КАК Я ПРОВЕЛ ВОСКРЕСЕНЬЕ: СОЧИНЕНИЕ НА НЕЗАДАННУЮ ТЕМУ

В эту поездку я не посчитал нужным взять ни ручку, ни бумагу. Зачем? Какой-то там Волоколамск, ну что нового может мне сказать Волоколамск? Мне, объездившему полсвета и только несколько месяцев назад вернувшемуся из его второй половины – Западной…

Если честно, то поехал я туда, в Волоколамск, только ради душевного спокойствия – не хотелось сына отпускать одного, в холод и грязь… Тем более, что он чуть ли не ночевать там собирался.  А туда нам с дачи на машине — час с небольшим езды. Так что выбор был не моим, ничего особенного от поездки я не ждал и больше заботился о своём душевном покое…

Сейчас принято ездить с туристическими целями за границу. Поездки по родному краю не престижны и считаются пустой тратой времени. Как же, весь мир и все чудеса света перед тобой – выбирай любое! Кому интересно свое отечественное захолустье? У кого нет ни денег, ни машины,  тот спину гнёт, чтобы всё это добыть – ему не до поездок; у кого всё это есть, тому и в своём уютном мирке хорошо и уж точно он не променяет его на сомнительные прелести российского захолустья. Вот и я исходил из примерно таких же соображений. Не взял ни ручки, ни бумаги, ни фотоаппарата толкового. Хорошо ещё, что телефон у нас  теперь на все случаи жизни…

В музее Волоколамского Кремля рядышком представлены соха и однолемеховый плуг. Двухлезвенная соха была в принципе в состоянии вспахать землю, но крайне малоэффективно по сравнению с плугом. Плуг намного глубже уходил в землю, выворачивая огромные её пласты. Вот так же и эта поездка в Волоколамск — она как плугом взрыхлила глубинные пласты моей души и сердца. Ни одна поездка за границу не в состоянии сделать ничего подобного. Любая поездка за границу — это не то что соха, это даже не грабли.

Моя жена сейчас находится в Китае и каждый день шлёт мне восторженные эсэмэски то о монастыре Шаолинь, то о гротах со 135 тысячами будд, то о терракотовой армии императора Цинь Шихуанди в Сиане…  Всё это, конечно, очень любопытно, но способно ли по-настоящему затронуть душу и сердце, заставить вспомнить всё то, что с тобой и «не  с тобой было», пережить многочисленные моменты своей жизни и истории своей страны.  На мой вопрос «Зачем тебе это?», мой сын, надо отдать ему должное, ответил «Чтобы приобщиться к чему-то высокому». Вопрос был провокационного свойства. Я думал, он скажет: «Ну, так — посмотреть», а я б ему тогда: «А надо бы, чтобы задуматься…»

Сам бы я сегодня на этот вопрос ответил: «Чтобы помнить». Мы все забыли, кто мы и что мы. Мы живём в мире, который называем «глобальным», но глобального в нём на деле лишь  то, что относится к «потребительской корзине». Не «глобальным» поэтому следовало бы его называть, конечно, — а «всеобщим», но мы даже терминологию подстраиваем под свой душевный комфорт. Современный человек не терпит ни малейшего неудобства. В советские времена я говорил, что в войне против нас Америка обречена на поражение уже потому только, что американцы избалованы сервисом и комфортом, а у нас тут нет того, ни другого. Т еперь же мы все стали такими – избалованными. И поэтому мы все обречены на поражение в битве с жизнью и в битве со временем. Выживут лишь те, кто помнит или ещё в состоянии вспомнить.

В поле под деревней Нелидово стоят пять огромных истуканов. Такими увидел 28 панфиловцев современный скульптор. Надпись на мемориальном камне заканчивается словами «… и победили»… Поле шириной километра два, и что, спрашивается, были в состоянии противопоставить 28 человек намного превосходившему их численно противнику и тем более механизированной технике. Да те просто объехали бы их, перещелкав при желании как мишени в тире. Мы ушли от одних мифов и благополучно пришли к другим.  Мы пребываем в мире «золотых» и сладостных снов. Но как долго длиться им?

