Нехама Шварц

От редактора.
Размещенную Юлей Цхведиани в комментариях к Мы не одиноки статью Нехамы Шварца я редакторской волей решил переопубликовать в виде отдельного поста, имея в виду, как минимум объем этой статьи.

От Юлии Цхведиани.
Я полностью согласна с оценкой Андрея Кулагина творчества, роли в истории и личности А. Солженицына.
Направляю вам информацию о нем.
Мне представляется, что она всем будет интересна.

Шварц Нехама
Стоит ли евреям плакать по Солженицыну

Ложь и подлость
В короткой статье не охватить всю ложь и мегаломанию жизни Солженицына. Жизнь на Западе он начал с его разоблачения. ‘Солженицын’, — писал В.Войнович в ‘Портрете на фоне мифа’, — ‘не понимая преимуществ открытого общества, предрекал ему скорую, глобальную и тотальную победу коммунизма. Несогласных с ним западных советологов поносил последними словами, хотя с мыслями их, не владея… чужим языком, знакомился скорее всего в пересказе. И вообще его высказывания о Западе наводят на подозрение, что основным источником его знаний об этой части мира… была советская пропаганда’. После нескольких передач ‘Голоса Америки’ с чтением глав из ‘Красного колеса’ с описанием человека-змея Мордко Богрова, который вынашивал свою иудейскую (‘Трехтысячелетний тонкий уверенный зов!’) месть русскому народу и поэтому убил светоча нации Столыпина, русскоязычные журналисты США возмутились антисемитизмом Солженицына. А за ними — американские СМИ. ‘И тут же, на другой день, 23 января высунулась напрягшаяся в засаде ‘Нью-Йорк дейли ньюс’, видимо, заранее подготовленная: ‘Антисемитизм, за который налоги уплачены’!’ — так расценил Солженицын это возмущение, которое, по его мнению, подготовили евреи, добившиеся заседания Комитета по иностранным делам Сената. И другие газеты тоже ‘напрягались в засаде’ по наущению всемогущих евреев. И сам Киссинджер, сообщил Солженицын, позвонил на ‘Голос Америки’ и запретил читать дальше. До гения не доходит, что американцы — не русские. В России антисемитизм — нормальное явление на государственном уровне и в народе. Но в Америке к этому весьма чувствительны, и если на деньги налогоплательщиков на Россию вели антисемитские передачи — это скандал. Но у Солженицына, поклонника монархии и тирании, — везде еврейский заговор. Разве это не типичная советская, а заодно и нацистская пропаганда?

Солженицын всем воздал злом: Андрэ Мальро, Анатолию Максимовичу Голдбергу с Би-Би-Си, А.Сахарову, солагернику Дм.Панину и пр. И.Зильберберга, хранившего его рукописи, чуть не заплатившего за это тюрьмой вместе с Теушами, назвал агентом КГБ. И тот нес на себе это клеймо много лет. Открытое его письмо Солженицын не удостоил ответом. Пинал всех подряд: Твардовского, В.Некрасова, Войновича, Шаламова. Не зря князь Шаховской написал эпиграмму: ‘Теленок с дубом пободался, дуб пошатался и остался. Тогда теленок всех подряд давай бодать других телят’.

Чем занимался Ветров?

Первую жену, Решетовскую, школьного товарища Н.Виткевича, севшего из-за переписки с ним на 10 лет, и третьего, Симоняна. — всех записал в чекисты. Оболгал живых и мертвых. Зная о подозрениях, что о восстании в лагере Экибастузе сообщил чекистам стукач Ветров (кличка, данная Солженицыну ‘кумом’ в лагере), Солженицын в статье ‘Потемщики света не ищут’ в 2003г. написал: ‘Настаивают, что в Гулаге всякий ‘спецнаряд’ должен иметь визу оперуполномоченного, иначе он не может состояться, — и стало быть при всех дальнейших перемещениях зэк не может ‘слезть с крючка’. — В пределах Гулага — может и так, только из лагерька на Калужской заставе меня перемещали не внутригулаговским ‘спецнарядом’, меня ‘распоряжением министра внутренних дел’ выдернули вне системы Гулага — в Отдел Спецтехники МВД, куда собирали специалистов из лагерей, — и пораженное начальство уже через два часа отправило меня прочь из лагерной зоны — в Бутырки’.

‘По-разному оценили этот поступок (соглашение сотрудничать с ‘кумом’) Солженицына разные люди’, — пишет Каджая, -‘Приведу два отзыва. Владимир Войнович в своей книге ‘Портрет на фоне мифа’ высказался достаточно сдержанно: ‘Меня не столько то смутило, что он под псевдонимом Ветров подписал в лагере обязательство сотрудничать с ‘органами’, сколько возникшее при чтении этого эпизода в ‘Архипелаге’ чувство, что признание выдается за чистосердечное, но сделано как хитроумный опережающий шаг. (Выделено мной. — В.К.) Воспоминатель поспешил обнародовать этот случай, не дожидаясь, пока за него это сделают его гэбэшные оппоненты’. Лев Копелев куда более резок. В открытом письме к Солженицыну он прямо обвиняет своего бывшего друга в неискренности: ‘Особую, личную боль причинило мне признание о ‘Ветрове’. В лагерях и на шарашке я привык, что друзья, которых вербовал кум, немедленно рассказывали мне об этом. Мой такой рассказ ты даже использовал в ‘Круге’. А ты скрывал от Мити (Дмитрий Панин, солагерник Солженицына, послуживший прообразом Сологдина в ‘Круге первом’. — В.К.) и от меня, скрывал еще годы спустя. Разумеется, я возражал тем, кто вслед за Якубовичем (тоже бывший лагерник, но с немыслимым стажем: около 30 лет: как старого меньшевика его посадили еще в тридцатых годах, а выпустили и реабилитировали лишь после XX съезда — уж он-то знал лагерные нравы, как никто другой. — В.К.) утверждал, что, значит, ты и впрямь выполнял ‘ветровские’ функции, иначе не попал бы из лагеря на шарашку’. Зная нравы ‘органов’, очень сомнительным представляется, чтобы оперуполномоченный так просто и легко позволил бы водить себя за нос — живо загремел бы Солженицын на общие работы, да не куда-нибудь, а на Север, но ни в коем случае не в теплую шарашку под Москвой. Сомнения усиливаются еще больше, когда читаешь объяснения А.И., каким образом его ‘выдернули’:

