Детские рассказы 2

Чемодан с золотом.

Как-то раз приехал на выходные дни папа. Бабушка, его иронично спросила, что он привез маме и детям. Что могло быть у отца из ссылки? Папа грустно ответил: « Как всегда, чемодан золота». Я услышала такую новость и приняла ее за чистую монету. Всем рассказала в детском саду, что вернулся из командировки мой отец с полным чемоданом золота. Меня дети подняли на смех. Попросили представить доказательства. Я должна была на следующий день принести хотя бы кусочек золота. Но, ни тут — то было. Я долго искала дома, где припрятан чемодан золота. Ничего не нашла. Деваться было некуда. Пришлось стащить бабушкино золотое обручальное кольцо и отнести его в качестве доказательства в детский сад. После этого, все дети меня зауважали, донесли воспитательнице, что я раздаю золотые кольца. К этому времени я уже успела потерять кольцо в песочнице. Дети тоже быстро забыли про золото. Грустная бабушка пришла вечером за мной в детский сад. Воспитательница спросила у нее, что случилось. Бабушка поделилась своей неприятностью. «А ваша Юля всем хвасталась, что ее отец привез полный чемодан золота, дети говорили, что она, кажется, играла с золотым кольцом в песочнице»,- разоткровенничалась воспитательница. Все взрослые тут же бросились искать кольцо в песке и, как ни странно, нашли его. Я думала, что бабушка меня строго накажет. Но, по пути домой, она рассказала мне, как ей дорого это кольцо, как она получила его от дедушки в знак любви, как хранила его всегда, как в самые голодные военные годы не поменяла его на продукты. А сейчас, когда дедушка ушел из жизни, она, глядя на это кольцо, вспоминает всю вою жизнь с ним. Она так спокойно мне это рассказала, что мне запомнилось каждое ее слово.
Бабушкино кольцо терялось много раз и в разных странах. Кусочек золота… Но потом оно каким-то чудом находилось. Сейчас его носит моя старшая сестра, которая живет в Нью-Йорке. Судьба этого кольца удивительна, она заслуживает особого рассказа. Я обязательно об этом напишу как-нибудь.

Гагарин

У нас был маленький дворик. Там было очень скучно, летом меня с бабушкой куда-нибудь отправляли, весь год была работа – ходить в детский сад, а осенью развлечением было прыгать с кучи пожухших кленовых листьев, которые еще не успели сжечь дворники. Во дворе не было практически девочек моего возраста, я дружила с девочками, которые были старше меня на два, три года. Они учились в школе, им тоже было не до меня. В то время самой любимой нашей игрой была игра в магазин. Мы находили несколько кирпичей, короткую палку, два рваных чулка, делали из них подобие весов. Надо было нарвать травы, листьев подорожника, цветочков, взвешивать товар и продавать его за разрисованные бумажки. Самым главным был продавец. Покупателями, как правило, были мальчишки, их хватало минут на двадцать. Потом они рушили наши незамысловатые конструкции и убегали кататься на велосипедах.
Часто я сидела на скамейке в одиночестве, болтая ногами, ожидая кого-нибудь из ребят, и грустила. В нашем подъезде жил молодой парень, Сергей, лет двадцати, студент. Он был высокий, красивый, носил кепку, широкие серые брюки и спортивную куртку. Он лихо сбегал по лестнице, часто заходил к нам домой с просьбой позвонить кому-то. Я смотрела на него как на героя.
И вот, я впервые влюбилась. Я поджидала его в подъезде, заглядывала ему в глаза, пыталась обратить на себя внимание. Все было бесполезно. Мне казалось, что эта моя любовь –самое для меня главное и, конечно, это острое волнующее чувство на всю мою жизнь. Родные стали догадываться, что со мною что-то происходит, что я стала часто прихорашиваться, но видели в этом только положительное.
Наступила весна. Мне исполнилось шесть лет. У меня выпали два передних молочных зуба.
14 апреля творилось что-то невероятное в городе. В этот солнечный день всех взрослых отпустили с работы, меня не повели в детский сад. Вернулся на землю Юрий Гагарин, первый космонавт в мире, облетевший землю. Ощущение праздника было уже с самого раннего утра. Все планировали подойти к Ленинскому проспекту в тот момент, когда будет торжественно проезжать открытая машина с Юрием Гагариным и Никитой Хрущевым. Я мечтала, чтобы меня взяли на это мероприятие. Но, все складывалось не в мою пользу. Мама стояла на Ленинском проспекте около своего научного института со своими сотрудниками, сестры договорились стоять где-то в центре со своими друзьями. Бабушка сказала, что не пойдет толкаться, потом прочитает в газете и увидит фотографии. Я поняла, что у меня нет никаких шансов попасть на этот праздник.
Улица Вавилова, где мы жили, была в 15 минутах ходьбы от Ленинского проспекта.
Время шло, я сидела в одиночестве на скамейке во дворе, как всегда болтая ногами, наблюдая, как жители нашего дома устремились в сторону Ленинского проспекта. Глаза были полные слез, одну меня никуда бы не отпустили, и вдруг… Совершенно запыхавшись, пробежал мимо меня Сергей, он опаздывал на встречу Гагарина. Я не успела даже среагировать на то, как быстро он поднялся на пятый этаж и также быстро спустился. Увидев меня, всю зареванную, он бросил мне во след: «Сегодня день такой замечательный, а ты ревешь»…
Не знаю, как это произошло, но я взмолилась: «Сереженька! Миленький! Возьми меня с собой посмотреть на Гагарина! Меня одну не отпускают! Я все для тебя сделаю». Видимо, видок и голос у меня были очень жалкими.