Сегодня мы знаем о войне, особенно о её начале гораздо больше, чем  в те дни, когда учитель в школе рассказывал нам о героях-панфиловцах.  И на фоне этой страшной правды колоссы с суровым взглядом и сжатыми в кулаках гранатами и автоматами, стоящие вдоль дороги, тают и меркнут. Медленно уходят под землю и там вливаются в реки сотен тысяч, миллионов русских солдат, оглушённых и поверженных  далеко не экзистенциальным, а более чем реальным ужасом первых месяцев войны. Сгинувших бесследно в бесконечных «котлах», из  которых нам ведомы только самые жуткие и бездонные  — Белостокский, Смоленский, Вяземский…

Боюсь, что не столько подвиг, сколько плоть и кровь русского солдата остановила наступление. Немцы буквально захлебнулись в крови и не смогли её больше ни терпеть, ни видеть. У человеческой природы есть свои пределы. Были ли они у «отцов» нашего социалистического отечества? А у наших «вождей»? Вот они-то, похоже, не готовы были остановиться ни перед какими жертвами…

Мы выстояли и отстояли право наших супостатов измываться над нами и дальше. Честь нам и хвала!

Я иду улицами Волоколамска. Я проезжаю его  окраинами… Господи! И ради этого убожества и ради этой, по Гоголю, «бесприютности» нужно было ложиться костьми  и нести столь нечеловеческие жертвы? Закрадывается страшная по своей крамольности мысль: «При немцах было бы лучше! Тем более что так мы сохранили бы цвет нации. Подобно тому, как Кутузов, пожертвовав Москвой, сохранил армию, и благодаря этому со временем освободил и Москву, и все прочие территории…  А в итоге дошёл и до Парижа…

А так, что это за нация такая, что это за люди? Как у Платонова: «Так, кормятся друг подле друга»… Ни заводы не работают, ни фабрики… «Одни торгуют, другие охраняют», — делится  с нами наш добровольный гид на выставке местного художника. А в своё время женщина эта была главным технологом на местной ткацкой фабрике, славившейся своими ситцами. Ну, а теперь-то хоть так, а то ведь сколько народу опустилось, спилось… Или вот так, «промышляет друг подле друга». У прохожих на улицах ни лиц, ни характеров… Какая-то сплошная серая масса. И нужно остановить, разговорить, чтобы вдруг высветилась искорка живой человеческой души. Глубоко упрятана она в русском человеке. Не сразу и он-то сам её в себе рассмотрит и различит…

Какой там «Стамбул»? – «Волоколамск — город контрастов»!.. Вот уж где действительно все смешалось не на шутку. Рыночные, вернее сказать, «базарные» отношения с повсеместными «улица Социалистическая», «площадь Ленина» или «Советская», «Первым», «вторым» и так далее «Октябрьскими переулками»… Новенькие, с иголочки доходные дома и супермаркеты – с развалюхами даже не доперестроечной, а еще допотопной застройки.

Перлом всему — здание банка на центральной площади, смотрящее прямиком на пожарища через дорогу, сохранившиеся то ли со времён войны, то ли со дня страшного пожара 1905 года, уничтожившего 45 домов в самом центре города.  А через день — ещё с пяток, а заодно уж и управа, в придачу… Современные лимузины на фоне ржавеющих у дворов и во дворах, на вечном приколе, Лад и Москвичей. А главное — на фоне всё тех же наших российских нравов. Нет, не прежних — это было бы благо… В прежние времена, хорошие ли, плохие, но нравы были.  Сейчас же ни времени, ни нравов. Вот что страшно!

Безвременье — так, по-моему, в истории называются подобные времена.