‘Я забыл совсем (sic! — В.К.), что полгода назад в наш лагерь приехал какой-то тип и давал заполнять учетные карточки ГУЛАГа… Важнейшая графа там была ‘специальность’. И чтоб цену себе набить, писали зэки самые золотые гулаговские специальности: ‘парикмахер’, ‘портной’, ‘кладовщик’, ‘пекарь’. А я прищурился и написал: ‘ядерный физик’. Ядерным физиком я отроду не был, только до войны слушал что-то в университете, названия атомных частиц и параметров знал — и решился так написать. Был год 1946, атомная бомба была нужна позарез» (выделено мной. — В.К.)’.

‘Напрасно щурился Александр Исаевич: он ‘забыл совсем’ не только то, что он записал себя в «ядерные физики», он забыл также, что до войны не только в Ростове, но ни в одном университете страны не готовили специалистов по ‘ядерной физике’, — продолжает Каджая, — ‘В лучшем случае в той самой учебной карточке он мог написать про себя ‘атомный физик’, но с какой стати? В 1946 году атомная бомба нужна была Сталину, действительно, позарез, но знал об этом очень узкий круг людей, но уж никак не зэк Солженицын. Советский атомный проект находился под неусыпным контролем лично Вождя и Учителя, а всеми работами по созданию бомбы руководил его верный ученик и соратник Лаврентий Палыч. Но как мне говорили люди, принимавшие непосредственное участие в этих работах, — именно ядерные физики и очень крупные — не было в стране ни одной шарашки, связанной с атомным проектом. И людей подбирали туда в высшей степени тщательно, как говорится, пропустив через три рентгена. В учетной карточке А.И. мог написать все что угодно, но, прежде чем ‘выдернуть’ его из лагеря, компетентные товарищи из компетентных ‘органов’ обязательно сверили бы учетную карточку с личным делом ее хозяина. И обман тут же бы вскрылся, и тогда, скорее всего, ‘выдернули’ бы у обманщика руки-ноги. Но весь «цимис» в том и заключается, что ‘выдернули’ Солженицына-зэка как раз-то по специальности. В шарашке, куда направили его, занимались акустическими разработками — все это подробно описано в романе «В круге первом», а Солженицын и был по своей военной специальности акустиком: так что в ‘свою’ шарашку А.И. попал отнюдь не случайно. Но, странное дело, работал он там почему-то не по прямой своей специальности, а библиотекарем, и уж тем более не «ядерным физиком. И еще один нюанс настораживает и заставляет сомневаться в искренности А.И.: не могли его вот так просто ‘выдернуть’ из лагеря, не получив ‘добро’ от ‘кума’. Судя по описанию, данному ему Солженицыным, он был человеком умным и к тому же хорошим психологом и сразу бы раскусил сексота Ветрова, если бы заметил, что тот ‘филонит’, уклоняется от выполнения взятых обязательств. Но он не только благодушествовал, но еще и дал согласие на перевод завербованного им Ветрова в шарашку. За красивые глаза? Или за боевые его заслуги? Нет уж, скорее всего за личные заслуги перед ним, оперуполномоченным… Поэтому вполне убедительным представляется предположение Войновича, что свое чистосердечное признание в ‘Архипелаге’ Солженицын сделал как хитроумный опережающий шаг, не дожидаясь, пока сами гэбисты в ответ на его ‘бодания’ не раскроют подноготную своего секретного сотрудника Ветрова’.

После того, как в 1990г. в России напечатали воcпоминания Л.А. Самутина ‘Не сотвори себе кумира’, Солженицын назвал его, отсидевшего на Воркуте и бывшего соавтора многих страниц ‘Архипелага’, прятавшего эту рукопись, — ‘власовцем’, ‘не уничтожившем вовремя (втайне от меня) экземпляр’. Как всегда -ложь. В 1973г. рукописи ‘Архипелага’ были изъяты у Е.Д. Воронянской и у Самутина. Воронянская повесилась. Солженицын прокомментировал: ‘Она обманула меня — она наказана’. Зато изъятие рукописей позволило Солженицыну начать печатать ‘Архипелаг’ за границей. Продолжать не стоит: долог список подлостей.

Евреи виновны во всем

Всю жизнь, начиная с детства, Солженицына мучило только одно — существование еврейского народа. Ненависть к евреям бурлила адским пламенем во всех его писаниях — с ‘Одного дня Ивана Денисовича’ и до ‘Двести лет вместе’. Иван Денисович — воплощение терпеливого русского народа, прислуживающего наглому и ленивому ‘придурку’ Цезарю Марковичу. Потому и понравился рассказ Хрущеву. А евреи, благодарные за открытие темы о лагерях, проглотили Цезаря Марковича, списанного Солженицыным с его близкого лагерного друга Льва Гросмана, которому он, как и всем, заплатил злом за добро. Проглотили и антисемитизм в ‘Архипелаге’, где автор утверждает, что все начальники лагерей были евреями, что евреи не страдали от террора Ленина-Сталина. И не стошнило. ‘В круге первом’ предатель Рубин списан с близкого друга — Льва Копелева. И это проглотили.