«Если ты умеешь быстро бегать, то побежали, хватайся за мою руку», — за секунду проговорил Сергей. Вот оно мое счастье в шесть лет! С любимым молодым человеком, красивым и благородным, встречать Юрия Гагарина! Я помчалась как стрела, но у меня захватывало дыхание, жутко болело в животе под ложечкой, я вся вспотела, косичка распустилась.
«Юлька, ну давай, быстрее! Я из-за тебя не увижу Гагарина, проедет машина и все… Один раз в жизни такое бывает!»
Я старалась бежать, но в какой-то момент Сергей понял, что лучше взять меня на руки, что я уже больше бежать не смогу. Он взял меня на руки и помчался, что есть мочи. Мы успели. Из-за того, что Сергей держал меня на руках, толпа пропустила нас вперед к проспекту. И мы увидели кортеж. В машине, усыпанной цветами, стоял улыбающийся Юрий Гагарин, а рядом сидел гордый Никита Хрущев. Все кричали: « Ура, ура Гагарину!!!» Сергей был счастлив, что успел, смеялся и даже подбросил меня!
«Мы с тобой успели, Юлька! Ура!!! Ура!!!» А как была я счастлива, невозможно было передать. Я растерла не очень чистой ручкой остатки слез по всем щекам, улыбалась своим беззубым ртом, тоже кричала ура, потом крепко обняла его и прижалась щекой к его щеке.
«Спасибо, что ты взял меня с собой», — весело произнесла я.
«Да ладно».
Кортеж проехал, толпа постепенно стала расходиться. И тут я обратила внимание, что у меня соскочил ботинок с ноги и где-то потерялся. Сергей спустил меня с рук.
«Юлька! А я домой сейчас не пойду, я с ребятами встречаюсь, ты дойдешь одна?»
«Конечно, дойду, я сто раз ходила сама», — соврала я.
«Ну, тогда пока, Юлька, беги домой, пока тебя не хватились!»
Чумазая и растрепанная, я поплелась в одном ботинке по переулку к трамвайным путям, было еще не так тепло, начало весны, чулок протирался, я медленно хромала в сторону дома, обращая на себя внимание прохожих.
Но счастье меня переполняло, конечно, и от того, что я увидела Юрия Гагарина, но главное, от разделенной, как мне тогда казалось, большой любви.

Увлечения

Начало 60-х
1.
Мой отец очень любил собирать грибы. Меня он тоже брал на эту «тихую охоту». Как правило, будил он меня рано утром, мы быстро съедали румяные сладкие гренки из белого хлеба с чаем, брали корзинки и ловили на Ленинском попутный грузовик. Устраивались почти всегда в широкой прокуренной кабине водителя, болтали с ним по дороге о том, о сем. Довозил нас грузовик до деревни Тропарево и высаживал в березовом лесу. Я хорошо помню запах этого утреннего березового леса, лучики солнца, пронизывающие паутинки между кустами, влажные от росы травы и листья. Сколько же там было грибов, подберезовиков и белых! Отец просто чувствовал грибные места, ему всегда везло, он находил самые большие белые. Очень любил ими хвастаться, укладывая на самый верх корзины. Грибники обмирали при виде его «улова». Я стремилась не отставать от него.
Затем с «добычей» мы возвращались домой, отец стелил на стол газету, раскладывал грибы, долго любовался ими. Кроме него, никто их не чистил. Только он занимался и процессом их приготовления. Он их варил и жарил, с луком и с картошкой, но особой его страстью было консервирование грибов.
На праздники к нам всегда приходило множество гостей и родственников. Отец стремился всех их удивить в эти дни. Например, открыть «принародно» трехлитровую банку, а там, в банке, целиком белый гриб на длинной ножке с красноватой шляпкой, как раз размером с горловину банки. Гриб выглядел, как только что найденный. Банки с консервированными грибами по секрету от мамы укладывались на антресоли. Еще одним его увлечением было приготовление вишневой наливки. Она, если доживала до праздников, поражала всех вкусом и чистым вишневым цветом.
Бедный-бедный мой отец, он всегда все делал неправильно. Рассол для грибов, возможно, и был верным, равно как и рецепт наливки, но банки и бутылки хранились в теплом месте. Не находилось им места в холодильном шкафу у балкона, они замерзли бы там уже в конце ноября. И вот из года в год папа повторял одни и те же ошибки. Банки с грибами взрывались в самый неожиданный момент, сопровождаемый резким хлопком. Грибочки, как ракеты, вылетали из банок на антресолях в сопровождении скисшего рассола. Следом, как правило, выстреливали бумажные пробки из бутылок с наливкой. По всей кухне распространялся резкий запах папиных неудавшихся кулинарных шедевров. Если это происходило в присутствии мамы, то немедленно разгорался скандал. Редко когда банкам с грибами и наливкам удавалось дожить до Нового года. Бабушка в этот процесс не вмешивалась. Так, тихо, про себя, бормотала: «Ну, ну…»
2.
Как-то осенью, в пятницу, ближе к вечеру, мы с бабушкой сидели на кухне за столом. Бабушка рассказывала мне о своей жизни до революции, перебирая при этом гречневую крупу. Маленькими своими ручками она ловко лавировала между тремя кучками гречки: кучкой из купленного пакета, второй, уже очищенной, и третьей — с мелкими камушками и мусором. Я внимательно следила за ее умелыми движениями. Затем очищенная крупа промывалась, прокаливалась на сковородке и варилась. Кастрюля с готовой кашей тщательно заворачивалась в газету, затем в отрез байкового одеяла и убиралась под подушку для распаривания. На ужин же нам всем доставалась вкуснейшая гречневая каша.
