По инициативе своей боевой, юной подруги, намедни мы посетили выставку эротического искусства Древней Японии, что сейчас проходит в Ветошном переулке.
Впечатление неожиданно оказалось глотком свежего воздуха после последних «христианских» споров между Аллой и Сашей, особенно, в аспекте рёскинских «Искажений нравственной природы».
Дабы не пересказывать своими словами особенности японских взаимоотношений в столь пикантной теме, предлагаю, кому интересно, ознакомиться с выдержками из аннотации к выставке и некоторыми экспонатами.

Сюнга.

В традиционной японской религии – синтоизме, никогда не было понятия первородного греха. Сам мир был плодом любви двух божеств: Идзанаги и Идзанами, и таким образом плотская любовь является воплощением космической гармонии. Потребность в любви и интимных отношениях была также естественна, как потребность в пище.

Долгое время в Японии отношения между мужчинами и женщинами были достаточно свободными, и единственным условием для них была обоюдная симпатия. Было распространено многобрачие и если чувства охладевали, оба супруга с легкостью находили новых партнеров. Таким образом, любовь в первую очередь воспринималась как наслаждение, как мимолетная прихоть. Подобное восприятие любви нашло свое отражение в изобразительном и поэтическом искусстве.

Для общего обозначения японских произведений искусства эротического содержания и сейчас используется выражение — Сюнга, что в дословном переводе означает «весенние картинки».

Свитки эротического содержания были неотъемлемой частью свадебного подарка для невесты высшего сословия: они были наглядным учебным пособием для юной девушки.

Табу на поцелуй

В Японии же до XX века поцелуй оставался невидимым для посторонних глаз. Возможность поцелуя на людях невозможно было представить даже теоретически, потому что он существовал исключительно как действие однозначно сексуального характера. Даже на свитках сюнга сцена поцелуя встречается очень редко и воспринимается как разновидность интимного извращения.

В 1930-е годы вышел целый скандал, связанный с публичной экспозицией известной скульптуры Родена «Поцелуй». Экспозиция была под угрозой запрета, однако впоследствии было найдено дипломатическое решение. Скульптура была представлена в варианте, щадящем нежную психику японцев – с материей вокруг голов целующейся пары. А вот их обнаженные тела никого не смутили.

Любовь просветленная.

Профессия жрицы любви никогда не считалась в Японии позорной. Наоборот, прекрасные куртизанки, изысканные, одетые по последней моде, образованные и утонченные, славились по всей стране. Наиболее талантливые девушки получали статус «таю» — он был равен 5-му рангу, как и ранг князей дайме. Они имели право на посещение императорского дворца, а император отнюдь не чурался общества куртизанок: они были частыми гостями при дворе, где девушки развлекали государя приятной беседой, песнями и танцами.

Как ни странно, профессия куртизанки имела сходство с призванием буддийского монаха. Один из самых известных проповедников буддизма, монах Иккю, утверждал, будто куртизанки наиболее близки к достижению просветления, потому что они находятся в состоянии мусин – состоянии безмыслия. Девушка, принимающая клиента, на самом деле далека от земных страстей и вовсе не думает о вожделениях, в отличие от самого посетителя. Таким образом, куртизанки становятся не ниже, а выше мирян: у них не было привязанности к собственному дому или семье, не было возлюбленного. Они стремились отрешиться от страстей, абстрагироваться от бытовой жизни публичного дома и потому дальше других продвинулись на пути осознания бренности сущего. Наверное, поэтому монахи вовсе не пренебрегали посещением веселых домов и любили там проповедовать.

Ближайшей подругой монаха Иккю была прославленная куртизанка Дзигоку-таю, ставшая впоследствии канонизированной буддийской святой. Иккю часто беседовал с ней о буддийской философии. Встречи их не ограничивались возвышенными разговорами – ведь именно посредством соединения мужского и женского начал можно достичь особой разновидности духовного просветления, посредством смешения своей сущности с чьей-то еще. Плотские отношения, отделенные от вожделений – не распутство, а разновидность религиозного опыта.

Отношения между мужчиной и женщиной – священны, как это было определено еще Идзанаги и Идзанами, первой парой богов. И впоследствии богам ханжество было чуждо: на изображениях можно увидеть, как боги посещают веселые кварталы, танцуют с куртизанками, предаются любовным утехам. Помимо откровенного смысла подобных изображений, в них существует и философский подтекст: любовь божественна, и даже в веселых кварталах, где, казалось бы, торжествует порок, возможно достичь духовного просветления.

Любовь вожделеющая.

Потребность в наслаждении заложена в самой человеческой природе и высшим удовольствием считалось ожидание близости, влечение, которое потом реализовывалось в интимных отношениях. Любовные отношения проистекали в атмосфере публичности, — в хрупком японском доме, состоящем из ширм и занавесей, достаточно трудно достичь полного уединения. И поэтому интимные встречи всегда проходили по определенному, максимально эстетизированному обряду. Если кому-нибудь постороннему и случалось становиться свидетелем свидания, он мог бы лишь воскликнуть: «Как прекрасна их любовь!».

В синтоизме никогда не существовало института монашества и, даже несмотря на проникновение буддизма, традиция давать обеты целомудрия в Японии так и не обрела популярности. Сексуальные отношения вне брака не считались порочными и воспринимались, скорее, как акт, гармонизирующий мироздание, как священное действо, порождающее жизнь.

И все же ощущалось, что желание мимолетно, что обладание – преходяще. Череда утех, по сути, лишь подчеркивала хрупкую неустойчивость мира и не давала душевного покоя. Поэтому утонченные поэтические произведения, посвященные любовным отношениям, всегда печальны: вслед за расцветом первого чувства неизбежно должно настать увядание, таков закон природы.

Чувственная составляющая в культуре Японии необыкновенно сильна. Для европейцев такое спокойное, лишенное стеснения отношение к наготе и половым связям, было абсолютно непонятным. Столь разное восприятие телесности было обосновано разными религиозными традициями: в синтоизме человеческое тело не считалось воплощением греха. Из единения мужчины и женщины родился мир, и благодаря любви мир продолжает существовать.