В книге ‘Почему не любят евреев?’ полугрузин-полурусский Валерий Каджая разоблачил все мифы Солженицына: евреям в России было хорошо, погромов было мало, но работать не хотели, а спаивали крестьян и ростовщиками были. Революции делали, царскую семью убили и русскую культуру делали. ЧК-НКВД были их вотчиной, лагеря для них были раем, все ‘придурками’ были. Войну в Ташкенте воевали. Сами создали советскую власть и сами ее разрушили — все диссиденты евреями были. Разоблачил и легкость обращения Солженицына с цитатами и фактами: цитирует он всегда только ‘Еврейскую энциклопедию’ и евреев-самобичевателей. Причем цитаты обрывает и подрезает по надобности, не указывая на свое художество.

Миф номер 1. На передовой евреев было значительно меньше, чем во втором и третьем эшелонах фронта: ‘и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой’ — писал Солженицын. ‘Расслабляющий расчет: страна здесь — не наша, кроме нас — много Иванов, им все равно воевать, они и за нас повоюют с Фрицами, а нам лучше сохранить свою выдающуюся по талантам нацию…’ — объяснял он. И добавил: ‘Я видел евреев на фронте. Знал среди них бесстрашных. Не хоронил ни одного’.
Вроде как у Бориса Слуцкого:
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
‘Кстати’, — пишет Каджая, — ‘когда я спрашивал фронтовиков, как часто приезжали навестить их жены, они делали круглые глаза: редчайший случай! Это какое же умение устраивать личные дела! Но, судя по книге Решетовской, у (Солженицына) командира батареи звуковой разведки (БЗР) это получалось совсем даже неплохо. До какого лицемерия можно дойти: презрительные филиппики в адрес евреев, ‘которые в основном пристраивались во 2-м и в 3-м эшелонах’, а сам-то! О том, как Солженицын был арестован и за что, как сидел в лагере, а затем в ‘шарашке’, как жил в ссылке, как бодался с дубом и т.д., и т.п. писано-переписано. А вот как он воевал — ни строчки не найдете. Сплошное белое пятно на фоне синусоид, абсцисс и ординат. И только из наградных листов можно узнать, что обоих своих орденов был удостоен отнюдь не за подвиги в бою, а за добросовестное выполнение служебных обязанностей. Так, орден ‘Отечественной войны II степени’ Солженицын получил, не выходя из блиндажа, после взятия нашими Орла в январе 1943-го, ознаменовавшего победу в битве на Курской дуге. Тогда ордена и медали сыпались дождем. Та же история повторилась летом 44-го в Белоруссии при успешном форсировании реки Друдь’.

О ‘Двести лет вместе’ говорит Каджая: ‘Действительно, правы оказались те, кто предупреждал, что в первом томе — всего лишь цветочки, а вот ягодки — и очень сочные, нас ждут во втором. Так и получилось: подобного рода густопсовым антисемитизмом российский читатель не имел удовольствия наслаждаться со времен шульгинского эссе ‘Что нам в них не нравится…’, написанного в 1928 году’.

‘А общий вывод (Солженицына) таков: ‘Но как бы неоспоримо важны и необходимы ни были все эти службы для общей победы, а доживет до нее не всякий’, — продолжает Каджая, — ‘Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что, участниками войны считались и 2-ой и 3-ий эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся (выделено мной. — В.К.) медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и еще вся (выделено мной. — В.К.) машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, — и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой.

Самое забавное, что это говорит человек, за два с половиной года, проведенных на фронте, не сделавший по врагу ни одного выстрела, хотя и командовавший батареей. Но батарея-то была не огневая, а ‘звуковая’. Да, да, Солженицын командовал так называемой батареей звуковой разведки (БЗР) . В ней не было ни одного орудия, лишь аппараты, засекавшие по залпам вражеские орудия. А сам командир сидел в безопасном блиндаже километрах в полутора-трех от передовой — в том самом 2-ом эшелоне — и вычерчивал оси абсцисс и ординат и прочие синусоиды, а потом передавал свои расчеты дальнобойной артиллерии , расположенной еще глубже. Та уже и начинала молотить вражеские объекты, чаще всего впустую, так как методика выявления по звуку была крайне несовершенной’.

Необычна и судьба ‘героя-воина’ Солженицына. ‘Почему выпускник физмата вдруг попадает в конюхи тылового обоза?’ — спрашивает Каджая, — ‘Люди с высшим, а тем более математическим образованием, всю войну, но особенно в начале ее, ценились на вес золота. Наконец, Саню направляют в артиллерийское училище, но и по окончании его в звании лейтенанта он снова оказывается не на фронте, а в Резерве главного командования в районе Брянска, откуда посылает жене восторженное письмо: ‘Наступление под Сталинградом! Долгожданное! Сталин не выбирает второстепенных фронтов, он бьет Гитлера на главных: на Кавказе, на Волхове’. В другом письме он делится планами на будущее: ‘Ты и почти все думают о будущем в разрезе своей личной жизни и личного счастья. А я давно не умею мыслить иначе, как: ‘что я могу сделать для ленинизма, как мне строить для этого жизнь?» Попав же, наконец, на фронт, в письме от 25 декабря 44-го своему закадычному другу Николаю Виткевичу, откровенно высказывает собственное кредо: ‘Я всегда стараюсь избегать боя — главным образом потому, что надо беречь силы, не растрачивать резервов…’ Думаю, что комментировать столь ‘патриотическую’ позицию нет смысла: и так все понятно.
На редкость удивительна и организация поездки Решетовской к мужу на фронт в мае 44-го. Незадолго до этого А.И. получил звание капитана. Приехала же к нему Наталья по фальшивой красноармейской книжке и фальшивому отпускному свидетельству — якобы она служила в той же части. Чтобы изготовить эти фальшивые документы, требовались чистые бланки и соответствующие печати. Кто мог помочь в этом Солженицыну? Только особисты. Простой офицер за такое преступление немедленно загремел бы под суд’.