В какой-то момент раздался звонок в дверь, и меня, как всегда, оторвав от бабушкиного рассказа на самом интересном месте, друг Вовка позвал гулять. Там, во дворе, затевалось «важное» дело. Неподалеку от нашего дома размещалась опытная лаборатория, изготавливавшая глазные протезы. Часть этих протезов, отбракованных стеклянных глаз разного размера и цвета выбрасывалась в помойку. Про этот «помоечный клад» разведал наш соседский мальчик, мой друг Вовка Акимов, по кличке «Симонян», он классно играл в футбол, за что и получил это прозвище. Итак, задача была в том, чтобы втайне от всех зарыть во дворе в землю эти глаза как «секретики»*/, подобрав их по цвету и размеру, засыпать землей и травой. А потом, открыв эти «секретики», показывать девчонкам. Вот уж они испугаются! Это ли не ужас, когда на тебя из земли смотрят несколько пар глаз.
Я, конечно же, должна была быть участницей столь «великой» акции. За пару часов, вывозившись по уши во влажной осенней земле, «дело» было сделано.
*/ Игра в «секретики» заключалась в том, чтобы в небольшое углубление в земле вложить фантик или просто «золотце» от конфеты, накрыть сверху кусочком прозрачного стекла и вновь присыпать землей. А затем самому или с друзьями вновь «открыть» это чудо!
3.
Кроме того, мне надо было разрешить еще одну сложную задачу. По соседству с нами жила семья полковника с женой, тещей и двумя дочерьми. По тем временам весьма обеспеченная, как мне казалось, семья. На стенах в золоченых рамах висели картины с русалками, вывезенные из Германии после войны, вазы, хрусталь, ковры. Несколько месяцев назад мы с младшей дочерью полковника, примерно моего же возраста, провели некую «операцию». Под мою ответственность. Будучи у нее в гостях, я, высмотрела в застекленном буфете коробку шоколадных конфет, на которой был нарисован бегущий олень. Это был лучший набор конфет того времени. Конфеты стояли в буфете довольно долго. Я впервые увидела подобное чудо и, чего уж там, мечтала их отведать. Но строгая соседская бабушка хранила их как зеницу ока – до особого случая.
Я была несомненным подстрекателем и вдохновителем этой операции. Мы достали коробку, открыли ее и решили съесть конфеты, включая бутылочки с ромом, а в пустую блестящую фольгу завернуть пластилин. Под мое обещание впоследствии раздобыть такую же новую коробку и произвести замену, чтобы нас не уличили в воровстве. Так и сделали. Конфеты оказались старыми и испорченными, все они были покрыты белым налетом, а ром давно высох. Я ожидала лучшего, но отступать было некуда и мы все конфеты съели. Затем два часа возились с разноцветной фольгой и серо-синим пластилином: разглаживали, лепили, упаковывали, раскладывали, чтобы все выглядело как настоящее. Наконец работа была выполнена, а коробка водружена на прежнее место в буфете.
Теперь дело было за тем, чтобы раздобыть новую коробку конфет, и я лишь ждала случая…
4.
Одного из многочисленных маминых соавторов книг и научных статей звали А. Г. Ему было лет 56. Это был странный человек. Приходил он к нам всегда рано утром в субботу. В руках у него была извечная авоська с пятью бутылками молока и потрепанный коричневый портфель. Голос у него был громкий, говорил он как-то странно, многие слова были мне не понятны. Я только могла догадываться, что они были грубые и неприличные. Мама всегда его останавливала, когда я входила на кухню, где они обычно работали за большим обеденным столом. Куча исписанных бумаг, схем, таблиц, полная пепельница окурков, две чашки чая, куски черного хлеба с сыром, яблоки…
Они могли сидеть и работать часами. Это было святое. Часто в перерыве между научными обсуждениями, когда их разговоры касались уже личной жизни каждого, они зачем-то включали кран c водой. А.Г. вынимал из своего портфеля маленький транзистор, и они вдвоем что-то там слушали. Маму в такие часы никто из домашних не отвлекал и не беспокоил. А часы эти, как мне казалось, были вечными. К маме приходило множество докторантов, аспирантов, студентов, соавторов со всех концов нашей великой страны. Отвлечь ее от любимой работы было невозможно. И это все происходило после работы и в выходные дни. Рядом был Парк Горького, Нескучный Сад – увы, не для нее. Она не умела просто гулять, просто ходить без определенной цели. По парку мама могла пройтись только по дороге на работу, в магазин или за мной в детский сад.
Раз в год мама все-таки уезжала в отпуск в санаторий на Северный Кавказ, в Ессентуки или в Кисловодск. Там, на своей родине, где прошло ее детство и юность, она отдыхала, много читала художественной, а не научной литературы, ходила на концерты, играла на казенном пианино, гуляла и дышала свежим горным воздухом и пила лечебную воду. Только там она на короткий период приходила в себя, а потом снова впрягалась в работу.
Уходя, А.Г. неизменно получал от мамы деньги, и вдруг спрашивал, все ли на месте. Мама кивала головой в знак согласия, явно не желая распространяться на эту тему. Так было в каждый его визит, а я так и не могла понять суть его вопроса. Что такое «все»? Проверял ли он каждый раз маму, сколько она выдала ему денег, при этом сам эти деньги никогда не пересчитывал и на них даже не смотрел.
А.Г. был талантливым инженером. В соавторстве с мамой ему удалось опубликовать много статей. Одного его не публиковали. Мама его прикрывала своим авторитетом и честно с ним делилась. Гонорары же за публикации в научных журналах были нищенскими, просто смешными. Оба нуждались в деньгах. Работали не покладая рук. Я много раз слышала от него, что пройдет еще немного времени, и он станет очень известным человеком. На чем основывалась эта его уверенность, я не знала.
5.
