I’m blind and my world is pale
Deep Purple. When A Blind Man Cries

64-й год смотрю я на мир; в последние годы буквально пожираю его глазами… Скажи мне кто, что я его не вижу или вижу как-то не так, я рассмеялся бы и ответил наглецу чем-нибудь обидным. Но это лишь до сегодняшнего утра. Сегодня я и сам это прекрасно понимаю.
Вчера я был на пленэре – первом в своей жизни, и вот он-то и заставил меня сегодня взглянуть на мир совсем другими глазами. Какой же я был слепец!
Все эти 63 года я видел картину мира и не особенно вникал в то, что стояло за ней – в законы и технологию… технологии, я бы даже сказал, ее создания – написания этой «картины». А ведь это целый мир, еще один мир, множество миров. И еще одно искусство. Одно из множества. Еще один метод познания мира. Еще один способ заглянуть за завесу воспринимаемого нашими органами чувств. В данном случае – зрением.
Как не развит наш глаз! Уж время слабнуть ему и утрачивать свою функцию; уж и очки-то не очень помогают, а мы еще толком не реализовали всех его способностей, только-только на деле начали осознавать их. Живопись могла бы нам здесь здорово помочь.
Мало, однако, быть просто зрителем, надо самому взять в руку карандаш, фломастер, кисть… И тебе сразу становятся понятнее странные, на первый взгляд, слова недавно прозвучавшей по радио песни: «The more you see the less you know» – «Чем больше видишь, тем меньше знаешь».
Вчера был урок акварели. Акварель мы проходили в школе и поэтому не воспринимаем ее серьезно, во всяком случае воспринимаем менее серьезно, чем все остальные виды красок и техник, которые не проходили. И все потому, что и технику акварели тоже толком не проходили, а точнее – не воспринимали. Так, мазали, как придется. И что-то там вырисовывалось. «Что ж, неплохо для твоего возраста!»
Это потом мы узнали, кто-то нам сказал, что техника акварели исключительно сложна, что она едва ли не одна из самых сложных… Но лишь вчера я понял это на деле. Понял и другое, куда более важное: что сложна она не потому, что сложно ее воспроизвести. Сложна она потому, что сложно… увидеть мир таким, увидеть его так, чтобы можно было его воспроизвести с помощью техники акварели. Сегодня я смотрю на окружающий меня мир и предметы и вижу их совсем другими, чем вчера и позавчера. Я вижу массу оттенков и понимаю, что каждый из них это слой краски, нанесенный на белое полотно реальности. И мне трудно не двинуться умом: какое множество слоев краски надо нанести, чтобы получилось столь красочное и столь полноценное полотно! Но еще прежде этого: какое множество составляющих это полотно элементов и оттенков должен был увидеть настоящий художник! На какое множество элементов и оттенков разложить видимую ему картину мира! Чтобы затем вновь ее собрать. И чтобы не осталось лишних деталей, а все остальные встроились, вписались точно по назначению. И все это с учетом того, что водяные краски, после того как высохнут, принимают совсем другой оттенок. И этот последний, нужно увидеть его еще до того, как он появится на бумаге…
Мой крайне неопытный глаз видит, возможно, и больше, но мозг подсказывает ему, что нужно взять три, максимум четыре основных тона – назовем их «слоями краски», так как на большее у меня просто не хватил ни сил, ни терпения. Мол, сама краска, сама акварель имеет свои оттенки, свои переливы, и это тебе, то бишь мне, как «художнику», поможет, сработает за меня. Иногда это так, но чаще – нет.
Я так и делаю, как подсказывает мне мозг, и в итоге вижу на полотне… всю нищету своей палитры и своей техники. Своего видения мира. Картина плоска и незамысловата. Да что там – откровенно бедна. Красками, оттенками, смыслами, содержанием… А на деле – глубиной видения и понимания окружающей меня действительности…
Неужели и так во всем? Я – в настоящем ужасе!..

Надо сказать, что за пару дней до этого я с Андреем Кулагиным и его другом Павлом, тоже дизайнером, сходил в Пушкинский музей, на выставку венецианцев: «От Тьеполо до Каналетто». Понятно, что в компании таких мэтров – я имею в виду Андрея и Павла, а не Тьеполо и Каналетто – я немного тушевался и больше присматривался-прислушивался к их реакции, чем к своим собственным чувствам и ощущениям. Мы, чай, не Базаровы, и авторитет нас давит.
«М-да, слабовата подборочка. Добрая половина картин из собрания самого Пушкинского музея. Это все видано-перевидано. А остальные, откуда-откуда? Из музея Виченцы? Заштатный какой-то музей; сколько в Италии таких? Ну да, оно сразу и видно: ну что это за Гвради? И что это за Тьеполо? А это даже и не совсем те самые… Это вообще их дети и какие-то родственники…Ну вот этот Каналетто еще куда ни шло… Ну и Лонги еще… С ним я еще в детстве познакомился: приятель отца подарил мне на 10 лет этого Лонги альбом. Надо будет поискать… Где-то, должно быть, еще лежит… Ну а в целом слабовато, слабовато. Ждали большего…»
Мне не оставалось ничего другого, как согласиться с авторитетами. Не до конца, конечно. Что-то мне определенно понравилось, но все же краски поблекли, имена потускнели, впечатлений поубавилось… Все-таки с пресыщенными лучше не садиться за стол, а с видавшими виды – не ездить на экскурсии. Но все же парочку понравившихся мне картин я тайком от своих товарищей сделал.
«Да, ничего особенного, в Италии видывали и получше…» – и мы дружно отправились запивать пивом свой скепсис и своей разочарование в ближайший ресторанчик. И заедать ляпунами – русским сермяжным ответом итальянской пицце.
Так бы я и остался при мнении моих друзей-дизайнеров в отношении «художников-венецианцев 18-го века», но после моего вчерашнего опыта на пленэре я уже по-другому отнесся бы, да и отнесся к увиденному в Пушкинском музее. Более того, в самое ближайшее время я обязательно вернусь туда, на выставку, и… поклонюсь всем венецианцам: и «тем самым» и даже тем, что лишь родственники…