Миф номер 2. ‘Евреи спаивали народ, за это они и должны нести историческую ответственность’.

Миф номер 3. ‘В этом-то духе еврейскому народу и следует отвечать и за своих революционных головорезов, и за готовные шеренги, пошедшие к ним на службу’, — считает гений. ‘Солженицын’, — пишет Каджая, — ‘которому евреи чудятся на каждом углу, записал в ‘Иудино племя’ даже такого чистокровного русака, как композитор Василий Павлович Соловьев-Седой… ‘Еще Оскар Фельцман, Соловьев-Седой, — не берусь представить в полноте. (Захватывая годы и позже, чтоб к этой теме не возвращаться: поэты-песенники Илья Френкель, Михаил Танич, Игорь Шаферан, композиторы Ян Френкель, Владимир Шаинский, не продолжаю.)’. И не надо продолжать — лечиться надо, потому что это же очевидно: болен человек…’

Кто был действительным придурком?
Миф номер 4. Каджая: ‘Эти зловредные евреи. А хочется так сильно, так сильно хочется доказать, что именно евреи превратили Россию, то есть СССР, в Архипелаг ГУЛАГ, что именно они заправляли в лагерях, а также доминировали в ГПУ-НКВД, откуда и шло все зло. Эту мысль, но не столь откровенно, как в ‘Двухстах лет вместе’, Солженицын попытался, но осторожно, провести еще в ‘Архипелаге ГУЛАГе’, но получилось у него настолько неуклюже, что было сразу же замечено’.

‘Туманом покрыт и арест Солженицына в январе 45-го, особенно наказание, последовавшее за ним’, — пишет Каджая, — ‘А.И. был осужден по статьям 58-10 и 58-11 УК, предусматривающим ответственность за создание антисоветской организации. В те времена за это полагался расстрел, в лучшем случае — лагерь строгого режима где-нибудь на Крайнем Севере, однако Солженицын был приговорен всего лишь к 8-ми годам заключения и направлен — куда? — в поселок Новый Иерусалим, излюбленное место отдыха москвичей. ‘Зона Нового Иерусалима, — как описывает ее А.И. в Архипелаге, — нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетенной колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая, деревенская и дачная звенигородская земля…’

‘Развивая тему ‘еврейской мафии’ в лагерях’, — продолжает Каджая, — ‘Солженицын приводит пример, на его взгляд характерный. ‘Экибастузский мой солагерник Семен Бадаш, — пишет А.И. в ‘Двухстах лет вместе’, — в своих воспоминаниях рассказывает, как он устроился, — позже в норильском лагере — в санчасть: Макс Минц просил за него рентгенолога Ласло Нусбаума просить вольного начальника санчасти. Взяли. Но Бадаш, по крайней мере, кончил на воле три курса медицинского института. А рядом с ним остальной младший медперсонал: Генкин, Горелик, Гуревич (как и мой приятель Л.Копелев, Унжлаг) — и не касались медицины никогда прежде’.

Копелев, который давно порвал с ним, умер, но оказалось, что в Германии еще был жив Бадаш, который ему ответил открытым письмом, отрывок из которого следует ниже: ‘Вот я и спрашиваю Вас, Александр Исаевич… как реально проходил Ваш ‘детский срок’ заключения — в 8 лет. (Вы сами сроки в 5 и в 8 лет, когда у большинства были по 25, у меньшей части — по 10 лет, называли ‘детскими’.) После кратковременного пребывания в промежуточном лагере под Новым Иерусалимом, Вы попали на строительство дома у Калужской заставы в Москве (ныне площадь Гагарина), и сразу стали зав. производством, а затем нормировщиком. Вы описываете подробно свое привилегированное положение: жили в большой комнате на 5 зэков, с нормальными кроватями, с нестрогим режимом. На стр. 248 части 3 ‘АГ’ Вы писали: ‘Придурки производства… но положение их на производстве — льготное’. И далее на стр. 254: ‘Посты придурков — ключевые посты эксплуататоров…’ Когда Вас все-таки шуганули в Экибастуз, Вы и там пристроились сперва нормировщиком, о чем Вы умалчиваете, а затем — бригадиром, о чем упоминаете вскользь. Из 8 лет заключения, 7 лет Вы ни разу не брали в руки ни пилы, ни лопаты, ни молотка, ни кайла…