Спустя много лет мне стало известно, что А.Г. отсидел в советских лагерях двадцать пять лет. Выжил, был реабилитирован и устроился на работу в один из проектных институтов. Стал маминым соавтором. Перед тем как его посадили по доносу за рассказанные в кругу друзей политические анекдоты, он успел жениться на провинциальной, никому не известной актрисе, и она родила ему сына. Актрису никто не тронул, она его ждала, воспитывала ребенка. За ее преданность он, после лагерей, осыпал ее всем, чем было возможно. Женщина была очень красивая, избалованная, алчная и дурная. Она тянула из мужа все деньги на наряды и косметику, все молоко шло ей на молочные ванны, которые она принимала каждый день, чтобы оставаться, как можно дольше привлекательной. Она вела светский образ жизни, но никогда не брала мужа в свои богемные компании. Она опасалась, что, выпив, он начнет рассказывать про ссылки и лагеря, критиковать подлые и мерзкие стишки С. Михалкова*/ по случаю присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии*, петь куплеты А.Галича о Хрущеве и Сталине, высказываться по «Делу врачей» и прочим политическим процессам. Он мог без оглядки посылать Советскую власть к чертовой матери за ВСЕ. Жена его побаивалась и беспокоилась за сына. Сын тоже хлебнул немало из-за «подпорченной» биографии отца. А.Г. жену любил, но он любил и других женщин. После столь длительной отсидки в лагерях он никого и ничего не боялся, жил, как хотел, много ел, пил, курил, смачно ругался матом, гулял с женщинами, дружил с людьми, также претерпевшими от режима, очень много работал, был жаден до денег, которых ему явно не хватало.
*/ Такие, например, как: «Антисоветскую заморскую отраву варил на кухне наш открытый враг / По новому рецепту как приправа был поварам предложен пастернак. / Весь наш народ плюет на это блюдо: уже по запаху мы знаем, что откуда!»

6.
На следующий вечер, как раз в субботу, по случаю какого-то семейного праздника мама и бабушка собирали наших близких родственников. Взрослые встали рано и начали готовиться к приему гостей. Бабушка — что-то печь, папа возился со своей наливкой, любовно переливая ее из бутылки в графин. Как всегда, раздался звонок, в дверях стоял А.Г. с пятью бутылками молока в авоське и коричневым портфелем в руках. Мама попросила бабушку с папой выйти из кухни и вместе с А.Г. села за работу. Затем мама ни с того ни с сего решила пригласить и А.Г. на семейный праздник. Зачем ей это было надо? Видимо, стало его жаль. А может быть, это он сам напросился. Кто теперь знает…
У меня все не выходила из головы коробка конфет, моя подруга все настойчивее и настойчивее требовала ее обратно — боялась получить от отца ремня за наши выходки. «Секретики» с глазами тоже ждали своей очереди. Дел и забот хватало.
Днем, после ухода А.Г. , на кухне возобновилась подготовка к приему гостей. Было не до меня, и я убежала гулять во двор: надо было сообщить ребятам о невероятном «кладе». Затем мы с Вовкой, как и договаривались, принялись пугать всех шести- и семилетних девчонок из нашего двора. Мы открыли им наши «секретики», рассказывая, что это в земле зарыты солдаты, погибшие на войне. И видны только их грустные глаза. Многие боялись даже подходить смотреть. Мы с Вовкой были в восторге. Очень довольная собой, я побежала домой на праздничный ужин.
Вечером начали собираться гости. Мамин двоюродный брат с женой принесли в подарок коробку конфет. Я глазам своим не поверила – передо мной лежала коробка конфет с бегущим оленем, точь-точь такая же, как у соседской девочки в буфете. Пока гости раздевались и обменивались приветствиями, я стянула эту коробку и, спрятав ее под юбку, выскочила на лестничную площадку. Дверь открыла соседская бабушка и строго сообщила, что все у них ужинают. Я буквально умолила позвать на секундочку подругу. Девочка выбежала, и я потихоньку передала ей коробку. Через минуту я получила взамен другую и отнесла ее домой. Слава богу, долг был погашен!
Сестры подтянулись к ужину. Пришли и другие гости и среди них А.Г. Все уселись за большим столом на кухне. Там уже красовалась в графине папина наливочка. Завязалась оживленная беседа, бабушка подавала вкусные блюда. На кухне становилось теплее и теплее. Гости сняли с себя кофты и пиджаки. Наконец, дошло дело и до чая. Тут мама вспомнила о коробке конфет, оставшейся лежать в коридоре. Подали домашний пирог, налили чай, открыли коробку с конфетами. Я помню бабушкино выражение лица: конфеты выглядели неважно. Никто не решался их попробовать. Я тряслась, ожидая разоблачения. Решила тихо смыться из-за стола. Но тут А.Г. взял одну конфету, не особо приглядываясь, развернул ее и засунул в рот. Мой папа тоже развернул, якобы, бутылочку с ромом. Все обратили внимание на серый цвет «шоколада». В глазах жены маминого двоюродного брата сквозило удивление и настороженность. Дальше началось что-то невообразимое. Пластилин пристал к зубам моего папы и А.Г. Челюсти у обоих были вставные. Что у них творилось во рту, передать было невозможно!
В этот драматический момент взорвалась очередная трехлитровая банка с грибами на антресолях. Неприятный запах наполнил кухню. Мама была готова устроить очередной скандал, но в присутствии гостей и чужого человека не могла. Незадачливые любители конфет пошли в ванную выковыривать пластилин из своих челюстей. Сестры подозрительно посматривали в мою сторону, перемигивались и едва сдерживались от смеха.
Наконец, А.Г. удалось освободить свой рот от пластилина, и он строго спросил у мамы: «Опять эти взрывы?» Мама кивнула головой и беспомощно развела руками. Никто ничего не понимал.
— В следующий раз заберу ее с собой, — тихо проговорил А.Г.
— Хорошо, забирайте! — как-то вдруг уверенно и быстро согласилась мама.
— Мамочка! Я больше так никогда не буду! Не отдавай меня, я никуда с ним не пойду, — заорала я от испуга и вцепилась в маму.
— Ну, ты уж точно не нужна А.Г., — спокойно отреагировала мама.
