«Становится хорошей традицией: уже второй год подряд Саша на Пасху — ни на Рождество, как, скажем, Бродский, ни на Благовещенье, ни на какой другой церковный праздник, — а именно на Пасху, выходит со своим этюдом, посвященным этому светлому дню. Именно что «дню»! Пасхальную ночь 2010 года он вообще проспал, а Пасхальной ночью этого года… Впрочем, пусть скажет все сам за себя. За себя или за своего литературного «alter ego».
редактор


ХРИСТОС… НЕ ВОСКРЕСЕ
… и пустая клетка позади.
О.Мандельштам

Пасха… Нет второго такого дня во весь год.
Воздух прозрачен и чист как кристалл. И в нем, в этом воздухе-кристалле, все видится гораздо более четко и ясно, чем обычно. Каждая травинка, каждая трещинка в только что оттаявшей земле. Каждая иголочка на как-то враз воспрянувших и посвежевших елках. Хотя казалось бы, что им, колючим, зимние холода и непогоды!
Кажется даже, будто, как осенью, паутинки время от времени рассекают незримый воздух. Откуда им взяться в это-то время года? А, поди ж ты, вот одна, вот еще одна, а вот и третья!.. Нет, наверное, это и впрямь грани фантастического кристалла.
Небо, бескрайнее, царит надо всем. Голая, только-только ожившая земля еще ничего не может противопоставить этому бесконечному небу. Ощущение, будто в кои-то веки небо опустилось на землю и беспредельно царствует здесь. Не Христос воскрес и вознесся, а наоборот, Силы Небесные снизошли до нас и в этот единственный час в году почтили меня и тебя своим пришествием.
И эта, такая, по сути, кощунственная мысль, не удивляет и не коробит, а представляется вполне естественной, как и все, что окружает тебя в это утро.
И ты вспоминаешь, насколько, напротив, неестественно было все вчерашней ночью.
Эти бесчисленные автомобили-броневики, забаррикадировавшие не только все подъезды, но даже и подступы к аксиньинской церкви. Подобно черному стальному воинству, встали они на пути обычных прихожан к церкви, к свету.
Едва прорвавшись через эти заградительные ряды, наталкиваешься на толпы звездного люда, в массе своей, похоже, с Николиной горы. Они обособились своими небольшими кланами, и холодом и кастовой неприязнью веет от каждой такой группки людей. Иные явно знают друг друга, но виду не подают, как бы не замечают, сосредоточив все внимание на членах своего сообщества. Но и здесь все как-то наигранно и формально. Рассчитано в основном на публику.
Все эти фигуры и лица, как шикарно смотрятся они в лучах телевизионной рампы и как тускло и невыразительно – здесь, на церковном дворе и даже в самой церкви! В силу своей профессии, из будней они призваны делать праздник, а здесь даже праздник, даже место не красит их.
Неуверенно и как-то робко бьют колокола, и на пороге церкви появляется «воинство христово»: низкорослый священник довольно затрапезного вида и какие-то дядьки, даже не при сутанах, а просто в штатском, но с хоругвями. Кто они? Что они? По какому праву?
На заднем плане МихАлков на правах патрона этой церкви. На голову ниже предполагаемого роста и вдвое уже в плечах. Седенький, как-то сразу ставший похожим на своего почившего в прошлом году отца. Присмиревший. На время службы. Но уже в следующий момент готовый взвиться и излить всю желчь и весь яд своих риторических стрел на нечестивцев.
Священник слабым и каким-то блеющим голосом протянул «Христос воскресе», и толпа — заранее прошу прощения у собрания, где все как один мнят себя звездами, за нарекание «толпой», но на «созвездие» они как-то не тянут, — довольно ладно и четко, — как раньше кричали «Ура», — отозвалась: «Воистину…»
Дальше все было в том же духе и по раз и навсегда заведенному сценарию. Крестный ход вокруг церкви со свечами в руках. То и дело проваливаясь в какие-то ямы и натыкаясь на «рабицу», призванную, защитить с осени высаженные и еще не окрепшие кустики и деревца.
Песнопения на малопонятном церковном языке. В этот раз они напомнили мне какие-то разудалые ярмарочные напевы чуть ли не с переливами бубенцов. Периодические выкрикивания с амвона какого-то экзальтированного то ли дьякона, то ли протодьякона «Христос воскресе…» и вторящая ему паства, редеющая буквально на глазах.
В какой-то момент — не помню, в какой — я обнаружил, что голос мой уже не вторит толпе, а рука не выполняет ритуальных движений, равно как и тело не склоняется в поклонах в такт все отклонявшемуся и отклонявшемуся от меня святого, изображенному на платочке стоящей передо мной прихожанки. Я — к нему, а он — от меня, я – к нему, а он – еще дальше…
К тому же стало вдруг как-то невыразимо скучно и чуть ли не тошно… Я понял: «Бог не воскрес и не воскреснет и на этот раз!»
Ни мы не верим, ни он не воскресает!
Я вышел из церкви, но вместо того, чтобы направиться к воротам, свернул налево и в полном теперь уже одиночестве пошел вокруг церкви. В душе, где только что было пусто и, несмотря на свет многочисленных свечей и блеск церковной утвари, — темно, здесь, в темноте, что-то начало подниматься и тихо светиться. Навстречу, в противоходе, пробежал какой-то мальчишка; вверху, над головой, взмыли вверх непонятно откуда вдруг взявшиеся голуби… Музыка и голоса в церкви отсюда, извне, слышались приглушенно, но почему-то даже более торжественно, чем там — внутри.
И чем дальше я уходил от церкви, тем быстрее зарождался и тем выше поднимался в душе праздник. И зрела мысль, призванная в итоге подавить ту другую и странную в своем очевидном кощунстве, что посетила меня в церкви.
В машине при включении зажигания автоматически включилось радио, и ария из оперы то ли Пёрселла, то ли Монтеверди укрепила меня в мысли, что все не так плохо.
Уже дома, в кровати, несколько строчек из Евангелия, на которых я и заснул, имели такой же эффект. «Не справедлив Я, а милостив…» — на этих словах Христа, обращенных к незадачливым виноградарям, я и погрузился в сон, а проснулся под уже торжествующие звуки утренней симфонии – в абсолютной ясности мысли и чувства.
«Господи! В моей душе Ты не воскрес, потому что… Потому что никогда и не умирал!..»