Я хорошо помню, как в одной из бригад, на морозе со степным ветром таскал шпалы и рельсы для железнодорожного пути в первый угольный карьер — такое не забывается! А Вы все рабочее время грелись в теплом помещении конторки. И когда в бригаде Кулиева, в летний зной, я на строительстве мехмастерских рыл под фундамент глубокий котлован, перебрасывая глину наверх в три перекидки, Вы прохлаждались в той же конторке. Наконец, когда после нашей 5-дневной, с 22 по 27 января, забастовки-голодовки (голодовка была снята по распоряжению лагерного Совета, в виду опасного ухудшения состояния многих участников) объявили о планируемом расформировании лагеря, Вы, Александр Исаевич, чтобы снова избежать этапа, легли в лагерную больницу, якобы, со ‘злокачественной опухолью’. То была настоящая ‘темниловка’. Причем, Вы пишете, что Вас должен был оперировать врач Янченко, тогда как единственным хирургом в Экибастузе был врач из Минска, из давно обрусевшей немецкой семьи, Макс Григорьевич Петцольд…

То, что Вы ‘темнили’ в лагере, стремясь избежать этапа, можно понять. Но Вы и в ‘АГ’ продолжали ‘темнить’ относительно Вашего ракового заболевания, о котором набрались поверхностных знаний на уровне популярных брошюрок. Так, Вы писали: ‘Мне пришлось носить в себе опухоль с крупный мужской кулак. Эта опухоль выпятила и искривила мой живот, мешала мне есть и спать, я всегда знал о ней. Но тем была ужасна, что давила и смещала смежные органы, страшнее всего было, что она испускала яды и отравляла тело’. (‘АГ’, часть 4-я, стр. 619). А потом, в ‘Теленке’, о 1953 годе: ‘Тут началась ссылка, и тот час же в начале ссылки — рак’. Но ‘темниловка’ с ‘раком’ на этом не закончилась. Желая вырваться из Тьмутаракани, т.е. из поселка Кок-Терек, Вы начали ‘косить и темнить’ на ‘раковые метастазы’. Вы писали: ‘Второй год растут во мне метастазы после лагерной незаконченной операции’/ (‘АГ’, часть 6-я, стр. 431). Но если была операция в лагере, то кто ее делал, и что значат слова ‘осталась незаконченной’? Под конец, уже в ‘Теленке’, Вы описываете, как перед высылкой из страны, после суток пребывания в Лефортовской тюрьме, осматривавший Вас тюремный врач ‘проводит руками по животу и идет по краям петрификата’. (‘Бодался теленок с дубом’, стр. 459). Значит, ‘раковая опухоль’ петрифицировалась, а куда же делись ‘метастазы’? Думаю, что ни один грамотный читатель, не говорю уже о людях с медицинским образованием, не поверит в возможность самоизлечения от рака, да еще и с метастазами.

В Экибастузе этой ‘темниловкой’ Вам удалось спастись от этапа, а из ссылки — вырваться в областную онкобольницу, давшую Вам материал для романа ‘Раковый корпус’. Но что побуждало Вас продолжать эту ‘темниловку’ потом, в Ваших книгах, когда Вы уже стали всемирно известным писателем с репутацией бескомпромиссного правдолюбца? Неужели мировая общественность заслуживает от Вас, бывшего советского зэка, такого же отношения, как лагерные кумы и оперы, с которыми приходилось ‘темнить’ для того, чтобы выжить…

Во втором томе Вашей последней работы ‘200 лет вместе’ Вы упомянули меня. Заказав и получив эту книгу, я действительно нашел упоминание своего имени, но в каком контексте! Использовав цитату из моей книги ‘Колыма ты моя, Колыма’, большинству Ваших читателей недоступную ввиду тогo, что она была издана только один раз мизерным тиражом, почти 20 лет назад (Нью-Йорк, ‘Эффект’, 1986), Вы придали моим словам смысл, противоположный истинному, оболгав меня и народ, к которому я имею честь принадлежать. Признаюсь, я не сильно был удивлен, потому что Ваша методика обращения с документальным материалом, который Вы используете, давно не являются новостью. Я был арестован московским МГБ не после 3-го курса мединститута, как Вами указано, а во время сдачи экзаменов за 4-й курс в апреле 1949 года, т.е. пройдя уже несколько клинических кафедр, о чем подробно рассказано в моей книге (стр. 17). Но будем считать это ‘недоразумение’ в Вашей интерпретации мелочью. Без стычки и конь не пробежит… Ампутацию моего текста Вы проделали для того, чтобы подтвердить конкретным примером Вашу главную мысль: будто в ГУЛАГе евреи захватывали придурочные должности и туда же пристраивали ‘своих’. Более того, перечислив упоминавшиеся мною фамилии работавших в больнице зэков, Вы, ничего не зная об этих людях и их долагерных профессиях, всех их тоже записали прилипалами-евреями. Все это ложь. Главврачом и хирургом был, как я уже упоминал, украинец Омельчук, зав. туберкулезным отделением был эстонец Реймасте, получивший диплом врача в Тартуском университете. Дипломированный врач-гинеколог еврей Генкин, за отсутствием женщин, работал, чередуясь со мной, на амбулаторных приемах. Пожилой и опытный рентгенолог Нусбаум, венгерский еврей из Будапешта, попал в Горлаг Норильска по спецнаряду, ибо таких специалистов с большим стажем на ‘Архипелаге’ было не густо. Горелик имел фельдшерский диплом и не был евреем, а чехом из города Простеев. Рентгенотехник Саша Гуревич — еврей из Киева — и на воле был рентгенотехником. Незадолго до нашего восстания был принят на работу в больницу врач-чех Борис Янда, окончивший Карловский университет в Праге. Таким образом, все работавшие в больнице зэки имели прямое отношение к медицинской профессии, и из восьми четверо не были евреями. Вы оболгали всех этих порядочных и честных людей, при том, что сами все Ваши лагерные годы были постоянным ‘придурком’…