Расстроенный А.Г. плюхнулся на диван, прямо на еще горячую кастрюлю с гречневой кашей, которую бабушка любовно припрятала там с утра. Тут раздался звонок в дверь. Только этого не хватало. У нас и без того царила полная неразбериха. Мама в полной растерянности открыла дверь. На пороге стоял дед из соседнего подъезда в пиджаке с многочисленными орденами.
— Здесь живет юная исследовательница солдатских захоронений? А ну-ка, дайте мне как следует влепить ей ремнем по одному месту! – закричал он.
От страха я существенно уменьшилась в размере и спряталась за мамину спину.
— И как только тебе в голову пришло зарыть все эти глаза в землю? — не унимался дед. Сестры от смеха держались за животы, гости были в полном недоумении и растерянности.
Первой, как всегда, нашлась бабушка.
— Проходите, пожалуйста, проходите, садитесь с нами чай пить. Вот вам пирог, вот чай, сахар, наливка, вы не волнуйтесь, мы с ней поговорим, разберемся.
— Спасибо, чай я пить не буду, а вы уж как-нибудь разберитесь с вашей девочкой, черти что у нее в голове! Извините, что накричал тут… У вас, похоже, гости… Пойду я, наверное… А вот наливочкой и конфеткой, пожалуй, угощусь!
Никто и опомниться не успел, как старик мигом махнул рюмку с наливкой, развернул конфетку и отправил в рот кусок синего пластилина…
7.
Как давно это было… Конец истории следующий.
Долгие годы мама хранила на антресолях рукопись А.Г. — хронику его печального пребывания в лагерях. Хранила, рискуя многим. Только сейчас я понимаю, насколько это было опасно, но и отказать А.Г. она не могла. Каждый год он проверял рукопись, а та подвергалась бесконечным испытаниям в виде взрывов папиных консервов. В тот вечер А.Г. принял окончательное решение забрать рукопись и спрятать ее в другом месте. Мама вернула ему ее. Впоследствии она рассказывала мне, что роман был талантливо написан, но читать его было жутковато, комок слез постоянно стоял в груди. О романе А.Г. было известно и А. Солженицыну, он ссылается на него в своем «Архипелаге».
Вскоре после описанных событий жена А.Г. умерла — утонула, принимая очередную молочную ванну. А.Г. очень сдал после ее смерти. В 80-е А.Г. и его сын с семьей решили уехать в Израиль. По рассказам знакомых, А.Г, видимо, по доносу, сняли с самого трапа самолета, нашли спрятанную на теле рукопись, арестовали… Больше его не видели, и никто ничего не знает о его судьбе. Сама рукопись пропала, роман никогда и нигде не был опубликован. Сын А.Г. благополучно добрался до Израиля.

На сегодняшний день из участников этого смешного с грустным подтекстом вечера остались лишь я, да еще моя старшая сестра, последние двадцать лет живущая за границей. Многое я бы отдала, чтобы на минутку вернуться в то время, в тот вечер, когда еще все были живы…

Божья коровка, улети на небо

Я перешла во второй класс. Ни одной четверки, круглая отличница. Лучше всего у меня получалось писать буквы и раскрашивать бордюрчики в тетрадках. Я этим очень была горда. Зимой я много времени проводила на катке, на снежных горках, часто замерзала и болела. Мама решила, что меня надо отправить на все лето на море, на фрукты, закаливаться и учиться плавать. В июне и июле можно было снять недорого комнатку на Азовском море, а в августе — погостить у тети в Одессе, на Черном море. Как всегда, техническим организатором поездки был назначен мой папа. Бабушка категорически отказалась с ним ехать, даже ради меня. Она сказала, что не в состоянии в жару варить обеды и ужины на керосинке. Тем более что прокормить моего отца было не просто. Человек он был здоровый, много двигался, имел отменный аппетит. Тогда мама решила организовать ему помощь в лице своей шестидесятилетней знакомой портнихи, которая согласилась присоединиться к нам со своими внуками. Мне, по маминому мнению, должно было быть с ними не скучно.
Агнешка Адамовна, она же Анна Ивановна – так звали мамину знакомую — происходила из семьи польских аристократов; она получила прекрасное образование, великолепно играла на пианино, в молодости была очень красивой. В 30-х годах она вышла замуж за советского офицера и переехала в Москву. Потом офицера арестовали по обвинению в шпионаже и расстреляли. Бедная Анна Ивановна долго мытарствовала со своим сыном, подрабатывая уроками музыки и шитьем. Шитье приносило больше денег, на нем Анна Ивановна и остановилась. Шила она великолепно, все платья были как игрушечные; все в оборочках и кружевах, выполненные с европейским вкусом. В итоге, благодаря шитью, ей удалось вырастить, выучить и женить сына, способного математика, а позже — стать счастливой бабушкой двух симпатичных внучат, Леры пяти и Валеры трех лет. Я сразу же окрестила их Лериками. Анна Ивановна была высокой и худой, сероглазой женщиной, с гладко уложенными в пучок седыми с голубизной волосами. Она была моложе отца на несколько лет. Как и где мама и Анна Ивановна познакомились, я не знаю, но они, очевидно, испытывали большую симпатию друг к другу.
Вот в такой компании мы и прибыли в село Ефремовка, что на Молочном лимане Азовского моря. Сняли две комнатки в белом домике с голубыми ставнями. Одной стороной дома выходили на центральную улицу, а другой – упирались в бескрайние поля. К дому примыкала небольшая кухонька. Все удобства были во дворе. В первую очередь Анна Ивановна осмотрела комнаты и туалет с рукомойником. Комнаты, чистые, светлые, были украшены вышитыми полотняными полотенцами. Двор был сказочным. Между двумя персиковыми деревьями был натянут гамак, в котором в жару разрешалось лежать и качаться. Тут же в саду росли черешневые, абрикосовые и сливовые деревья, на которых было полно уже спелых и еще не совсем плодов. Под деревьями стояла раскладушка для любителей поспать прямо в саду. Поодаль, с противоположной к улице стороны, простирались плантации кустов винограда, грядки с помидорами и зеленью, а еще дальше — бескрайние поля бахчи со зреющими дынями сорта «Колхозница» и полосатыми арбузами. После тусклой и серой Москвы такое великолепие не могло не поразить меня.
