивается. Внуки тянут личность в третью сторону…
На минуту все, кроме детей, замолкают – «Путин, Путин говорит». Да, говорит. Слова круглые, ровные как горошины и … как об стену горох. Но любопытно наблюдать за мимикой, судя по всему, призванной акцентировать ускользающий смысл слов, в том числе и для самого говорящего. Так я читал непонятные сознанию иностранные тексты. Глазки маленькие, сфокусированные и, в отличие от Дзержинского, явно не добрые. Прав Немцов: «Всё правильно, всё верно говорит, но из этих уст, я даже в то, что «Дважды два – четыре» не верю». Отговорил, отчеканил, передал слово московским курантам. «Желание, желание, загадывайте желание!» «С новым годом, с новым счастьем!» Всеобщее единение — все целуются и обнимаются… Праздничная кутерьма возобновляется с новой силой.
Потом ещё куда-то ехали. Поздравляли, обнимались. Говорили впопад и невпопад, смеялись. Первое, второе и третье поздравление «Холодков» русско-еврейскому народу. Фаршмак вперемежку с апельсинами. Малевич — с буги-вуги 40-х годов. Кошки — с «Рикки и Повери». Под конец ночи забрали, наконец, сына из компании и бухнулись, в буквальном смысле слова, на боковую.
Чёрная полоса остатка ночи, и дробное затем просыпание. Что ни час, то новое. По московскому времени, по берлинскому и вообще по чёрти какому… Но утро хмурое, свет едва брезжит, и это нам на руку, это нас оправдывает.
Мысли, в полусонном-полубессонном состоянии, бродят то по кругу, то по бесконечной череде каких-то тем, не в силах ни остановиться, ни сосредоточиться. Надо что-то делать! Рука протягивается к тумбочке и нащупывает одну из лежащих там книг. Иннокентий Анненский. Этот точно сознание не вернёт и на верный путь не направит:
Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты…
… Когда на бессонное ложе
Рассыплются бреда цветы…
… И целый мир на Здесь и Там
В тот миг безумья разомкнула…
В полумраке и полудрёме дома разноцветным бисером формы и разорванной нити смысла сыплются и катятся эти слова… А вот, почти что про меня:
Это – лунная ночь невозможной мечты…
Но недвижны и странны черты:
— Это маска твоя или ты?
Вот чуть-чуть шевельнулись ресницы…
Дальше… Вырваны дальше страницы.
Теперь это уже не бисер, теперь это осколки сказочного витража. Складываешь, складываешь их: и так хорошо, и эдак, но смысл ускользает от тебя. Вот, вроде бы, проскользнуло что-то, проЯснилось за витражом осколков-слов, но с первыми же строфами нового стиха вновь разлетелось-рассеялось в розовую и голубую пыль…
Как чисто гаснут небеса,
Какою прихотью ажурной
Уходят дальние леса
В ту высь, что знали мы лазурной…
С удивлением ловлю себя на мысли: «Насколько созвучно моим настроениям, чувствам и мыслям, что, до конца несформировавшиеся и бесприютные, бродили по анфиладам смыслов до того момента, пока моя рука… А эти, Анненского, уже отлиты в форму букв, слогов и слов… Четкими строками строф тянутся они слева направо и выстраиваются сверху вниз. Уже сама по себе геометрия стиха завораживает. Задает форму, пусть чисто мнимую, и содержание, пусть расплывчатое и не до конца уловимое. Нет, смысл, смысл есть, он улавливается, но тут же самым коварным образом вновь и вновь ускользает от тебя… «Горячешный сон волновал / Обманом вторых очертаний…»
И влечет за собой, и манит… Нет, это какое-то наваждение. Нужно разорвать эту бесконечную череду туманных образов и… ступенек, уводящих в какую-то туманную безвозвратную даль…
Говорят, как Новый год встретишь, так и… Чур, чур меня!.. Надо вставать!
(Иллюстрация Ладо Цхведиани).
