Передо мной серия фотографий приятеля, который только что вернулся из Будапешта, куда ездил на Рождественские каникулы.




(всю серию смотреть здесь — «Еврейский квартал Будапешта « (ред.)

Снято с настроением. С чувством щемящей тоски по чему-то, чего никогда толком, в своей жизни, не знал, но что сохранилось где-то на генетическом уровне, что вошло в твою кровь и плоть от близких и далеких предков. И что рано или поздно проявится, даст о себе знать.
При первом же беглом взгляде на эти фото у меня в мозгу всплыло – «Голем». Как название романа Густава Майринка – в первую очередь. Во вторую – как атмосфера, которой наполнены все страницы этого романа, даром что действие его протекает не в Будапеште, а в Праге. В третью – как только я начал вспоминать замысловатую интригу этого романа, странных персонажей его, свободно перемещающихся в пространстве и времени. Вот уже и мы, точнее Андрей, добрых сто лет спустя, становится своеобразной ипостасью Атанасиуса Перната – то ли героя этого романа, то ли того, с кем он себя проассоциировал. Посмотрите на фотографию Андрея – разве не в стилистике она романа Майринка?
Алогичность и парадоксальность всего в романе происходящего, что нам, людям эпохи расцвета науки и техники, должно быть в высшей мере чуждо и непонятно. Какая к черту мистика? Какие перевоплощения, какие големы и какие франкенштейны?!! Мы поставили себе на службу атом и побывали на Луне. Мы всю информацию мира готовы загнать в горсть кремниевых камешков и из любого булыжника скоро сможем любую информацию о том, чему сей булыжник стал свидетелем в недавнем и давнем прошлом, извлечь. «Здесь каждый камень… помнит… / Здесь каждая башня…»
Да, все это так. Но откуда тогда все эти «Сердца ангелов», «Малхолланд Драйвы», «Омены», «Седьмые печати»?.. Откуда это желание из наступившей в 20-м веке прозрачности и ясности бытия вновь погрузиться в мир символов и аллегорий, в мир подсознания и каббалы ?
Взрослый, современный, вполне сформировавшийся человек едет на праздники в Европу, в один из красивейших городов, в один из центров модерна, культуры, досуга в конце концов и привозит оттуда, как самое ценное, серию фотографий с образами из вчерашнего и даже позавчерашнего дня, несущих в себе массу аллюзий явно не радужного свойства. Настолько не радужного, что соглашается с первым же предложением убрать оттуда все оставшиеся краски. И это окончательно ставит все на свои места – обнаруживает и обнажает идею замысла, замысла не сознательного, а подсознательного, а, может быть, и чисто интуитивного свойства.
И вот уже с экрана монитора идет и наполняет современный интерьер – если бы только интерьер! – сознание наполняет дух майринкского «Голема «, дух пражского гетто, пропитанного непреходящим Средневековьем — сумрачной символикой, мистикой, каббалой.
Сцены романа, одна загадочнее другой – целая вереница сцен и не менее загадочных персонажей, вступающих между собой в непонятные, а порой и просто нелогичные отношения. Мрачные сцены трущоб, покосившихся, будто застывших в странном танце домов (с картины Хаима Сутина?), узких, душных пространств между ними, именуемых улицами и дворами, и холодных, грязных каверн внутри них – лестничных проемов, полупустых интерьеров… В свете сумеречной луны все это принимает еще более зловещие очертания.
Не является ли все это лишь отражением того, что происходит в душах героев Майринка? А, может, напротив – это несовершенство внешнего мира проникло в их душу, в их сознание и в те же мрачные тона окрасило и его? Вряд ли кто разберется, что здесь первично, а что вторично. Да и не важно уже это: часы ли спешат навстречу неизбежному или это неизбежное стремится навстречу времени, подгоняя стрелки циферблата.
Мы все знаем, к чему были сны и кошмары Майринка, Кафки, Сутина и иже с ними. 20-й век дал нам на этовполне ясные ответы.
Сегодня мы живем в других интерьерах. И города, видимые нам из окон наших автомобилей, не похожи на майринковскую Прагу или на Санкт-Петербург Ф.Достоевского.
В душе, однако, нет покоя и прежней беззаботности. И вот с залитых огнями витрин и неоном рекламы проспектов ноги уводят нас в узкие и извилистые улочки средневековых кварталов, а, сидя в роскошных ресторанах, мы все чаще замечаем, что мысли наши крутятся отнюдь не вокруг вкусной еды и прочих элементов «легкости бытия»… Не пепел ли наших пращуров начинает стучать в наши сердца? Не пернаты ли, не шмая гиллели, не големы ли начинают всплывать в нашем сознании, напоминая о скоротечности времени, о преходящем характере всего и вся… Но также и о возможности возвращения…
В конце концов, что такое «голем»? Голем – это креатура, вылепленная из глины неким Кёв бен Бецалелем и приводимая в сознание вкладываемым ей в рот шемом – магическим пергаментом. По сути, разница между человеком и Големом лишь в деталях. Наш предок Адам тоже был сотворен Создателем из праха земного – на деле та же «глиняшка», приводимая в сознание вдыхаемой в него душой. Изымается душа, и венец творения тут же превращается в прежний прах.
Есть и еще одна общая черта. Подобно иудейскому Голему человек в какой-то момент выходит из-под контроля своего создателя и впадает в вакханалию, несущую разрушение всему живому. 20-й век показал, что человек обладает потенциалом технических средств в объеме, способном многократно уничтожить весь род людской и всю нашу планету. Сразу или постепенно – это уже не принципиально.
Но как только спадает волна всеобщего психоза по поводу очередного «конца света», мысли возвращаются к собственному неизбежному концу. Концу ли? Или, наоборот, к началу какой-то другой формы существования? Здесь, на земле, или в каких-то других эмпиреях?
Майринк усматривает возможность разрыва цепи и выхода в какие-то иные, лучшие и более справедливые, миры, но дух и логика всего романа ставят такой вариант happy end’а под большой вопрос, если не просто отрицают эту гипотезу.
Так что же, значит новые скитания по лабиринтам этого бытия? Новые рождения и новые смерти? Новые поиски, новые находки и новые разочарования?
Бог весть – только время покажет.
«Ветер веет, где хочет, и звук его слышишь, но не знаешь, откуда он приходит и куда уходит: так и каждый рожденный от Духа»…
Счастлив тот, кто сохраняет в крови память прежних веков, народов, культур… А, может, наоборот, — несчастлив?..