Но стоило нам вечером, на закате дня, увидеть солнце и море, как мы поняли, что попали в настоящий рай. Дикий белый пляж был пуст. Теплый ветер, будто спросонья, слегка раздувая свои ноздри на морском просторе, лениво поднимал маленькие волны. Накатывая на берег, они оставляли небольшие барашки пены, которая с легким шипением тут же таяла и исчезала. Маленькие утесы из песка и ракушечника, впитавшие в себя соленый морской воздух, стояли настоящими крепкими бастионами; заходящее солнце окрашивало их в цвет охры. Все они были испещрены маленькими дырочками, в которых гнездились ласточки. Чудо необыкновенное!
Хозяйкой дома была молодая женщина особой, неповторимой южной красоты. Серафима, или просто Сима. Она не была высокой, не отличалась ни стройностью, ни гибкостью, она даже была полновата, но при этом отличалась особой статью. Тяжелая густая черная коса, уложенная вокруг головы, черные брови и темно-карие глаза, в которых, если, поглубже заглянуть, можно было утонуть и пропасть. Как в бездне.
Голову Сима покрывала светло-голубым платком, резко контрастировавшим с ее черными волосами. Одета она была в пестрый сарафан с толстыми бретелями и большим вырезом, подчеркивающим ее высокую полную грудь. Загар на ее руках, плечах и лице не делал ее грубой, а, наоборот, подчеркивал красоту и здоровье. Ноги были крупными и сильными, и, глядя на них, становилось ясно, насколько она сама сильна и здорова. С раннего утра она возилась на грядках, днем крутилась, что-то стряпая, стирая, вычищая. Потом пропадала дома. Муж ее затемно уходил работать в поле и приходил лишь к ужину, никто его толком никогда не видел, детей у них не было. Жили они вместе со своими стариками, родителями то ли мужа, то ли самой хозяйки. Старики выходили во двор ближе к ночи, когда спадала жара.
На следующий день после прибытия папа еще с утра все разведал на пляже и доложил Анне Ивановне, что он будет ответственен за детей и их пребывание на море, будет снабжать ее продуктами, а она — всех кормить, следить за чистотой, стирать и мыть посуду. Тем более что купаться и загорать она не любила. Не разобравшись в ситуации, Анна Ивановна очень даже обрадовалась и любезно согласилась. Папа ликовал. Он немедленно раздобыл где-то удочку и ведро и уже в четыре утра, пока все еще спали, отправился на рыбалку. Бычков в море было видимо-невидимо. Папа стоял по колено в теплой воде в черных «семейных» трусах, сильно подчеркивающих его наметившийся живот, наслаждался утренней прохладой и прекрасным клевом на простой хлебный мякиш. Через пару часов он приносил Анне Ивановне почти полное ведро бычков. Плотно завтракал, жарил на деревенском масле яичницу, ел ее прямо с раскаленной сковороды, вымазывая остатки белым хлебом, пил чай. Потом он будил меня и Лериков, брал четыре палки, маленькую детскую лопатку, пару простыней, полотенце, горячую кастрюлю манной каши, ложки и кружки, бидон с чаем и отправлялся с нами на море.
В первые же дни мы с Лериками жестоко объелись ягодами и страдали. У нас случился сильный понос, и далеко от дома ходить мы не могли. Хозяйка тут же обозвала Лериков Холериками. Вслед за этим мы угомонились и перестали воровать ягоды в хозяйском саду. Со временем все наладилось и приобрело установленный порядок: и по утрам, умывшись прохладной водой, мы отправлялись на море, бодро спускаясь всей компанией вниз по улице, в тени диких абрикосовых деревьев, к сказочному теплому и мелкому морю. Четыре палки втыкались в песок, одна простыня, будучи повязана поверх палок, служила тентом, другая расстилалась на песке; там же, под тентом, складывалась и наша одежда. Всем на голову надевались панамы. Папа выстраивал нас всех в ряд, и мы делали зарядку, затем мы бежали к морю, где вдоволь плескались на мелководье и валялись на отмели, а затем бежали в импровизированную палатку завтракать. Папа, нацепив на голову носовой платок с четырьмя узлами по углам, раскладывал нам по тарелкам манную или пшенную кашу, мы с аппетитом уплетали ее, а потом полоскали тарелки в море и пили чай с плюшками, которые накануне напекала Анна Ивановна.
Далее наступала свобода. Папа крепко засыпал на пару часов под тентом, а мы носились, как вольный ветер, вдоль берега, брызгались, ловили маленьких рачков и рыбок, делали крепости из песка. Если кому-то нужно было по нужде, он брал лопатку, уходил подальше, копал ямку и после закапывал ее. Я как октябренок была ответственной за Лериков. Папа умел через идеологию мотивировать меня к полезному делу.
Жара нас не изнуряла. Мы быстро загорели на солнце и обветрились под мягким морским бризом. Луч¬шего места для морского отдыха не существовало. Местные ребята начали потихоньку присматриваться к нам. Затем мальчишки осмелели и начали подходить к нам знакомиться. Я рассказала, что мы из Москвы, и это произвело на них должное впечатление. Уже на следующий день я играла с ними в лапту, впервые узнав, что такое «чижик». Потом мы рисовали круги на песке и играли в ножички. Все эти игры были для меня новыми и интересными, я пыталась овладеть ими и ни в чем не уступать своим новым знакомым.
