Этюд

Есть категория женщин, которых я бы назвал… Но об этом после…
Это женщины – цветы… Все женщины – цветы, но это цветы особые. Они рождаются в полумраке и именно там проявляют все свои главные черты – там они наиболее красивы и там источают наиболее тонкие и сладостные свои ароматы. Это не значит, что они не хороши при свете дня. Они хороши и привлекают к себе внимание всегда и везде. Но истинная их среда и атмосфера – это все же сумерки вечера, еще и потому, что все остальные цветы к этому времени уже склоняются ко сну.
Для наших же цветов наступает время суток, когда все их прелести расцветают – можно ли так сказать о цветах? – полным цветом. Гордо поднимают они свою и без того гордую и величавую голову, на которой вдруг появляется венец или вокруг которой – ореол. И то, и другое смотрится неожиданно и восхитительно. Ведь еще минуту назад ничего этого не было.
Все краски приобретают удивительные оттенки, а все и без того строгие линии смотрятся исключительно рельефно, и при этом, начинаясь здесь, прямо перед глазами, уходят куда-то в глубину, теперь уже ночи, и там теряются бесследно.
Но и здешних форм и абрисов более чем достаточно. Все они выразительны и причудливы. И в то же время – строги и лаконичны. Это модерн, истинный модерн, не снившийся ни Климту, ни фон Штуку, ни Кнопфу… Нет, им-то он, наверное, и снился или виделся в полумраке ночи, и они лишь находчиво и ловко перенесли его на свои холсты и в свои блокноты.
Лаконичны и точны этих цветов движенья: царственность не любит суеты. В отличие от других цветов они не стоят на месте и не раскачиваются на ветру. Нет, они странным образом плывут вслед за лунным диском и лишь тонкие их листки и лепестки слегка трепещут в вибрациях полуночных эолов.
Их глаза обращены к небу, им нет дела ни до окружающих их кустов и трав, ни до мужских взоров, втайне обращенных в их сторону. Они слишком горделивы, чтобы обращать на все это внимание, хотя втайне они, возможно, и страдают от своей гордыни. Но никогда, никому и ни за что не расскажут об этом.
Истинные царицы ночи, они призваны бесконечно беспокоить нас, манить своими астеническими формами, соблазнительными позами и таинственными ароматами… И все это на фоне негласного, но строгого и принятого обеими сторонами табу: не приближайся, не притрагивайся, не заговаривай, а еще лучше даже не смотри и не мечтай. Мы и не мечтаем; мы лишь отдаем должное этому чуду природы и тупим свои взоры, лишь изредка и мельком бросая исподлобья свои восхищенные взгляды. И тихо вздыхаем, вдыхая обратно удивительно тонкий и изысканный аромат. И втайне все же не перестаем мечтать… О чем? – Да, отчасти и об этих замечательных цветах, но также и о многом другом, чего нам в жизни, может быть, не дано, но о чем мечтать все равно хочется. Просто мечтать.
В том числе и о том, чтобы скорее наступило утро, и мы сбросили, наконец, с себя это ночное наваждение, обратив свои взоры к солнцу и к прочим прелестям дня. Но мы знаем уже сейчас, что и на фоне ярких дневных красок и среди радостной дневной суеты нам не забыть чувств, пережитых этой ночью, и нет-нет да поторопим приход новых сумерек нового дня.
«Terra Incognita» – вот как назвал бы я эти удивительные цветы и этих женщин. Незнакомая, таинственная, неоткрытая земля. Она неизменно находится рядом с нами, на протяжении вытянутой руки. Она – нет, не она сама, а что-то в нас – манит нас к ней, влечет; но кощунственно и святотатственно даже было бы эту незримую грань перейти. Да что там перейти, даже руку в ее направлении протянуть…
Так и живем мы по соседству с чудом и тайной, но ничего не делаем, чтобы тайну эту хотя бы немного приоткрыть. В отличие от женщин, мужчины нелюбопытны, а, может, просто знают, что есть тайные лакуны, от которых лучше держаться подальше. Тот же, кто все же решится и кому это удастся, как правило, не обретет счастья, и ему не позавидуешь. Это либо святотатцы, осквернившие святыню, за что им рано или поздно придется сурово поплатиться; либо религиозные фанатики, денно и нощно молящиеся на свои святыни, за что их эти же святыни и презирают…