Левон!
Счастливые случайности случаются.
Я сегодня забыл детектив для чтения в метро.
Поэтому выходя с работы взял первую попавшуюся книгу на замену.
И вот удача.
Это начало книги.
Жан-Франсуа ЛИОТАР «состояние постмодерна»
«Предметом этого исследования является состояние знания в современных
наиболее развитых обществах. Мы решили назвать его «постмодерн». Это
слово появилось на свет на американском континенте из-под пера
социологов и критиков. Оно обозначает состояние культуры после
трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и
искусстве в конце XIX века. Здесь мы будем рассматривать эти
трансформации применительно к кризису рассказов.
Наука с самого начала конфликтовала с рассказами (recits). По ее
собственным критериям за большинством из них скрывается вымысел. Но
поскольку наука не ограничивается лишь формулировкой инструментальных
закономерностей, а ищет истину, она должна легитимировать свои правила
игры. А в силу того, что она держит легитимирующий дискурс в отношении
собственного статуса, то называет его философией.
Когда этот метадискурс прибегает эксплицитным образом к тому или иному
великому рассказу, как, например, диалектика Духа, герменевтика
смысла, эмансипация разумного субъекта или трудящегося, рост богатства
и т. п., — то науку, которая соотносится с ним, в целях
самолегитимации решают назвать «модерном». И таким образом, например,
правило консенсуса между отправителем и получателем ценностного
высказывания об истине, считается приемлемым, если оно вписывается в
перспективу возможного единодушия рассудительных умов: это может быть
рассказ эпохи Просвещения, когда герой познания работает ради великой
этикополитической цели, всеобщего мира. Здесь можно видеть, как
легитимируя знание через мета рассказ, включающий философию истории,
приходят к тому, чтобы задаться вопросом о законности институций,
ведающих социальной связью, поскольку эти последние также нуждаются в
легитимации. Справедливость, таким образом, оказывается соотносимой с
великим рассказом в той же мере, что и с истиной.
Упрощая до крайности, мы считаем «постмодерном» недоверие в отношении
метарассказов. Оно является, конечно, результатом прогресса науки; но
и прогресс в свою очередь предполагает это недоверие. С выходом из
употребления метанарративного механизма легитимации связан, в
частности, кризис метафизической философии, а также кризис зависящей
от нее университетской институции. Нарративная функция теряет- свои
функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные
плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых
нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных
и т. п. частиц, каждая из которых несет в себе прагматическую
валентность sui generis. Каждый из нас живет на пересечениях
траекторий многих этих частиц. Мы не формируем без необходимости
стабильных языковых комбинаций, а свойства, которые мы им придаем, не
всегда поддаются коммуникации.
Таким образом, грядущее общество соотносится не столько с ньютоновской
антропологией (как то структурализм или теория систем), сколько с
прагматикой языковых частиц. Существует много различных языковых игр —
в силу разнородности их элементов. Они дают возможность своего
учреждения только через места сбора и распределения информации — это
локальная детерминация.»
…
Объясняет ли он нашу с тобой дискуссию. Не знаю?
Но то, что он совершенно точно описывает наши расхождения с Сашей очевидно.
У Саши — метарассказ.
А наш распался на множество частиц.
И лишь высокое искусство
Нам сохраняет дивный бред.
Ю.Доген
Почему мы стали вдруг так бояться превосходной степени? Почему мы так боимся контраста между понятиями «добро» и «зло», «свет» и «тьма»? На «порядок – анархия», на «черное – белое» еще соглашаемся, а на что-то большее уже нет. Почему мы боимся ранжировать музыку, стихи, людей? Почему мы вдруг стали так плюралистичны? — Нам никого не хочется обидеть! Так всеядны? – Мол, все это наследие прошлого и все сестры должны получить по серьгам.
И при этом все сваливаем в одну кучу: добро-зло, право-лево, хорошо-плохо, искусство-неискусство…
Нам, наверное, кажется, что это мудрость, что это плюрализм, что это универсализм… Что вот теперь мы со всем в мире примирились, что мы живем со всем миром душа в душу…
Но это не так. Это только в разговорах о большом мы такие. Но спустись с высот рассуждений и споров о глобальном, вернись на землю, на Садово-Черногрязскую, вот в эту комнату… Ты стоишь и с пеной у рта отстаиваешь сомнительную правоту, ты готов растерзать своего оппонента (ты забыл, что он друг тебе!) лишь за то, что он не соглашается с тобой, что он мыслит по-другому. Где же твоя хваленая терпимость, где всеядность и плюрализм? Где желание разобраться в каждой мелочи, в каждой детали этого рассыпавшегося на части мира и сознания? За малым перестали видеть суть, за частностями – общее, за второстепенным – главное. Договорились до ереси. Что дьявол это лишь часть и частный случай Бога!