Невольно ищешь, обо что мог бы опереться дух человеческий, от чего оттолкнулся,  чтобы начать новый виток восхождения. Идёшь в церкви – Покровская, Рождества Богородицы на Возмище… Едешь в Иосифо-Волоцкий монастырь — светоч просвещения (действительно ли?) 16-го и последующих столетий на волоколамской земле.

Новым градом Китежем встаёт монастырь, со своими белыми стенами, разноцветными надвратными сооружениями и устремлёнными ввысь крепостными башнями и маковками церквей на берегах Теряевского озера.

Работа здесь кипит нешуточная. Но не столько духовная, сколько работа по восстановлению того, что разрушалось десятилетиями. Вот так и живём: разрушим — восстанавливаем, и восстановить-то толком не успели – вновь разрушаем…  В Стране Дураков работе конца не видно.

Священник напутствует молодожёнов. Напутствует на земную любовь, говорит в принципе правильные вещи, но в итоге все сводит к любви к Богу. Уместно ли? До Бога ли им теперь? Пустым звуком звучат в пустом храме слова о «Боге», «вере», «радости», «любви»… Любви как жалости… Оказывается именно такое значение в старославянском имело слово «любовь». Скучно молодожёнам, скучно свидетелям   и немногочисленным родственникам и знакомым. Скучно, похоже, и самому священнику. В ходе молитвы у него зазвонил мобильный телефон. Он не сразу нашёлся, долго шарил под фелонью, в подризнике, наконец выключил. А если это ему сам Господь звонил, чтобы сообщить об отставке по причине несоответствия?.. Хотя вряд ли:  всё меньше и меньше остается у Господа слуг на этой земле, скоро, похоже, и тех не останется.

«Много ли монахов в обители?» — спросил я у проходящего мимо чернеца.   «Где их сейчас много?» — вопросом на вопрос ответил мне тот.  «Ну, все же, сколько?» — не унимался я. На этот раз ответом было молчание. Ускорив шаг, будто не расслышав вопроса, монах поспешил по своим делам. Хотя какие дела и тем более какие спешные дела могут быть у посвятившего себя Богу и Вечности человека? Дел, однако, судя по всему, хватает. Работы, как сказано, развернуты нешуточные, а если их, монахов, всего несколько человек? Паствы тоже чувствуется не густо. Тогда для кого отстраиваются хоромы и возводятся башни? Не время ли вновь уходить в катакомбы и там возрождать в душах людей Град Небесный?..

Мы выкатили на Новорижское шоссе уже под вечер. Машина летела восвояси как выпущенная из пращи. Сын задремал, а я явился свидетелем поразительного явления. В закатных лучах не по-осеннему яркого солнца всё окрест озарилось каким-то густым багряным цветом. И без того красноватые клёны и дубы побагровели, жёлтые берёзы и осины стали цвета червонного золота, ели и сосны приобрели буроватый оттенок. Что это — отблески Октября? Социальных бурь и потрясений минувшего века? Следы крови, сполна напитавшей эту землю в годы войн и лихолетий? Предвестники новых пожаров? Цвет новой, возрожденной  жизни в соответствии с христианской традицией?

Я не знал ответа. Возможно, мне даст его новый фильм Сергея Урсуляка, поставленный по роману В. Гроссмана «Жизнь и судьба»,  премьера которого должна была состояться вечером.

Возможно, но полной уверенности не было. Слово… Способно ли Оно, «бывшее в начале», изменить Жизнь и Судьбу? — Отдельно взятого человека, возможно, что да. Целого народа? — Иного, возможно, что тоже да, но вот русского…

Это только в учебнике истории указан год окончания Гражданской войны  — 1922-й. На самом деле она так и не прекращалась.  А раз так,  то слово «любовь» не может ассоциироваться у нас со словом «жалость». Оно всё ещё прочно спаяно со словом «ненависть». Посмотрим, знал ли об этом Гроссман?