Придется мне напомнить, что из пяти тысячи зэков в Экибастузе евреев было очень немного, и все они вкалывали на тяжелых общих работах: Семен Бадаш, Семен Немировский, Владимир Шер, Александр Гуревич, Борис Корнфельд, Лев Гросман, американский еврей Бендер, Матвей Адаскин и другие. Правда, одесский врач Корнфельд был потом принят на работу в стационар. Ни одного еврея на должностях бригадиров не было. А в «придурках» был один прихрамывающий инвалид войны Яков Гофман, по профессии зубной врач, который стал в отдельной кабинке лечить зэков, да и надзирателей и вольных из поселка, после того, как по моей просьбе моя мать (тоже зубной врач) прислала для него из Москвы полный набор зубоврачебных инструментов. (Через лечившихся у него вольных нам удавалось переправлять письма). Зато русских бригадиров было густо: Саша Солженицын, Саша Золотун, Дмитрий Панин, Михаил Генералов, Черногоров, Белоусов — других память не удержала…

Не забудем, что в большинстве евреи сидели по статье 58, пункт 10 — за сионизм, ‘космополитизм’, за ‘антисоветскую агитацию’; реже по пункту 1а — за ‘шпионаж’. А русских по пункту 10 было мало, большинство были по пункту 16 — власовцы или советские военнопленные, пошедшие на службу в СС с соответствующей татуировкой группы крови под мышкой. В Экибастузе были два отдельных барака, в которых содержались каторжане с отличительными от нас всех буквами ‘КТР’ на одежде — осужденные по Указу Верховного Совета от 1943 года за пособничество немецким оккупантам. В их числе были бывшие бургомистры, полицаи, работники передвижных немецких душегубок, расстрельщики евреев или вешатели пойманных партизан. Почти все они были русскими, и так как от остальных зэков их отделили, то и бригадиры назначались из их же среды. Вы это знаете не хуже меня, но об этом молчите. Вот мне и приходится напоминать. Хлеб-соль ешь, а правду режь. Не этому ли Вы сами учили всех нас, когда призывали жить не по лжи?’

Стоит добавить, что тот же Самутин, работавший в геотехнической конторе, тоже был отобран для шарашки в Останкино: ‘Словом, все было готово для того, чтобы нам с А. И. (Солжницыным) познакомиться на двадцать лет раньше… Hо путь на завидный этап лежал через кабинет старшего лейтенанта Воробьева — оперативного уполномоченного. Я получил предложение о сотрудничестве и, несмотря на уговоры, длившиеся целый день, отверг его. (Заполярья я не боялся, поскольку и без этого уже находился в нем!) В результате я никуда не уехал, вскоре вылетел из моей благополучной научной конторы, да не куда-нибудь, а в подземелье, в шахту при каторжанском лагере, и почти до самого конца срока, добрых семь лет, ощущал чью-то заботливую руку’.
Миф номер 5. Книга ‘Двести лет вместе’, как объяснил сам гений, ‘родилась не просто по соседству, а прямо органически из ‘Красного колеса’… И с вопросом еврейско-русских отношений я сталкивался все время’. ‘И, как всегда, — говорит Каждая, — ‘Солженицын сказал полуправду. Главное он скрыл: еще до ‘Красного колеса’, в 1964-68 годах написал небольшую книжицу, которая по концентрации юдофобии способна легко перевесить все написанное им до того и после того. Называется она ‘Евреи в СССР и в будущей России’.
Он хранил ее до лучших времен. Но другой экземпляр попал к Кобозеву, Решетовская его выкупила и сдала в Отдел редких рукописей Пушкинского дома.

Каджая: ‘Каким-то образом рукопись ‘утекла’ из секретного отдела и оказалась в руках… Анатолия Сидорченко, который недолго думая опубликовал ее аккурат перед самым выходом в свет первого тома ‘Двести лет вместе’. Заканчивается брошюра ‘Евреи в СССР и в будущей России’ своеобразным завещанием: ‘Эта работа по своему языковому строю, да и по окончательности формулировок и сейчас, конечно, еще не вполне завершена. Я положу ее на долгие годы. Надеюсь перед выпуском в свет еще поработать. Если же не судьба мне к ней прикоснуться до той минуты, когда приспеет ей пора, — я прошу ее напечатать в этом виде и считать мои взгляды на вопрос именно такими. Когда эта работа увидит свет — может быть, очень не скоро, может быть, после моей смерти, — я надеюсь, что русские не усмотрят в ней гибели нашей нации.
1-я редакция — декабрь 1965 года,
2-я редакция — сентябрь-декабрь 1968 года, пос. Рождество-на-Истье’.

На Запад антисемитскую книжку послать было нельзя, помешала бы взлету на Западе. Это Солженицын прекрасно знал. Каджая: ‘Во время беседы с ‘Московскими новостями’, когда на прямое утверждение (даже не вопрос) интервьюера ‘ваше авторство просто фальсифицируют’ Александр Исаевич разразился гневной тирадой: ‘Это хулиганская выходка психически больного человека. В свою пакостную желтую книжицу он рядом с собственными ‘окололитературными’ (почему-то это слово взято в кавычки — В.К.) упражнениями влепил опус под моим именем. Ситуация настолько вываливается за пределы цивилизованного поля, что исключает какой бы то ни было комментарий, а от судебной ответственности этого субъекта спасает только инвалидность…’

Однако Солженицын, уверенный в том, что евреи опять все проглотят, ‘влепил’ его почти полностью во 2-ой том ‘Двухсот лет’.