Когда степные ветры, напоенные ароматом спелого урожая хлеба, начинали приносить жару, мы отправлялись обедать и спать домой. Я, конечно же, не спала. Тогда папа заставлял меня читать: это было мамино задание, и мы с папой опасались его не выполнить. Маленькие же Лерики ложились спать, а Анна Ивановна в это время готовила ужин. Потом, после тихого часа, мы вновь бежали купаться и играть на пляже. Папа с мелководья уходил подальше в море и плавал там часами. Сначала я нервничала, волновалась за него, потом свыклась с его долгим отсутствием, да мне и интереснее было самой ответственно приглядывать за Лериками.
Первое время Анна Ивановна была счастлива: такой добытчик и расторопный мужчина, как мой папа, был очень даже кстати. Но уже на третий день чистить бычков она не желала. Детям тоже быстро надоело это однообразное кушанье. Где-то в селе отец за копейки то и дело приобретал ведрами абрикосы и алычу. Анна Ивановна вынуждена была тазами варить варенье. Она стояла у керосинки с утра до вечера. Отец, жилистый, сильный мужчина, мог легко съесть за один присест полсковороды котлет или пару увесистых кусков мяса, миску сырников или оладьев. К такому аппетиту Анна Ивановна не была готова. Папа же на свежем воздухе не возражал плотно перекусить. Бычков он стал отдавать молодой хозяйке.
— А що ж твоя жинка нэ спыть з тобою, не прыготуе смачнои юшкы з рыбы, ты ж такый славный рыбак, – спрашивала лукаво Сима.
— А это вовсе не моя жена, это подруга моей жены, — отвечал ей отец.
— Ось я и дывлюсь, що занадто суха твоя подруга, як вобла сушена,- смеялась она.
— А ты вот пожарь мне по- своему рыбку, а то весь мой улов пропадет, — хитрил отец.
— А маслыця дасы, а то ж дужэ розумный,- вопрошала женщина.
— Дам я тебе масла, а хочешь и сахару дам на варенье?
— Ни, я тоби не твоя вобла, дурнив нэмае, у мэнэ своїх справ багато.
Через какое-то время на пляже появилась еще одна женщина, приехавшая из Ленинграда. Она сняла комнату в соседнем доме и просиживала днями на пляже, под зонтом, вечно обмазанная какой-то серой глиной из тряпичного пакета. Отец поинтересовался, что за недуг она лечит. Оказалось – бесплодие, врачи настоятельно рекомендовали ей принимать грязевые ванны.
«Ее, эту грязь, не очень-то потом и отмоешь, вот морока-то,- с сомнением в голосе произнес отец. «Грязь не сало, помнешь и отстало, — отшутилась она. Папа рассмеялся, сказав, что если надо, он готов помочь ее несчастью и более простым и традиционным способом. Дикция у моего отца была ужасная. Интеллигентная женщина сразу и не поняла его юмора, стала расспрашивать. Тогда отец указал на меня и сказал, что такие девочки получаются и без врачебных рекомендаций.
Женщина, явно не обладавшая чувством юмора, продолжала настойчиво все выспрашивать. Отец, умирая от хохота, только махал руками.
У меня были свои заботы. Я, как всегда, с утра до вечера хвасталась перед местными ребятами, что видела Юрия Гагарина и Хрущева, мальчишки же показывали мне, где гнездятся цапли и лебеди, утки и даже пеликаны.
Пока отец днем спал, я убегала с Лериками и местными мальчишками далеко к морским заводям, там действительно было множество невиданных мне ранее птиц. Там я впервые увидела огромное количество чаек. Шум от них стоял невообразимый.
Постепенно мы привыкали к сельской жизни, бегали по чистым ракушечниковым пляжам и
вдоль многокилометровых прибрежных кос. Подобно стайке птиц мы и сами носились туда-сюда, по побережью неповторимого солнечно-дымчатого простора Молочного лимана.
Время летело незаметно, я и Лерики под лучами жаркого южного солнца превратились в настоящие угольки с белыми выгоревшими бровями и волосами.
Вечерами к нам приходила новая знакомая из Ленинграда — Вера Михайловна. Она садилась с нами, детьми, на раскладушку, рядом присаживалась еле живая Анна Ивановна. Вера Михайловна тянулась к детям, она рассказывала нам истории и сказки о том, что в древности Азовское море турки и славяне называли Синим или Бахр-Ассик, а также про гордую красавицу Азу, которую парни, обманутые ею, утопили в море. По имени красавицы Азы море и было названо Азовским. Мы слушали ее, затаив дыхание. Время от времени Вера Михайловна искоса посматривала на отца, как бы ожидая от него чего-то. Красавица-хозяйка тоже всегда стояла чуть поодаль, чутко и с интересом прислушиваясь ко всем этим байкам.
— Айда за мною на морэ уночи! Вы зараз всэ зрозумиетэ, чому лыман клычуть Молочним, та як морэ уночи свитыться, а вода у ньому горыть. Вода уночи будэ тэплэнькою. Мисця тут яки гарни! Штормив у нас николы нэ бувае, у нас тут е ричка Молочна, яка впадае у лыман.
Предложение было крайне заманчивым, однако решили оставить его напоследок.
Отец каждый вечер повадился провожать Веру Михайловну домой и не сразу возвращался. К явному неудовольствию Анны Ивановны.
Мы же продолжали наслаждаться отдыхом, объедаться фруктами и плескаться днями напролет в теплом мелком море.