Вот она оборотная сторона терпимости и всеядности. Чем меньше бескомпромиссности в теории, тем больше компромисности, конформизма на практике. Чем больше любим Бога, тем меньше – человеков. Человека нужно любить, правильно говорил Христос, тогда и любовь к Богу станет едва ли не неизбежной.
Мы пытаемся спорить об основах христианской морали и этики, — не удосужась прочитать или перечитать Евангелие. Это самый громкий и разительный пример. Тем же что поменьше и менее значимы вообще несть числа, «имя им легион». Что это значит? – Ничто иное, как то что мы ушли от источников, что мы передоверили свое знание и свои выводы другим, что мы поем с чужого голоса или даже голосов. А ведь каждый из них субъективен, и даже прибегая к источникам, цитируя их, – замутняет их своим прежним опытом, своими комплексами, рефлексиями, сомнениями…
Мы можем до бесконечности спорить о Ницше, Тойнби, Лиотаре и иже с ними… Но возьмите в руки «Благую весть» — Евангелие, и вы не найдете там ни одного спорного момента, к которому можно было бы придраться по существу, с которым захотелось бы поспорить.
Возможно, у нас что-то еще и промелькнет, ведь списанный с Нее «Кодекс строителя коммунизма» не во всех своих частностях совпадает с Божиим Словом, Возможно, что-то мы и не до конца поймем, ведь нам не преподавали Закон Божий. Но все эти частности померкнут перед великой правдой этой по-настоящему Великой Книги. «Великой» и «по-настоящему» потому, что это единственная книга, написанная не человеком. То есть написана-то Она человеком, но продиктована ему несомненно свыше. Причем от начала и до конца, от Альфа и до Омеги. В отличие от массы других, в которых, быть может, тоже присутствует Откровение (ведь любой творческий опыт это Откровение), но где Оно, Откровение, разбавлено и замутнено собственными домыслами и мнениями автора.
Все началось с этой Великой Книги, по крайней мере, для нас, последователей Христова учения и христианской цивилизации. Вся наша литература, живопись, музыка зиждятся на ней. Но каждое новое поколение авторов в истории все меньше отталкивалось от оригинала и все больше от интерпретаций своих предшественников. Интерпретации ложились на интерпретации, и так — неоднократно на протяжении веков.
Можете представить себе, что мы имеем в конце? В конце же, а в нашем с вами начале все это, не связываемое более силами взаимного притяжения, взорвалось и разлетелось в стороны со скоростью звука.
Это и есть конец эпохи «формализма» и начало эпохи «нигилизма».
Общество конца ХIХ – начала ХХ века, конечно же, не могло не остаться буквально завороженным феноменом этого «Большого взрыва», произведенным им эффектом, а также всего того, что за ним воспоследовало. Но когда это потрясение улеглось, началась эпоха постмодернизма. Творческая среда начала собирать осколки метакультуры воедино, но очень скоро поняла, что все это очень и очень непросто, если вообще выполнимо. Действительно, ведь разлетелись осколки по всему белу свету: там один, там два, где-то за тридевять земель – еще пара…
Время от времени удавалось что-то склеить, но это были жалкие уродцы – жалкое подобие и напоминание о былой славе и былой культуре. Это как те фрагменты древнегреческой и древнеримской культуры, что хранятся в музеях и что мы до сих пор время от времени находим в земле. Одним из наиболее цельных произведений здесь является Венера Милосская, но и та без рук и с многочисленными дефектами – разве может быть такой Красота?
Мы живем в мире вот таких бесконечных культурных фрагментов и искажений. Они, в свою очередь, уродуют и искажают нашу жизнь. И мы же принимаем все это за Откровение. Не пора ли это осознать и вернуться к Истокам?
Нет, возможно, для нас уже поздно… Но по крайней мере оставим такой завет нашим детям!