Миф номер 6. Солженицын так подстригал цитаты, чтобы даже положительные из них выглядели во вред евреям. Каджая: ‘Дотошные критики подсчитали, что около 95% цитат, приводимых нобелевским лауреатом, носят антиеврейский характер и чуть более 5% отведены еврейской апологетике. Но даже эти крохи поданы так, что лишь с большим трудом можно понять их ‘проеврейский’ характер, в чем мы убедились на примере Успенского’.

Солнце нашей эпохи
Солженицын вещал, что рукою его водит Б-г и преграждал дорогу всем другим писателям, чтобы быть единственным. Из воспоминаний Варлама Шаламова: ‘- Для Америки, — быстро и наставительно говорил мой новый знакомый (Солженицын), — герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой — атеист, или просто скептик, или сомневающийся. — А Джефферсон, автор декларации? — Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, — мягко шелестел голос, — в Америку посылать этого не надо… ‘.

‘Тем более», — пишет В.Войнович, — ‘что был на Шаламова в обиде. Тот его не признал, называл лакировщиком и делягой’. В 1970-ых в Америке Солженицын объявил: ‘Варлам Шаламов умер’, а Шаламов умер в страшной нищете только в 1982г. ‘Он только не догадывался в простоте душевной, что Солженицыну совершенно не требовалось, чтобы в сильном прожекторном свете славы, уже направленном на него и только на него, появился еще чей-то силуэт, пусть не рядом, пусть в отсвете, сбоку где-то, но — мученик, отсидевший 19 лет в самых страшных лагерях и в ссылке, да еще талантливо об этом написавший’, — пишет Г.Бакланов.
‘Солженицын, вернувшийся из Америки’, — пишет В.Есипов, — ‘опубликовал в «Новом мире» (N 4, 1999 г.) воспоминания о Шаламове, которые… назвать не иначе, как сведением личных счетов с умершим и беззащитным писателем’. И живых усмирял: ‘Голос Америки’ боялся читать ‘Москва-2042’ Войновича, опасаясь звонка из ‘вермонтского обкома’. Так между собой называли сотрудники ‘Голоса Америки’ Солженицына и его жену, живших в Вермонте. Не зря Копелев писал ему: ‘Не доверяя своим современным и будущим биографам, ты решил сам сотворить свой мир, по-своему написать свое житие…’

О том, как ослепительно сиял Солженицын для самого себя и как презирал всех, кто его когда-то поддерживал, сказал Войнович: ‘Он сам за собой наблюдает со стороны, сам собой восхищается и сам себе ставит высшие баллы по успеваемости и по поведению… Всех пригвоздил, как сумел. С отвращением сказал о диссидентах и правозащитниках, давая понять, что ничего общего у него с ними нет… Демократическое движение обозначил… презрительной аббревиатурой ‘демдвиж’ и сам от него отодвинулся’. ‘Новое русское слово’ благороднейшего человека Якова Моисеевича Цвибака (Андрея Седых) гений называл ‘их газета на русском языке’.

‘Болезнь кумиротворения вроде гриппа в тяжелой форме. С трудом излечивается, но иммунитета не дает и на старые прививки не реагирует. Появляется новый вирус, а с ним новая эпидемия’, — заключает Войнович.

Мания величия не делает человека памятником при жизни. Кумиротворение созидают люди. И прежде всего те, кто по российской традиции, считают, что писатель это не просто художник, открывающий нам миры, а Учитель, Вождь и Властитель дум, ‘величайший’,’гений всех времен и народов’, пред которым народ должен падать ниц. Такова традиция русского народа — падать ниц перед властителем дум, который зачастую становится властителем органов притеснения этого народа. И чем больше его притесняют, тем больше он любит властителя. То, что для Запада есть сенсация, стадное чувство, то для России переходит в культ личности и тиранию.

Жить не по лжи
Автор этой декларации, Солженицын, как обычно, считал ее обязательной только для других. И раскидывал ‘чернуху’ в разговоре с Демичевым. А добиваясь постановки своей антисемитской пьесы, просил Владимира Лебедева передать Хрущеву после его погромной речи перед творческой интеллигенцией в 1963г.: ‘Мне будет очень больно, если я в чем-то поступлю не так, как этого требуют от нас партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев’. Далее Лебедев добавляет: ‘Писатель Солженицын просил меня, если представится возможность, передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он еще раз хочет заверить Вас, что хорошо понял Вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и искусства и постарается быть достойным высокого звания советского писателя’.

Живя с Решетовской, жил и нажил ребенка с Натальей Светловой. Совсем по-христиански. ‘Жить не по лжи’, — пишет Каджая, — ‘конечно же трудно, очень трудно! Но признаться в собственной лжи в сто крат труднее…’

Будут ли евреи и дальше почитать антисемита, оболгавшего еврейский народ и оскорбившего память жертв погромов и Второй мировой войны? И продолжат то, о чем писал в своих дневниках в 1967г. Даниил Данин: ‘Что-то бесит во всех разговорах о Солженицыне. Наверное — идолопоклонство. Кончается работа головы и начинается работа колен’.

Как долго и больно надо бить еврея, чтобы он перестал любить и защищать своего врага? Чем можно пронять еврея, насквозь пропитанного ненавидящей его российской культурой и литературой, наивно и слепо полагающего, что самый страшный антисемит достоин уважения если он в какой-то момент делает что-то, по мнению еврея, нужное всей стране? Ибо такие евреи не думают о еврейском народе, они думают непременно ‘о пользе для всей России’. Написал о лагере, изобразив всех евреев в лагерях, где в страшных муках погибли сотни тысяч евреев, в образе коллективного еврея-мерзавца Цезаря Марковича, зато Россия услышала о лагерях. А судьба евреев — не столь важна, ради общего дела ее можно бросить с откоса. Что может отрезвить такого еврея с отравленным тоталитарным сознанием, требующим непременно поклоняться любому ‘прогрессивному’ идолу с намеком на дух диссидентства, поклоняться даже тогда, когда уже антисемитизм, который такие евреи старались не замечать, пер изо всех слов почтенного кондового пророка антисемитизма?