Как-то ранним утром мы застали во дворе случайную картину. У рукомойника стояла Сима, что-то напевая себе под нос. Она была по пояс раздета. Верх ее халата был расстегнут и спущен вниз. Руками она обмывала под водой свою роскошную грудь. Оторвать глаз было просто невозможно. Необыкновенно красивая, белая наполовину снизу и загорелая сверху, словно соком налитая, большая упругая грудь, еле помещалась в ее ладони. Мыльные пузыри медленно стекали с ее нежно-розовых сосков. Эта наклоненная спина, эти слегка покатые округлые плечи, эти сильные руки, привыкшие к труду, но не потерявшие своей красоты и три черных локона на шее, выскользнувших из ее косы — все это заставило нас остановиться как вкопанных – и отца, и Анну Ивановну, и меня. Как в той игре — «Раз, два, три, замри».
Я взглянула на отца, который стоял как очарованный, не в силах оторвать взгляда от этой казацкой Вирсавии. Анна Ивановна и я тоже застыли. Молчание нарушала лишь тихая песенка, которую мурлыкала себе под нос Сима. Это было живое чудо молодости и женской красоты.
Тем временем Сима закончила умываться, набросила на плечи верх халата, и чудо растворилось в воздухе, оставив пленяющее послевкусие. Анна Ивановна перевела свой взгляд на отца, и взгляд это был полон ревности. Я же – на свою голую цыплячью грудь. Да, до Симы мне было далеко.
Время летело неумолимо, наш отдых подходил к концу. Я взялась за письмо, обещанное при отъезде из Москвы маме и бабушке. Начала со своих любимых бордюрчиков и никак не могла перейти к тексту. Анна Ивановна что ни день искала повод поругаться с отцом: и то ей было не так, и это не эдак. Настоящего отдыха у нее не получилось, и все ее стало раздражать. Единственно, что ее успокаивало, это то, что Лерики были здоровы и всем довольны. А также то, — и она не уставала это повторять, — что, слава богу, ей с детьми в Москву, а не в Одессу с нами. Мы, правда, ее с собой и не звали.
В предпоследний вечер мы договорились пойти ночью на море — смотреть, как оно ночью светится и мерцает. Мы, дети, так слезно просили Анну Ивановну и отца об этом, что отказать было невозможно. Пошли большой компанией: мы с папой, Анна Ивановна с Лериками, Сима и Вера Михайловна из Ленинграда.
Ночь была сказочная — моя первая ночь, когда мне было позволено не ложиться спать. В темном небе, как нарисованная, висела серебряная луна, а на черном море был ее отсвет — лунная дорожка. Тишина и никакого движения. Сима первая побежала к морю, крича: «Дывыться, зараз вам чудо розповим!» Там она подняла маленький камушек и бросила его в море — как будто бы чиркнула спичкой. Море тут же заискрилось, и сверкающий след от камушка еще долго оставался на воде.
— Айда, зи мною купатыся голяка, ну хто смилый? – подзадоривала Сима. — Тю, чого вси нудытысь, а ну знимай з сэбэ одяг!
Мы с Лериками быстро все с себя сняли и бросились в море. Каждый наш шаг приводил в море в движение светящихся потоков и искрящихся брызг. Оно действительно горело!
Анна Ивановна с Верой Михайловной присели на песке. Сима рывком сняла с себя сарафан и в одних трусах быстро побежала вглубь. Каждый ее шаг сопровождался всплеском множества серебряных пузырьков. Море было живым, оно играло с нами.
Сима же, как Афродита, богиня любви и красоты, рожденная из пены морской, возвращалась в свою стихию.
Отец побежал вслед за Симой. Мы плескались в теплой воде, не хотелось ни спать, ни уходить. Маленькие рачки ползали по дну, и от них тоже оставались серебряные нити. Мы наблюдали за этим сказочным явлением, оставившим незабываемое впечатление на всю оставшуюся жизнь.
Однако надо было возвращаться. Анна Ивановна первой поднялась, призывая нас идти домой.
— Не завидую я его жене, — прошептала она.
— А я завидую, — как-то просто ответила Вера Михайловна.
Возвращались молча. Отец пришел позже, под утро.
После завтрака мы начали собирать вещи и прощаться. Сима принесла нам несколько дынек в дорогу. Анна Ивановна все утро что-то шипела себе под нос. Вера Михайловна тоже пришла попрощаться. Поцеловала меня в макушку, потом быстро обняла папу, раскраснелась и ушла. Я мечтала побежать на море, попрощаться с местными ребятами, но тут случилось нечто непредвиденное…
Внезапно все вокруг потемнело, и град каких—то неведомых насекомых посыпался на землю. Они моментально облепляли лицо и руки, залепляли глаза, лезли в нос, рот и уши. Не сразу мы поняли, что это божьи коровки – в обычной жизни милые и забавные существа: «Божья коровка, улети на небо…» — а сейчас выглядела просто, как кара какая-то небесная. Детская песенка про божью коровку показалась неправдоподобной. Мы побросали все и попрятались по своим комнатам, отплевываясь и брезгливо отряхиваясь от назойливых насекомых. «Что же это за напасть такая?!!».
Все наши планы на последнее утро смешались, посыпались как божьи коровки с неба. Вскоре подъехал наш грузовик, на котором мы должны были ехать в Бердянск, все окна у него были залеплены красными точками.
— Матка Боска, кара небесная, как же вы поедете, ничего же не видно,- тихо проговорила Анна Ивановна.
Мы поблагодарили Симу за гостеприимство, расцеловались с ней, с Анной Ивановной и Лериками, быстро уселись с отцом в кабину, помахали всем руками и двинулись в путь.
«Бывает, бывает, — как бы извиняясь, пробормотал водитель. – Эх, грехи наши тяжкие…»
— Юлька! Не надо писать в письме маме и бабушке про Симу. Я прошу тебя. Напиши им про море, про «чижика» и про божьих коровок. Кстати, ты знаешь, что если пойманную божью коровку отпустить в небо, то она полетит к любви всей твоей жизни и нашепчет ей на ухо твоё имя, после чего, она стремглав бросится вниз и найдет тебя. Ну, что, договорились? – бормотал смущенно отец.
— Хорошо…