Так евреи-революционеры в большинстве своем смирились с погромной философией ‘Народной Воли’: ‘Л.Г.Дейч по поводу этого письма (Лаврова) писал тому же П.Б.Аксельроду: ‘Еврейский вопрос теперь действительно, на практике почти неразрешим для революционера. Ну что им, например, теперь делать в Балте, где бьют евреев? Заступиться за них, это значит, как говорит Реклю, ‘вызвать ненависть против революционеров, которые не только убили царя, но и жидов поддерживают’. И приходится им быть между двумя противоречиями. Это просто безвыходное противоречие, как для евреев, так и для революционеров, на практике и в действии’. (Д.ШУБ ‘Политические деятели России’ (1850-ых-1920-ых гг.)

Так же рабски евреи почитали Карла Маркса, Ленина, Троцкого и прочих ‘прогрессивных деятелей’. Неважно, что этот ‘прогресс’ вел к уничтожению еврейского народа.

Как писал в 1924г. Вл.Жаботинский в статье ‘Этика Железной Стены»: ‘Мы вообще…считаем своим долгом, как только заслышим ‘Марсельезу’, застыть навытяжку и кричать ура — хотя бы играл эту мелодию сам Аман и хотя бы в шарманке его при этом трещали еврейские кости. Это мы считаем политической моральностью’.

Боюсь, что ничего и никогда не отрезвит эту породу евреев. Они будут по-прежнему распространять его работы, оправдывать своего кумира и врать. Врать — ибо только так можно его обелить. И даже те, которые делают вид, что только сейчас узнали о брошюрке ‘Евреи в СССР и в будущей России’ и немного осуждают ее, осуждают — оправдывая своего кумира. После 30 с лишним лет поклонения и вранья себе и всем евреям они не могут честно признать, что поклонялись врагу евреев. После того, как они, по призыву Солженицына, извинялись перед русским народом от имени евреев, после того, как гнусно, во всеуслышание, в печати и по радио, оправдывали даже ‘Двести лет вместе’ как ‘поиски правды’, им ничего другого не остается как врать дальше. Врать и молиться на своего кумира-черносотенца и литературного погромщика.

И по-прежнему их будет восхищать ‘этот человечище’ с его ‘сильнейшими страстями и мощнейшим интеллектом’ и ‘силой стремления к правде’, который ‘пришел к нам с немалой кротостью в книге ‘Двести лет вместе’. Его оценки совместной действительности оказались куда более истинными, чем у его злопыхателей — наших обрусевших’. И по-прежнему он будет для них ‘одним из величайших людей современности, охватившим все повороты двадцатого века’, ‘великим мыслителем, человеком Правды’, ‘указавшим путь для возможной и настоящей дружбы между нашими народами’,
‘исполином духа’, ‘мир оскуднел с его уходом’. Так оценивает своего кумира один из главных его апологетов, утверждающих, что антисемит Солженицын помог ему даже ‘укрепиться в своем еврействе’.

Они всегда будут мечтать о дружбе с русским народом-антисемитом, с его парламентариями, с его вождями типа Дугина и Рогозина. И они обвинят евреев в антисемитизме Солженицына. Он для них вечный пророк, оставивший им ‘духовное завещание’, и ‘даже если бы в 80-х годах он стал членом уличной банды в предместьях Вермонта, это никогда не отменило бы его подвига, художественного и нравственного’, — как выразилась одна его пламенная почитательница из Америки. Поразительно, с каким сладостным до мазохизма, почти христианским, благоговением встречали они оплеухи, которые отвешивал им Солженицын! Именно христианским, ведь такое кумиротворение запрещено иудаизмом.

Евреи, кругом одни евреи. И потому, писал Солженицын в ‘Евреи в СССР и в будущей России’:’Я вижу только один выход: вы сами должны постоянно чувствовать, как это выглядит с русской стороны. Вы сами должны ввести для себя правила самоограничения’.

Защитников Солженицына отсылаю к Жаботинскому, писавшему о евреях, отмечающих юбилей Гоголя: ‘И девяти десятым из устроителей и участников не придет в голову задуматься, какова с нравственной точки зрения ценность этого обряда целования ладони, отпечаток которой горит на еврейской щеке: не придет в голову, какой посев компромисса, бесхарактерности, самоунижения… забрасывается этим хоровым поклоном в ноги единственному из первоклассных художников мира, воспевшему, в полном смысле этого слова, всеми красками своей палитры, всеми звуками своей гаммы и со всем подъемом увлеченной своей души, воспевшему еврейский погром’.

Гоголь хотя бы был художником и истории не переписывал.

Это краткое резюме.
Читайте:
— В.Каджая «За что не любят евреев?»
(base.ijc.ru/new/site.aspxSTID=245090&SECTIONID=244694&IID=372892)
— Семён Резник «Вместе или врозь?»
— Вл.Войнович «Портрет на фоне мифа» (lib.ru/PROZA/WOJNOWICH/portret.txt)
— М.Дейч «Бесстыжий классик» (www.rusk.ru/author.php?idau=2619)
— C.Бадаш «Колыма ты моя, Колыма» и пр.